— Невероятно… Что касается ботаники, я могу вам посоветовать месье Джеймса Барнаби Соумса. Говорят, что у него лучший гербарий в Австралии. Перед тем как уехать в Лондон, он учился здесь. Он оказывает мне честь своей дружбой и, думаю, согласится принимать вас раз в неделю в шесть часов вечера.
— Я — честная девушка, — жеманно замечает Ханна.
— Я скорее умру, чем усомнюсь в этом хоть на секунду, — заверяет секретарь.
Он тут же сообщает, что его зовут Езекиил Радж. ("Как одного из героев Мастера, не правда ли, необыкновенное совпадение?") Ханна подтверждает, что она потрясена. Радж переходит на шепот и поражает следующим известием: во время одного из своих путешествии в Англию он был удостоен высокой чести присутствовать в 1868 году на публичной лекции Диккенса.
— Я видел его, как сейчас вижу вас.
— Невероятно! — говорит уже Ханна.
— А что до Джеймса Соумса, то он джентльмен и ему за семьдесят. Вы можете доверять ему, как мне!
Новый иронический огонек за стеклами очков.
— Относительно медицины я обязательно подумаю. Найду вам кого-нибудь. Но больше меня беспокоит химия… — Он тычет в Ханну своим ужасно длинным указательным пальцем — Название романа, над которым он работал перед смертью?
— Без понятия. Я в отчаянии.
— "Тайна Эдвина Друда"!
Езекиил Радж торжествует. Но не над Ханной, попавшейся на удочку, не над собой, не над комедией, которую они оба сейчас разыграли. Впрочем… Он поправляет пенсне, вглядывается в свою собеседницу, спрашивает, может ли он рискнуть задать ей нескромный вопрос.
"Да", — отвечает Ханна. Вопрос — о мотивах, которые заставили ее, такую молодую, интересоваться такими разными науками одновременно.
Ханна рассказывает об этом во всех деталях. Объясняет, как заработает сто тысяч ливров не более чем за два года.
— Невероятно, — говорит Езекиил Радж. — Совершенно невероятно!
Джеймс Барнаби Соумс — маленький старикан с розовым личиком — собрал на своей вилле Поте Пуэн в самом деле чудеснейшую коллекцию растений. И не только под стеклом: два гектара его земель были садом мечты. И этот безобидный добряк с близоруко щурящимися глазами исколесил тысячи миль по Австралии.
Он и Ханна будут встречаться три или четыре раза в месяц в течение всего ее пребывания в Австралии. Он посвятит ее во все свои знания по ботанике.
Врач, которого нашел ей Радж, по происхождению немец из недавней волны иммиграции, как и многие австралийцы этого времени. Он учился в Вене, и то, что он преподает ей по медицине, будет сопровождаться информацией об этом городе.
Как и говорил Езекиил Радж, химика они не нашли. Зато нашли аптекаря. Аптекарь — тоже немец, из Баварии, причем настоящий: с красным лицом, бакенбардами и брюхом, регулярно заполняемым пивом. Как только он удостоверяется, что, во-первых, она не будет спать с ним, что бы он ни делал, во-вторых, что у нее нет намерения выдавать его секреты кому бы то ни было и, в-третьих, не станет с ним соперничать в совершенствовании лекарств и мазей, — после этого он посвящает ее во все, что сам узнал о галеновых лекарствах на базе растений, и показывает, как пользоваться ступкой, пестом, колбой, машиной для формовки пилюль, перегонными колбами. Он сообщает ей названия масел, обучает их приготовлению, удивляется всему, что она уже знает в отношении бальзамов и мазей. И она тоже в перерывах между двумя порциями сосисок с капустой делится своими наблюдениями относительно сходства флоры Европы и Австралии.
Со счетоводством у нее тоже нет проблем. Брат-близнец Езекиила, оказывается, работает бухгалтером в компании "Пенинсьюла и Ориентл Лайн". Зовут его Бенджамин…
— На древнееврейском языке это означает: сын правой руки, то есть удачи, — объясняет Ханна. — А "Езекиил" обозначает "Господь укрепит".
Оба неженатые, они приглашают ее поужинать в деревянном домике времен первых лет колонии в центре квартала Петерсхем. В этом доме каждая комната — музей, полный книг, есть даже две или три с пометками Чарльза Диккенса, к которому братья Радж питают глубочайшее уважение.
