– Его убили.
– Неужели? Жаль.
– А знаете, что послужило причиной убийства? Колье «Алголь».
– Не понимаю.
– У старушки, что приносила колье вашему отцу, его украл Пушко. Скажите, Генрих, вы не думали, почему ваш отец решил отдать колье убийце? Разве не странно: он едва ли с ума не сошел, увидев ожерелье, и вдруг, получив его от Веры Антоновны, которая тоже погибла, отдает человеку, зная, что перед ним убийца? Заметьте, убийца не требовал отдать колье, Казимир Лаврентьевич сам сказал, что отдаст его.
– Не знаю. Правда, не знаю. – И Генрих подкрепил слова жестом недоумения, разведя руки в стороны. – Все, что произошло, не умещается у меня в голове.
– Вы не помните, кто порекомендовал вам Пушко как фотографа?
– Это было пять лет назад… И я ведь не занимался юбилеем. Но отец потом его приглашал и на мамин юбилей… Простите, а где вы взяли наши фотографии?
– У Пушко. Он хранил много своих работ. А эти две, как вы сказали, забавные. И ракурс удачный, и герои зафиксированы в исключительно смешных позах. Да, такие «залипухи» часто случаются во время торжеств, но подметить и вовремя запечатлеть их далеко не каждому фотографу по плечу. А вот это кто? Видите, позади вашего отца за отдельным столиком сидит человек… Я хотел бы знать: он тоже был приглашен на юбилей или попал в кадр случайно?
– Нет, не случайно. Мы сняли зал полностью, и случайных людей там не могло быть. А это… один знакомый… довольно близкий. Был. Папа ему много помогал, но, как говорится, близкие часто предают. После инцидента с ним отец отмежевался от многих друзей. Если это не очень важно для вас… мне бы не хотелось о нем говорить.
– Это неважно. Извините, что потревожил, мне пора. – Уже стоя на пороге, Щукин оглянулся, ободряюще тронул за плечо Генриха. – Вижу, вы любили отца. Очень жаль, что так вышло. Нелепо. Да! Генрих, я завтра жду вас в прокуратуре, нужно кое-что засвидетельствовать в деле вашего отца.
– В котором часу?
– В двенадцать.
– Буду. До свидания, Архип Лукич.
Ну, в общем-то, можно было поставить точку. Щукин улыбнулся самому себе, открыл дверцу автомобиля и вынул из-за пояса зазвонивший мобильник:
– Слушаю.
– Архип Лукич, это Вадим. Батон вымыл полы в мастерской, вернулся домой пешком и без приключений.
– Ну и замечательно. Отдыхайте.
Всего две фотографии покоились на столе Щукина, а вокруг, стоя, склонились его помощники. Щукин сидел, откинувшись на спинку стула. Он-то изучил снимки вдоль и поперек. Конечно, мечталось устроить спектакль с атрибутами помпезного разоблачения, но… Человек, столкнувшийся с неудачами, сомневается в себе, ему необходимо подтверждение его правоты. И вообще, хотелось бы услышать дифирамбы в свою честь…
– Вы уверены, Архип Лукич? – опасливо спросил Слава.
– Посчитайте сами, – сказал он. – Вам известно все, что было известно мне до находки этих фотоснимков. Считайте.
– Да тут и считать нечего, вы правы, – высказался Гена. – Только у нас нет конкретных улик против него. Как будем действовать?
Щукин задумался, потирая нос указательным пальцем.
– Одна улика все же есть, хоть и нематериальная, – наконец, сказал он. – Ложь. Зачем человеку лгать, если он ни в чем не повинен? И потом, ребята, я все его ходы просчитал. Но Слава прав: у нас ничего на него нет. Остается одно – расколоть. Тогда нам не понадобится идентифицировать голоса, сверять алиби, то есть проделывать массу лишней работы и рисковать. Ведь убийца, почувствовав угрозу разоблачения, может уйти. Но прошу вас: не стесняйтесь в средствах, а также помните – это опасный убийца. Что ему взбредет в больную голову, я не в силах предвидеть.
Щукин подошел к окну, распахнул его. В кабинет ворвался городской шум и чириканье воробьев. Солнце щедро жарило, значит, холодам уже не бывать. Раздался стук. Щукин механически взглянул на часы – двенадцать.
– Входите, – крикнул он. Вошел Генрих. – Присаживайтесь.
– Я не опоздал? – спросил тот, беспокойно оглядываясь.
– Нет, вы вовремя. Погодка-то сегодня, а? – Щукин выглянул на улицу, едва не вывалившись из окна. – Люблю весну и осень, когда и не холодно, и не жарко. А нынче холода затянулись.
