Она подписалась просто: "Ханна" и указала ему свои адреса в Вене, Париже и Лондоне.
Изъясниться так лаконично, подать себя в некоем роде безоружной (за исключением, быть может, этих трех адресов, которые явно указывают на обеспеченность) — все это стоило ей немалых сил. Но она следовала своему намерению оставаться простой и предоставить Тадеушу свободу выбора. Единственное нарушение: она просит Марьяна тайно определить к Тадеушу кого-нибудь- на виллу "Босолей" или в любое другое место, куда он может отправиться. Она хочет быть уверенной в том, что он действительно получит ее письмо. Ей будет невыносимо ждать ответа на письмо, которое, возможно, никогда не дойдет до адресата.
Как только Марьяна известят о том, что письмо благополучно дошло, она объявит, что сама свяжется с наблюдателем, частным детективом, специально для этого прибывшим из Англии. Ему будет приказано продолжать наблюдение до получения новых указаний.
Без ведома Марьяна и даже Лиззи.
Безусловно, ей стыдно за себя, но это сильнее ее: "Ханна, ты совершенно неисправима! Временами я тебя просто ненавижу".
В Париже в августе и начале сентября она встретится с Клейтоном Пайком, который привез во французскую столицу свою австралийскую "орду" и "оккупировал" "Ритц". Несмотря на свой по-прежнему громогласный смех, Пайк сильно постарел, что часто происходит с такими, как он, тучными людьми: похудел, кожа обвисла… Но пока что он не так уж стар, чтобы отдаться во власть этих приблизительно 90 фунтов розовенькой и ароматной плоти. И пусть ему не навязывают условий… "Зря стараетесь, Пайк: еще не пробил час, когда вы меня огорошите, вы, гигантский кенгуру!"— "Эти кретинские адвокаты…"— "Я опасаюсь вас, Пайк, и ваших красивых голубых глаз. Мне всегда нравились настоящие мужчины". — "Черт возьми, вы дадите мне закончить или нет? Мне не нужны эти треклятые пять процентов от ваших доходов. Пари есть пари". — "Мне смешно, Пайк: нравится вам или нет, вы получите эти деньги. Неумолимо, как выразился Полли". — "Ханна!"— "Пайк, вы мой компаньон. Слава Богу, вы всегда на другом конце земли, я могу вас надуть. Для забавы…"— "Ханна!"— "Да, дорогой Пайк?"— "Я скоро умру, Ханна, пришел мой час". Молчание. Она подходит, обнимает его: "Не говорите глупостей, пионер Пайк не может умереть". — "Ханна, если бы я познакомился с вами во времена моей молодости, один лишь Бог знает, что я мог бы натворить…"— "Во всяком случае, насиловать меня вам бы не пришлось: уже тогда вы были красавцем и я сама прыгнула бы к вам на колени". Он улыбается и гладит ее по щеке.
Это верно, она испытывает к нему большую нежность и дружескую привязанность. К тому же он обладает всем необходимым, чтобы называться мужчиной в том смысле, какой она вкладывает в это слово: сила, дух авантюризма и… мягкость. Такие люди иногда нуждаются в утешении, хотя и готовы в любую минуту вас защитить. Он из породы тех великих первопроходцев, род которых никогда не переведется. Без него она чувствовала бы себя чертовски одинокой, ибо она — женщина.
Пайк торжественно произносит: "Ханна, согласно контракту, который навязал нам в Сиднее этот чертов англичанин Твейтс, вы действительно должны мне выплачивать пять процентов. Согласен, я в тупике. Но и речи не может быть о том, чтобы я передал их моим наследникам. Со всем тем, что им остается, они и так будут достаточно обеспечены. Если же захотят большего, пусть выкручиваются сами — им останется лишь предъявить доказательства. Я еще раз прочел этот чертов контракт и теперь знаю, как отомстить вам за вашу подлость. Соглашение гласит, что эти пять процентов в крайнем случае перейдут к "названным пофамильно лицам". Я называю это лицо сейчас: ваш второй сын". — "У меня нет детей". — "Но они у вас будут, так ведь?"— "Да, трое". — "Великолепно. Следовательно, деньги перейдут ко второму ребенку, при условии, что им будет мальчик". — "Это будет мальчик. Все предусмотрено заранее". — "Гром и молния! Ханна, а вы уже знаете того, кто сделает вам этих троих детей?"— "Да". — "Им явно должен быть необыкновенный парень, раз уж вы остановили на нем свой выбор". — "Пайк, он удивительный парень".
