Ханна укладывает вещи в расшитую сумку. Коллин Мак-Кенна стоит немного позади, неподалеку от двери в комнату Лиззи. Лиззи в школе. Тишина. Коллин начинает сухо кашлять.

— Вам надо лечить кашель.

— Что еще? — спрашивает Коллин. — Что ты там еще напридумывала?

— Я им сказала, что вы можете поручиться за меня. Потому что вы — моя тетя… — Ханна держит в руках черное с красным платье, которое она аккуратно сложила; повернувшись спиной к ирландке, она продолжает улыбаться.

— О Господи! — восклицает Коллин.

Ханна наконец оставляет платье, поворачивается и говорит совсем тихо:

— Это не выдумка. Я бы очень хотела, чтобы это было правдой… Она смотрит на Коллин и замечает предугаданные слезы.

— Я же не уезжаю, Коллин. Я остаюсь в Сиднее…

И все же какое-то волнение охватывает и ее. Она подходит к, ирландке, поднимается на цыпочки и целует ее в щеку. Ловит себя на том, что никогда не испытывала такого порыва нежности по отношению к кому бы то ни было. Никогда. Даже к Шиффре, своей настоящей матери.

На следующий день, 18 сентября, она отправляет письмо: "Г-ну Лотару Хатвиллу — Гундагай — Южный Уэльс". Она не знает названия поместья на берегу реки Маррамбиджи, но письмо, вероятно, дойдет: все должны знать семью Хатвилла.

Поиски квартиры занимают, у нее целую неделю. Не то чтобы поселиться в Сиднее было очень трудно. Но, как всегда, она ищет что-то определенное. Ни в коем случае не комнату в семье и не меблированный номер, как это было в Мельбурне. Она не хочет ничем себя связывать. И не должна заранее повторять ошибку, допущенную в Варшаве, когда ей приходилось метаться между улицами Гойна, Арсенал и Краковской. Удача сопутствует ей (если забыть шесть дней хождений от двери к двери): две маленькие комнаты на втором этаже, отдельный вход по деревянной лестнице. Здание, где они находятся, было построено во время золотой лихорадки; просторный первый этаж занят магазином и офисом фирмы, занимающейся внешнеэкономической деятельностью.

Владелец этой фирмы, некий Огилви, сам прожил несколько лет в этих двух комнатах. Теперь он разбогател, женился и переезжает в шикарный район Вулара. Сначала Огилви отказывает наотрез. И речи быть не может о том, чтобы сдать квартиру, которой он и сам еще пользуется от случая к случаю. И сдать кому? Молодой девушке! Пусть даже она родственница Мак-Кеннов. Однако Ханна замечает, что он стал податливее после упоминания этого имени. Доходит до разговора о цене. Следуют взаимные уступки. Двенадцать шиллингов в неделю. Она предложила восемь. И такие сроки оплаты: восемь шиллингов в течение шести первых недель, десять — в последующие шесть, а начиная с тринадцатой — пятнадцать.

— Посчитайте, господин Огилви: за шесть месяцев, таким образом, вы получите триста восемнадцать шиллингов, то есть пятнадцать ливров и восемнадцать шиллинговвместо трехсот двенадцати. Вы выигрываете шесть шиллингов, и вам в самом деле нечего жаловаться. Нет-нет, не благодарите меня, дело есть дело. Конечно, в обмен на эту уступку я вас попрошу об одной услуге: я не заплачу вперед за первую неделю. Почему? Да потому, что я только начала работать и еще не получила первую зарплату. Спасибо вам за понимание, мы просто созданы, чтобы понимать друг друга…

Три или четыре минуты Огилви не может вставить ни слова. Он только открывает рот, как рыба, пойманная накануне.