Середина октября, дни с приходом австралийской весны начинают удлиняться. Около, восьми — восьми с половиной ^ часов Езекиил и Бенджамин с одинаковыми липами — два мрачных грифа — провожают ее до дома в специально нанятом кэбе. Оба застенчиво еще раз благодарят за визит. Она в три прыжка поднимается по лестнице, оборачивается, чтобы помахать им рукой, и… видит Мику Гунна с его рыжеволосой шевелюрой. Он медленно возникает из темноты и вступает в ореол уличного фонаря на противоположной стороне улицы. Поднимает руку и показывает ей письмо.
Она колеблется.
— Нет проблем, — говорит он. — Я не стану приближаться, мисс. Я не причиню вам зла.
Удостоверившись, что она не двигается с места, он пересекает улицу, подходит к лестнице, кладет письмо на нижнюю ступеньку и отходит на десяток шагов. Конечно же, она спускается, разворачивает письмо, читает, поднимает глаза, и в ее взгляде застывает вопрос. Вместо ответа Гунн удаляется, исчезает из поля зрения. И тут же она слышит цокот копыт. Из тумана бесшумно, чуть ли не как призрак, появляется роскошная, с верхом из черной кожи пролетка, запряженная двумя лошадьми.
Экипаж останавливается почти вплотную к лестнице. Им правит Мика Гунн. Что касается человека, сидящего позади него, то Ханна видит сначала только его руки — длинные и красивые, покоящиеся одна на коленях, другая — на бортике. Все остальное в тени.
Полминуты Ханна не двигается с места, подтачиваемая сомнением. И наконец решается.
— Двадцать семь фунтов и семь шиллингов за проезд в вагоне первого класса поездом от Мельбурна до Уадонги. Элоиза и я, или, точнее, я и Элоиза решили не включать в ваш счет дорогу из Уадонги в Гундагай, потому что карета, в которой вы ехали, и без вас проделала бы тот же маршрут. Что же касается денег, выданных вам под залог, и расходов моей жены, связанных с вашим присутствием, то тут получается сумма в пять фунтов восемнадцать шиллингов.
— Тридцать три фунта пять шиллингов.
— Вы всегда считаете достаточно быстро. Остается моральная компенсация, поскольку благодаря вам мадам Хатвилл осталась без горничной, без всякой помощи вдали от всякой цивилизации…
— А ее муж без кого-либо, кому бы он мог задирать подол, чтобы удовлетворить свои инстинкты.
— Бедняга.
— Десять фунтов, — предлагает Ханна.
— А возмещение моральных убытков? Как минимум — сто. Подумайте, Элоиза хотела подать жалобу и пустить по вашим следам всю полицию Австралии. В течение двух или трех недель после вашего бегства она была убеждена, что вы украли у нее драгоценности плюс наличные деньги. Даже составила список того, что вы взяли. Вам грозит оказаться в оковах.
Карета, запряженная двумя красивыми лошадьми, быстро катится к югу по дороге, идущей вдоль берега океана. "Даже не пытайся протестовать, Ханна. Он просто смеется над тобой, он рад повеселиться за твой счет. А может, эти угрозы для того чтобы…"
— Во всяком случае, — продолжает Лотар, — мадам Хатвилл пришла в бешенство, узнав, что сразу по прибытии в Сидней вы отправились в Новую Каледонию к этим чертовым французам и оттуда — в Китай, ускользнув таким образом от ее мести.
— Значит, я сейчас в Китае?
— Поди знай. Вы перемещаетесь со скоростью молнии. Может быть, вы уже в России или у ног индийского магараджи. Можно мне вас называть Ханной?
Сердце Ханны начинает биться сильнее.
— Конечно.
— Ханна, не обманывайтесь на сей счет. Она, я хочу сказать Элоиза, полна ненависти и упорствует в мести.
— Мне действительно было приказано все разузнать о вас. Я могу умолчать о многом, но не обо всем. Например, она узнала, что вы еврейка, а она ненавидит евреев.
— А вы?
На его губах появляется улыбка.
— Я тоже принадлежу к угнетенному меньшинству на правах принца-консорта. Распоряжается Элоиза: все деньги у нее. Наш свадебный контракт оговаривает этот вопрос совершенно четко. Вы проявили удивительную находчивость, написав мне письмо на железнодорожном бланке Нового Южного Уэльса и подписавшись Мак-Кенна. В противном случае мне было бы трудно объяснить, почему вы пишете из Сиднея, в то время как детектив указал, что вы покинули Австралию.
