Ксения Николаевна вызвала зятя. Тот, увидев следователя, приблизился к нему с опаской. Щукин завел его за автомобиль и зашипел:
– Слушай меня внимательно, мерзавец. Будешь доставать Ксению Николаевну, грозить домом престарелых, я тебя упеку надолго. Не понравилось сидеть?
– За что вы меня… упечете? – выдавил раскрасневшийся Роман Семенович.
– А мне причину не надо искать. Вон ребята в машине сидят, они тебе любое уголовное дело состряпают. Понял?
– Да хоть сейчас! – весело подтвердил из машины слышавший разговор Вадик. – Наручники есть.
– Я… не… буду… – пролепетал Роман Семенович.
– Смотри! – погрозил пальцем Щукин. – Я буду навещать Ксению Николаевну и если только замечу у нее плохое настроение…
– Понял, – закивал зять. – Не заметите.
– Отлично, – садясь в машину, бросил Щукин. – До свидания, Ксения Николаевна.
Отъехав, Щукин притормозил, задумался.
– Вас что-то беспокоит, Архип Лукич? – спросил Гена.
– Как тебе сказать… у меня в голове некоторые вещи не увязываются. Как могли ювелиры пуститься в крайности, не распознав подделку?
– Какая разница! – воскликнул Вадик. – Мы раскрутили почти дохлое дело, нашли убийцу в считаные дни, он сознался. Что еще надо?
– Я знаю, что надо! – воскликнул Вадим. – Отметить победу.
– Ты прав, – сбросил с себя некий груз Щукин и взялся за руль. – Только за Славкой заедем. Как-никак, а его первое дело удачно завершилось.
Он крутил руль, а думал о Ксении Николаевне. Почему же Казимир Лаврентьевич так хотел выяснить ее адрес? Наверное, чтоб спросить, как ей удалось обвести его вокруг пальца? Ох, и старушка-веселушка! Так или иначе, а он, Щукин, доказал, что по праву занимает место в прокуратуре. И давно ему не было так хорошо на душе.
В это же время к Батону завалили давнишние кенты в количестве трех человек. Он открыл дверь, уставившись на бывших собутыльников, будто первый раз их видел. Один из троих вынул из карманов две бутылки и заулыбался во весь рот:
– Опа-на! Батон! Встречай!
– Я не Батон, а Рауль, – хмуро проговорил тот. – Вы ошиблись.
Он захлопнул дверь, постоял, слушая возгласы возмущения и ругань, затем прошел в комнату, упал на диван перед телевизором. А выпить хотелось…
– Пройдет, – настраивал себя Рауль. – Без выпивки жить можно. Лукич обещал место подыскать, квартира есть, жену найду, а то скучно. Да я ж вполне счастливый человек!
Нарисовав себе картины безоблачного будущего, он согрел чайник и уселся пить чай.
Однажды майским утром Ксения Николаевна неторопливо шла под руку с Софийкой по аллее кладбища, подробно рассказывая историю матери и колье. Стояла прекрасная погода, шелестела зеленая листва, пахло свежестью. Добравшись до трех могил, огороженных железной оградой, Ксения Николаевна и девушка сели на низенькую скамью. Софийка, доставая еду, рюмки и коньяк, спросила:
– Ба, так ты никогда не видела своего отца?
– Видела. Один раз. В сорок третьем году…
От Николая письма приходили редко. Он писал, что живется ему неплохо, только страшно тоскует по жене и дочери.
Левка так и работал сторожем, Анастасия тоже устроилась на работу – то полы мыла, то посуду. И все замирала, боясь, что за ней и Левкой придут. Теперь арест означал не просто вычеркнутые годы жизни, но и смерть. Стрижаку повезло – в тридцать шестом столько не расстреливали. И о них забыли…
Грянула война, с нею окончательно пропал и Стрижак. Нужда в рабочих руках позволила Анастасии получить более выгодное место. Сначала, пройдя краткий курс обучения в фабрично-заводском училище, она работала на военном заводе, затем ее образованность заметил директор, предложил помогать ему. Только в сорок третьем осенью она получила весточку: «Ваш муж в госпитале, он ранен и ждет вас». Бросив все, Анастасия помчалась с дочерью к Николаю.
