В этой стране все было по-другому. Пустынные равнины, громадные территории, стаи птиц. Небо здесь было совсем прозрачным, очень красивым. Когда вечерний красный диск плавился над профилями курганов, принц думал о картине мира, где он — часть всего сущего, и он до слез, до спазмов в горле любил все это.

Но солнце неожиданно проваливалось под вогнутые края земли, и он снова становился чужаком. Повсюду кружили демоны лилиту — он чувствовал это и снова был готов к обороне.

Авель-Мардук остался доволен своим войском. Он слегка тронул коня, отделился от группы придворных и командиров. Сейчас он не хотел говорить ни о чем. Он был суеверен. Но его воины ждут. Им нужно сказать о победе так, словно она уже одержана. И теперь им остается, лишь делом укрепить слова принца. Он поднял руку. Тысячи глаз смотрели на него, на плюмаж его шлема, мохнатые кисти на подстилке под седлом его коня, они видели, как ветер относит в сторону плеть, висящую не запястье. Авель-Мардук обвел медленным взглядом все войско. Ленты стягов рвались на запад, и в мыслях принц падал на колени перед пантеоном героев.

— Воины великого Вавилона, красы царств, — прозвучал зычный голос в наступившей тишине. — Я призвал вас, мое войско, в третий мой поход, против Тарршана направил я свой путь. Под рукой Вавилона он был послушен, уста его источали добро, но в сердце своем он носил злые мысли, готовил мятеж.

Авель-Мардук на несколько мгновений замолчал, словно давая своим воинам время для более полного осмысления своих слов.

— Я разбил Тарршана на плоскогорьях Тауру-са, прогнал к берегам Галиса, хочу осадить его и воинов его в Хаттушаше, его городе, и закрыть им выходы. На поле сражения они пали без числа, но не хотят покорными предстать пред очи Вавилона; Нас ждет Галис, я поведу вас к его черным водам. Мардук, Иштар, Шамаш, Син, Эа, Ану, Энлиль, Нергал, Набу пойдут перед моим войском и разобьют моего противника — враждебного Навуходоносору хеттского царя и заберут его жизнь!

Воинственный клич вырвался из тысяч глоток, вверх взметнулись копья. Авель-Мардук кивнул и подал знак военачальникам. Войско стало быстро перестраиваться. Отряды шли, утаптывая землю, перемешивая молодую траву с песком, и там, где прошло войско, протянулась широкая дорога, безжизненная и голая, с пыльной вуалью на траве по обе стороны.

Солнце поднималось, ветер усилился. Облака, толпой пришедшие из-за гор, что виднелись далеко позади, побежали по выпуклому небу. От земли исходил томительный запах глины и слежавшейся пыли. Чувствовалась близость реки. Над гулом ветра поднимался еще какой-то гул. Его то относило порывами ветра, то бросало в лицо армии Авель-Мардука.

Река открылась внезапно, с тяжелой волной, изрезанными берегами. По отрядам прокатился вздох. Вдалеке показалось войско хеттов, но оно быстро приближалось. Через несколько минут вавилоняне остановились ввиду войска неприятеля.

Авель-Мардук смотрел на темную ленту — передовые шеренги хеттов. Сердце его билось ровно. Хетты издали победный клич; как рев буйволов он поднялся над равниной.

На плечо принца легла рука, — он повернул голову, — рука Идина. Шлем закрывал часть его лица, глаза смотрели спокойно и серьезно. Авель-Мардуку сейчас нужен был этот взгляд. Молодой Идин напоминал ему отца. Улыбка тронула губы принца.

— Не принято желать удачи перед сражением, — сказал он и стиснул руку Идина. — Береги себя. Насколько возможно.

— Ты тоже, — отозвался Идин.

Принц натянул поводья. Конь горячился, всхрапывал. Он развернул коня, пристально взглянул на своих военачальников. Это были надежные люди, закаленные в битвах, надежные, как земля.

— Мардук ведет наше войско, — проговорил он. — Пусть Тарршан содрогнется. Вавилону нужна ваша слава, воины!

Ему ответили дружными криками. Голоса согрели сердце. Конь волновался, порывался встать на дыбы. Принц повернулся к Идину и сказал одними губами:

— Пора.

Над войском кружил орел. Авель-Мардук услышал свой голос будто со стороны:

— Пора, мои воины. Боги с нами!

