По всему холму пылали костры. Он шел по пологому склону. Слышал все: приглушенные разговоры воинов, тонкий пунктирный звон в кузнице, ржание коней на выгоне, дыхание Идина, шедшего рядом. Эти звуки не могли заглушить даже крики несчастных хеттов, которых пытали, а затем убили. Перерезали горло четверть часа назад. Их крики все еще стоят в его ушах.

Раньше, ребенком он думал, что привыкнуть к крови невозможно. Но с тех пор он не раз видел, как умирали его воины, как погибал враг. Он привык к крови. И все-таки, жизнь казалась бесконечной, а смерть — чем-то таким, что случается с другими.

— День был длинный и неприятный, господин. Тебе нужно отдохнуть, — сказал Идин.

Авель-Мардук не повернул головы. Он знал, что увидит в глазах Идина. Он не мог обмануть своего друга, так же, как и себя.

— Я не устал, — отвечал он. — Идин, каждый раз, как ты говоришь мне «господин», я чувствую, как ты отдаляешься.

Авель-Мардук остановился, ему все же пришлось посмотреть в глаза спутника. Идин был без шапки. Ветер трепал его волосы. Трещал и гудел костер, искры взметывались и уносились во мрак. Лицо Идина пылало красным золотом, пламя отражалось в глазах и металлических пластинах его тяжелых доспехов.

— Тот хетт, что все время плакал, был совсем мальчишка, — почему-то сказал Идин.

— Да, — Авель-Мардук кивнул. — Какого ответа ты ждешь? Я — воин, а жалость для воина, как чума — смертельна. Я мог бы его пощадить, но он враг. Щадить врага — все равно, что пускать голодную лису на птичий двор.

— Скажи мне честно, тебе не было его жаль? — не унимался Идин.

Авель-Мардук закусил губу, потом кивнул:

— Было. Но этот хетт вышел на поле сражения. Ему просто не повезло.

Идин положил руку на плечо принца.

— Я не говорю, что ты должен был его отпустить. Ты все сделал правильно. Но помни об этом. Никогда не забывай, мой брат.

Авель-Мардук выдержал его взгляд.

— Я помню. Помню все, — прошептал он.

Ему захотелось обнять друга, но он сдержался и сказал только:

— Не думай о плохом. Завтра сражение. Я надеюсь на тебя и твоих лучников. Да поможет нам Мардук.

— Трудно оставаться одному перед сражением.

Вновь взметнулся сноп искр от костра, отразившись в зеркальных глазах Идина.

Авель-Мардуку показалось, что Так было всегда — лагерь, ветер, люди. Некоторые из них встретят последний рассвет.

— Я буду не один.

Он повернулся и быстро зашагал вверх по склону. Идин смотрел ему вслед. Еще секунду он видел плащ принца, наполненный ветром, золотую заколку в его волосах. Потом не стало ничего. Лишь дрожащий морок костров на фоне черного неба.

Авель-Мардук проходил мимо воинов, спящих прямо на земле, завернувшись в конские чепраки. В стороне от костров возвышались пирамиды копий, лежали плетеные и большие кожаные щиты с металлическими бляхами. Кое-где на кострах жарили бараньи туши, слышались голоса и смех, лязг оружия. Авель-Мардук скользил по лагерю взглядом, и сотни глаз провожали командующего.

На валу перекликалась стража. Он любил эти протяжные ночные крики, летящие далеко во влажном воздухе. Это напоминало детство, когда его, семилетнего ребенка, Навуходоносор взял в поход в дикий буйный Элам, несмотря на то, что царица была категорически против. Он усмехнулся. И теперь, он знал, хетты тоже слышат голоса его стражей во мраке ветреной безлунной ночи.

Пусть готовятся к битве. Пусть не забывают, что Вавилон пришел, и Вавилон возьмет свое.

Авель-Мардук подходил к шатру. Воин в богатых доспехах и бронзовом шлеме откинул полог, и принц стремительно вошел в благовонное тепло шатра. Лампы от ветра, ворвавшегося снаружи, слегка качнулись, исказились тени. Сын царя кивнул воинам, сидящим на циновках, и те удалились.

Авель-Мардук стоял на расстоянии и смотрел на нее. Он не думал об этой женщине до последнего мгновения, пока не склонил голову, чтобы войти.