— И еще, — продолжает Ханна. — Проходя по вашему складу, я заметила, что вы хорошо торгуете с Германией и Францией. Вы говорите по-французски и по-немецки? Нет? Вот видите. А есть у вас кто-нибудь, кто знает немецкий или французский? Нет? А я знаю эти языки, могуговорить и писать. Вам, конечно же, нужно писать письма, не ищите больше никого, я займусь этим. Десять пенни за письмо. Не больше, по дружбе, которая нас уже связывает. Нет? Это дорого, десять пенни? Ну ладно, восемь, и не будем больше об этом. Между прочим, я знаю еще русский и польский. Кстати, не могли бы вы оставить в комнате кровать, которая там стоит, и стол, и стул, и шкаф? На данный момент у меня нет мебели. И к тому же вам не надо будет тратиться на перевозку всего этого…

— Ну же, улыбнитесь мне, господин Огилви, вы нашли лучшую съемщицу, о какой только могли мечтать…

Квартира находится в минуте ходьбы от галантерейной лавки. Хуже, что в кармане у Ханны всего три шиллинга и четыре пенни. Большая часть фунта, с которым она приехала в Сидней, растрачена на форменное платье и новые туфли (плюс два пенни на письмо Лотару Хатвиллу). Коллин предложила ей взаймы немного денег. Она отказалась. Она всегда, кроме исключительных случаев, боялась влезать в долги. Целую неделю Ханна держится, обедая один раз в день (тогда еще встречались рестораны, где можно было поесть за полшиллинга, то есть за шесть пенсов).

Ханна ждет свою первую зарплату. В магазине она занята только пять с половиной дней в неделю по десять часов. Она обнаруживает преимущества недели с неполным рабочим днем в субботу. Такой распорядок оставляет ей время, которым она может распоряжаться по своему усмотрению.

Первым делом она отправляется в Сиднейский университет. На нее смотрят там как на сумасшедшую и объясняют, что без предварительного диплома ее не могут принять ни в коем случае. Тогда она наводит справки и идет в Национальную подготовительную школу на Спринг-стрит.

— Я хотела бы посещать занятия по коммерческому английскому, медицине, ботанике, фармакологии и бухгалтерскому счету.

Лысый секретарь в лорнете, с пристегивающимся воротничком и рукавами из люстрина похож на старого ощипанного орла, полностью во всем разочарованного. Он равнодушен, как удав.

— Только и всего? — спрашивает он.

— На данный момент — да, — отвечает Ханна. — Я еще приду к вам, если будет нужно. Кстати, у меня нет денег. Я надеюсь, за лекции не надо платить?

— Если бы вы пришли на пятнадцать лет раньше, до издания закона об образовании…

Едва заметный проблеск юмора в зрачках старого ощипанного орла.

"Я сейчас сделаю его своим другом", — мелькает в голове у Ханны. — У меня еще одна маленькая проблема, — говорит она. — Я свободна не весь день. Есть ли лекции вечером?

— Да. Учат читать и писать, а еще преподают английский нищим, которые его не знают.

— Я уже немного умею читать и писать. Кстати, вы похожи на персонаж из "Записок Пиквикского клуба" Диккенса, на Альфреда Джингля.

Через пенсне секретарь смотрит на Ханну так, будто подозревает ее в краже.

— Вы читали Чарльза Диккенса, мадемуазель?

— Я только этим и занималась всю свою жизнь. Я его боготворю. Не проходит и месяца, чтобы я не перечитала что-нибудь из его одинаково восхитительных книг. Только благодаря Диккенсу я могу немного говорить по-английски.

Из всего сказанного верно только то, что она почти полностью прочла Диккенса. В библиотеке "Китая", на борту которого она приплыла в Австралию, не было почти ничего другого.

— Он в каком-то роде ваш духовный отец? — спрашивает наконец секретарь.

— Слабо сказано, — говорит Ханна.

— Кто такой Баркис?

— Извозчик из "Дэвида Копперфилда".

— А мисс Сквирс?

— Дочь Уотфорда Сквирса, хозяина пансиона в Йоркшире, в романе "Николас Никльби".

— Невероятно! — восклицает секретарь.

— Я не напрашиваюсь на комплимент, — парирует Ханна.

Секретарь встает, распрямляясь, как складная лестница.

Ханне слышится его скрип. Он закрывает свое решетчатое окошко, снимает люстриновые манжеты, открывает дверь своего бюро.

— Входите и садитесь, прошу вас. Вы, конечно, помните трех друзей месье Пиквика…

— Трейси Тапмэн, Огастес Снодграсс и Натэниел Уинкль.

— Невероятно! — повторяет секретарь и с явным сожалением добавляет:

— Нет ни одного вечернего отделения ни по медицине, ни по фармацевтике, ни по химии, ни по ботанике. Зато я смогу найти кого-нибудь по счетоводству.

— Взамен я могу преподавать немецкий, французский, польский или русский языки. Плюс идиш и иврит.