Под прикрытием щитов выдвинулись отряды лучников. В войске хеттов началось перестроение. С той и с другой стороны полетели стрелы. Лучники Авель-Мардука дали залп и укрылись за укрепленной цепью щитов.

Хетты ответили тучей стрел. Они с тупым стуком врезались в вавилонские щиты, чиркали по металлическим пластинам. Но основная масса просвистела над головами воинов, достигнув войска, неподвижно стоящего у подножия широкого покатого холма.

Сильный ветер сносил стрелы в сторону, но и тех, что достигали цели, было достаточно, чтобы нанести урон той и другой стороне.

Стрел становилось все больше. Теперь они сыпались без перерыва. Полилась кровь. Воины падали и, незащищенные, оставались недвижимы; дрожало синее оперение, застрявшее в плоти.

Внезапно смертоносный ливень иссяк. На несколько мгновений воцарилась тишина. Армии застыли. В утренней выси тоскливо выл ветер. Небо казалось грязным.

Шеренги вавилонских лучников разомкнулись, и в образовавшийся проход с грохотом вынеслись колесницы. Возницы правили в самую гущу хеттского войска, а лучники, отставив локти, выпускали стрелы. Узкие острые клинки, укрепленные на колесах, издавали странный протяжный звук, сливаясь в мерцающую окружность.

Колесницы штопором ввинчивались в неприятельские отряды, круша все на своем пути, рассекая человеческие тела, нанося противнику серьезный урон.

Пехотные шеренги вновь сомкнулись. Колесниц уже не было видно, — они растворились в море хеттского войска. Воины пошли, потом побежали с вскинутыми копьями, выбирая глазами противника для себя. Расстояние быстро сокращалось. Вавилон и мятежные хетты сошлись в ближнем бою.

Заложив руки за спину, Навуходоносор бродил по залу. Выход на террасу был открыт, теплый воздух наполнял просторный зал до цилиндрических сводов, куда иногда залетают ласточки. В суде он пришел в бешенство, и вот теперь, наедине' с собой, пытался усмирить свой гнев. Царь был мрачен, как грозовая туча.

В этом прекрасном зале с узорами на полу из разноцветных каменных плит, рельефами на стенах, большими скульптурами, привезенными из покоренной Ассирии, он казался разгневанным исполином.

Царь вышел на террасу. Мягкий день взглянул в его глаза, уже не столь зоркие, но по-прежнему красивые. Он стоял на середине террасы, не приближаясь к перилам, в дорогом платье, украшенном бахромой, и смотрел на любимый город. Вид Этеменанки, ровных улиц и кварталов города немного успокоил его. Он глубоко вздохнул.

Итак, заговор удалось раскрыть… Но это отнюдь не успокоило царя, а, наоборот, лишь укрепило его подозрения. Жрецы теперь сильны, как никогда. Отец Набопаласар был лоялен к ним и того же требовал от молодого наследника. Но теперь, по прошествии сорока лет, Навуходоносор понял, что это была ошибка, роковая для царства.

Жрецы играют заметную роль в управлении государством, изменяют течение событий, и в первую очередь потому, что в их руках находятся целые' состояния! Он сам попустительствовал тому, чтобы жрецы процветали и обогащались.

Навуходоносор закрыл глаза. Снова представилась ему судейская палата, большая коллегия, мужи, сидящие по обе стороны его трона. Банат-ина и его сын Нур-терик, знатные вельможи, заговорщики, стоят в центре зала. Он видит их глаза и не находит ответа. Глаза людей умеют лгать.

Его убедили, что люди эти нарушили обязательство служить опорой царской власти, хранить верность правящей династии, предоставили доказательства их преступлений. Навуходоносору этого было достаточно, чтобы принять решение.

Но когда поднялся секретарь и прочел обвинительный приговор, от царя не укрылась одна деталь. Удовлетворение на лице жреца Эсагилы и взгляд, брошенный в его сторону главным служителем храма Ану. Раскрытие заговора лишь развязывало руки жрецам. Они думают, что швырнули ему смертников, как кость голодному льву. И лев будет доволен!

Навуходоносор вернулся в зал. У резных дверей на циновке сидел молодой писец. Царь остановился перед ним, и юноша поднял глаза. В клетке с шумом встряхивалась птица в ярком оперении.