На ней было просторное серое платье, кованый серебряный обруч на голове и серебряные нити седины в жестких волосах. Но она была молода, глаза горели страхом и ненавистью, грудь мерно дышала.

Дочь хеттов сидела на корточках, опершись локтем на низкий самшитовый столик. Когда Авель-Мардук двинулся к ней, она и бровью не повела, лишь глаза с прищуром прошли по нему снизу верх. Он потянул ее за руку, она встала. Женщина была ниже его ростом, и ей пришлось поднять лицо, чтобы смотреть на него. От нее пахло как-то иначе. Она была совсем чужая.

— Ты знаешь, для чего ты здесь? — прошептал он.

Она ответила резким гортанным голосом на своем наречии. Авель-Мардук усмехнулся — это было хеттское ругательство.

Он взял в кулак ее волосы и потянул вниз. Женщина запрокинула голову. Он склонился, поцеловал обнаженную шею, пульсирующую артерию под золотистой кожей, горло, где живет душа.

— Красивая, — сказал он и разжал пальцы.

Женщина молчала. Авель-Мардук помедлил, прислушиваясь к себе, к шуму в ушах, словно ему не хватает воздуха. Рванул на ней платье. Ткань с треском разошлась. Женщина вскрикнула и попыталась отступить на шаг, но он удержал ее. Он взял ее грудь в обе ладони, и ладони наполнились упругой тяжестью. Он сжимал и разжимал пальцы, руки его рвали платье, она рычала и пыталась дотянуться ногтями до его лица.

Принц швырнул ее на низкое ложе. Она упала тяжело, спиной, разметав по подушкам волосы. Он скинул с себя плащ и бросился к ней. Женщина была сильная, несколько раз ей удалось нанести ему ощутимые удары в грудь. Его это только распалило.

Они катались по ложу, принц старался избавиться от одежды. Одной рукой он удержал ее запястья, другую вложил между ног, заставив их раздвинуться. Когда он исступленно вошел в нее, она закричала, выгнулась под ним дугой, грудь ее оказалась прямо у его лица. Он бился яростно, причиняя себе боль, пока не достиг вершины.

Она потеряла сознание. Его рука скользнула к ножу. Он вынул кинжал. Она не почувствовала боли, когда на подушки брызнул алый фонтан. Принц поднялся, испачканный теплой кровью, дрожащий, бросил на ложе кинжал и сказал тихо:

— Тебе, Мардук.

Перед рассветом раздались глухие барабанные удары. Потом все стихло. Лишь ветер выл в мохнатой фиолетовой выси. И вдруг тишина с треском лопнула. Лагерь поднимался. Через минуту все пришло в движение. И вот уже вавилонская армия, как гигантская змея, поползла в раздвижные ворота.

Принц привел с собой в земли хеттов двадцать тысяч лучников, столько же щитоносцев и копьеносцев, две тысячи боевых колесниц и конницу. Это были силы, способные усмирить народ, ведущий полукочевой образ жизни. Все годы Вавилон был лоялен к Хаттушашу. Вавилон, могучий лев, может мириться с беспорядками, закрывать глаза на бунты в отдельных областях, но мириться с неповиновением — никогда.

Земля дрожала от топота коней и пеших воинов, громыхали колесницы. Лучи восходящего красно-золотого солнца сверкали на узких колесных клинках. У подножия холма войско остановилось.

Стройными шеренгами стояла пехота во главе с командирами — лучники и щитоносцы, задачей которых было защитить в бою воинов от вражеских стрел. Строй пехотинцев был похож на панцирь черепахи — сплошь темные многоугольники щитов. Лес копий над головами.

Лошади, парами впряженные в колесницы, в богато украшенных чепраках, вскидывали головы, беспокойно кося круглыми глазами в кровавых прожилках. В легких двухколесных повозках стояли воин, правящий колесницей, лучник и щитоносец с большим тростниковым щитом из дельты Евфрата.

На склоне холма остановилась конница. Горцы с Кавказа, горбоносые, жилистые, гибкие, рисуясь, специально горячили коней. Кони храпели, поднимались на дыбы. Дикари с хохотом взлетали, подтянув колени, на чепраке с ремнем.

Авель-Мардук смотрел на свое войско. Он доверял им, всем этим людям, которые идут за ним. Сегодня они снова оправдают его доверие. Он был серьезен, но все же, неясная полуулыбка коснулась его губ.