В госпитале ее почему-то сначала привели к врачу. В маленьком кабинете сидел худой с уставшим бледным лицом мужчина. Мельком взглянув на нее, он сказал тихо, отвернувшись в сторону:
– Теперь я понимаю, почему Стрижак даже в бреду звал вас. Вы очень красивы…
– Вы меня вызвали, чтобы сказать это?
– Нет, Анастасия Львовна. Ваш муж очень храбрый человек, достойный уважения. Разбомбили санитарный поезд, в котором ехал раненый Стрижак, и он помогал вытаскивать раненых из поезда. Спас двух сестричек, совсем юных девочек, хирурга… мою дочь. Я, честно скажу, потрясен: ведь он был сам тяжело ранен. Ордена не получит, так как воевал в специальных войсках… ну, из заключенных… таким орденов не дают…
– Бог с ним, с орденом, лишь бы…
– Анастасия Львовна, – перебил он, – Стрижак перенес несколько операций, но гангрена прогрессировала… Я сделал все, что мог. Вы же понимаете – я его должник.
– Вы хотите сказать… – задохнулась она.
– Я боялся, что вы не успеете… Стрижак умирает.
Он сам отвел ее в палату. Николай был с ног до головы перебинтован и без сознания. Анастасия подвела к нему Ксюшу, которой к тому времени исполнилось одиннадцать, низко склонилась к его лицу.
– Коленька, – позвала она тихо. – Мы приехали… умоляю тебя, очнись.
Ксюша смотрела на незнакомого мужчину и кусала губы от жалости к матери. Она не помнила отца, его заменил ей Левка. Иногда Левка заменял и мать, уж слишком Анастасия была строга и требовательна, а он тихонечко баловал ее. Конечно, перебинтованный мужчина вызвал в девочке сострадание, но она тогда больше переживала за маму, бредившую мужем.
Стрижак очнулся после укола и сразу узнал жену, подобие улыбки осветило его лицо. Улыбнулась и Анастасия, ведь он не должен заметить, как ей плохо, не должен знать, что умирает. Но он это прекрасно понимал.
– Настя… – едва зашевелил Николай губами. – Ты лучшее, что у меня было…
Это оказались его последние слова. Анастасия сама закрыла ему глаза. Она не рыдала в голос, лишь по щекам струились слезы и тихо капали на платье. Она долго сидела у тела мужа, держа дочь за руку. Сколько же лет им удалось побыть вместе? Почти год в девятнадцатом, потом с тридцатого по тридцать шестой. Не набиралось и семи лет. Как мало…В обществе, в котором Анастасия воспитывалась, подобный брак назывался презрительным словом – мезальянс. Он был выходцем из крестьян, а она – дворянка. Действительно, неравный брак. Но никогда Анастасия не ощущала разницы между собой и Николаем, она, собственно, даже не думала об этом. Она просто любила его, как и он ее.
Когда пришли забрать тело Николая, Анастасия вышла в коридор… и вдруг увидела два портрета на стене – дедушки с ехидной улыбкой и усатого жандарма во френче. Анастасия шла прямо на эти портреты, не сводя с них немигающих глаз. Остановилась за два метра и по очереди задержала взгляд на каждом.
– Будьте вы прокляты! – бросила она в лица тех, кто изуродовал жизнь ее и Николая.
– Вы с ума сошли! – схватил ее за плечи врач. Он огляделся по сторонам, взял Анастасию за руку и потащил в свой маленький кабинет. Втолкнув внутрь, тщательно закрыл дверь, повернулся к ней и повторил: – Вы с ума сошли. Как вы могли так неосмотрительно… Никогда, даже во сне не произносите этих слов.
– Мне все равно, – прошептала Анастасия, отрешенно глядя перед собой.
– С вами дочь, – укорил врач. – Так нельзя. Подумайте о ней. Ваше счастье, что только я услышал. Выпейте, это поможет.
Спирт обжег горло, но расслабил мозг, отпустил душу из тисков невыносимой боли.
Вернувшись в Свердловск, Анастасия начала пить. Левка пилил ее за это, отбирал бутылки, стыдил.
После войны втроем они переехали в тот город, где была могила Стрижака. Она нашла работу – в одном из институтов стала преподавать французский язык, перестала пить. А когда возникла дружба с Китаем, давала уроки китайского всем желающим. Ей помогал Левка, демонстрируя наглядно, как звучит язык в диалогах. Анастасия смеялась: Левка знал китайский лучше, чем русский.