Ее прибытия в Париж требовали дела. Цифры продолжают расти — повсюду и с непрерывной методичностью. Предложения о сотрудничестве идут к ней со всех сторон. Она приехала еще и потому, что не в силах больше томиться ожиданием. Донесения из Монте-Карло скупо свидетельствуют о том, что Тадеуш остается безнадежно инертным. Джон Д. Маркхэм, его патрон, прибыл из-за океана и либо дает приемы, либо ходит на них. Иногда Тадеуш сопровождает его на эти светские мероприятия, но в основном, не считая двух часов поздним утром, отдаваемых воспоминаниям бывшего посла, он проводит все светлое время суток запершись в своей комнате. Пишет. Но не письма (детектив держит под контролем всю исходящую корреспонденцию), а, вероятно, театральную пьесу, если верить горничной, подкупленной британским "шпионом".
"Раз этот господин не может выкроить время, чтобы ответить мне, — думает Ханна, — то, может быть, он послал меня ко всем чертям? И зачем я только отправила это треклятое письмо, полностью раскрывшее мои замыслы?" Она предусмотрела механизм, который немедленно известил бы ее по телеграфу, приди ответ Тадеуша в Лондон или Вену. Но ведь он точно не знает, где я нахожусь…"
Лиззи и она, Ханна, накупают ошеломляющее количество платьев. Платьев и всего того, без чего они не более чем тряпки. Туалеты остаются единственной областью, где Ханна еще способна быть расточительной. Драгоценности оставляют ее почти что равнодушной. Они придумывают игру, по правилам которой Лиззи должна посещать институт или один из ее магазинов, открытых в Париже, в качестве как можно более взыскательной клиентки. После нее туда входит Ханна. Вначале роль секретного агента привлекает юную австралийку, но лишь до тех пор, пока она не откроет для себя жестокость этой игры.
Лиззи, которая многократно виделась с Марьяном, восхищена тем, что у него есть любовница: "Пусть лучше погуляет сейчас, потому что потом он будет у меня на глазах!" Кажется, она и впрямь настойчива в своем намерении выйти замуж "за этого длинного дуралея" (который все еще не подозревает о нависшей над его головой угрозе скорого брака). Первое, что удивляет Ханну, это спокойная настойчивость молодой Мак-Кенны. Второе — поведение самого Марьяна. Вопреки всем ее опасениям, он не особенно привязался к Гризельде: через три или четыре недели их связь с Гризельдой прервалась, и он уже сам искал себе подружек. Времени им уделял не больше, чем требуется, чтобы поесть или постричься: в промежутках между встречами то с владельцем или управляющим домами, то с мебельщиком, то с банкиром. Набирая корпус "хорьков", он, естественно, отдавал предпочтение женщинам: мужчина будет слишком бросаться в глаза в ее институте… В числе пяти женщин, отобранных им, была и Гризельда Вагнер.
— Ханна, ты же сама наняла ее и сделала своей секретаршей. Значит, кроме того, что она красива, ты нашла в ней и другие качества. Я поискал и тоже кое-что нашел: Гриззи со вкусом одевается и весьма раздражающе действует на мелких служащих магазинов и институтов. Уже неплохо, но это еще не все: врожденная склонность к шпионажу и умение вживаться в любую роль…
"А не морочит ли он мне голову?"— думает Ханна, готовая расхохотаться и не обнаруживающая на лице Марьяна ничего, кроме угодливого спокойствия.
— Плюс склонность к перемене мест, — продолжал тот со всей кротостью мира. — У нее достаточно хорошая память, и, если за нею наблюдать, то на ее честность можно будет положиться. Словом, она — один из лучших "хорьков"… Ты все еще хочешь, чтобы я отправился в Америку?
— Да.
— Я отплываю 30 сентября на борту "Мажестика". Меньше чем через неделю буду в Нью-Йорке. Я навел справки. По словам господина Твейтса и других лиц, с которыми я советовался, там у них, в Нью-Йорке, есть какая-то Пятая авеню. Очень элегантная. Думаю, что это могло бы быть именно тем, что нужно для открытия твоего института. Я посмотрю.