– Можно? – заглянул в кабинет Валерий Иванович.
– Да, – отозвался Щукин, идя на свое законное место. Да, законное! Он имеет право его занимать. – Присаживайтесь, Валерий Иванович, на свободный стул. У, как у нас людно. Но ничего, в тесноте, да не в обиде. А вы, Генрих, знакомы с Валерием Ивановичем?
– Конечно, – недружелюбно глядя на ювелира, ответил тот.
– Отлично, – улыбнулся Щукин, – тогда вас не надо представлять. Валерий Иванович, где колье?
– Какое колье? – напрягся тот.
– Ну, не мне вам рассказывать о колье, – получал кайф от ситуации Щукин. – Колье, которое вам отдал Казимир Лаврентьевич.
– Мне?! Вы хоть соображаете, что несете?
– Я несу? – сымитировал изумление Щукин. Достав диктофон, включил его. – Вы послушайте.
При звуке первых слов Казимира Лаврентьевича лицо Валерия стало серым, но держался он несгибаемо. Зато Щукин не поскупился на комментарии, хотя преследовал другую цель – решил не давать Валерию Ивановичу опомниться, ведь на пленке голос убийцы неразборчив:
– Да-да, – говорил он, перекрывая своим голосом голоса на пленке, – именно об этом вас предупреждал Казимир Лаврентьевич. Он подготовил диктофон и включил его, когда вы вошли. Знаете ли, как бы хитро ни выстроил интригу преступник, он всегда сделает ошибку. Одну. Но роковую, – процитировал Щукин слова судебного пристава Никодима Спиридоновича и сам себе усмехнулся. Он был на коне. – Ваша ошибка состояла в том, что вы соврали нам, будто не знали Казимира Лаврентьевича. Оказывается, вы его хорошо знали, одно время он помогал вам. Верно, Генрих?
– Да, папа учил его ювелирному мастерству, даже открывал свои секреты. А потом этот человек подставил его: сляпал фальшивку, выдав ее за работу отца, получил большие деньги. Был крупный скандал, отец тогда в больницу попал.
– Впрочем, свидетельство Генриха теперь не так уж и важно, – сказал Щукин, бросая на стол фотографии. – Вот, смотрите. Это юбилей Казимира Лаврентьевича, и вы были гостем. На юбилее вас сфотографировали с Пушко. Посмотрите, как вы с ним дружески беседуете. Но когда я спросил вас, знаете ли вы Пушко, помните, что ответили? «Не припоминаю». Это была ваша вторая ложь. Я уверен, что это вы порекомендовали фотографа Казимиру Лаврентьевичу. Тогда Пушко еще не пил, во всяком случае, не был алкоголиком. А заподозрил я вас, когда вы рассказывали нам о тонкостях диагностики камней. Чтобы такой знаток не распознал, какое сокровище принесла Ксения Николаевна? Это смешно. Согласен, точно определить реальную стоимость колье сложно, тогда-то и нужны все ваши аппараты-препараты, но не узнать бриллианты ювелиру… это все равно, что не узнать мать родную после недельной командировки. Вы сразу поняли, что Ксения Николаевна принесла уникальную и фантастически дорогую вещь, поэтому отправились за ней следом. Ну, а потом следили за ее домом, заметили, куда хозяева кладут ключ, затем уговорили Пушко стащить колье. А вот часы он украл по собственной инициативе, и вы не знали об этом. Но часы сыграли немаловажную роль: ведь сначала Пушко, которого мучила жажда выпить, попытался продать часы, а они с дарственной надписью. Так мы попали в дом Ксении Николаевны.
Валерий Иванович угрюмо молчал. Лишь капля пота, быстро скатившаяся с виска до подбородка, выдала его состояние. Несмотря на то что кабинет был заполнен людьми, не слышалось ни малейшего движения, даже дыхания.
– А ведь как прост был ваш замысел, – продолжал Щукин. – Пушко крадет колье, вы в это время на работе, приходите к нему ночью, когда в доме все спят, забираете колье и убиваете Пушко, чтоб он нигде даже словом не обмолвился о вашем сговоре. Кто будет искать убийцу какого-то алкаша? Но Пушко изобрел собственный сценарий, и все покатилось не так. Потом вы приклеивали усы и убивали всех, у кого побывало колье. Я не требую от вас предоставить алиби, потому что знаю: вы позаботились об этом, даже изуродованные Батоном автомобильные «дворники» сообразили заменить не на какие-нибудь, а на старые. Но ответьте на один вопрос: вы ведь получили колье, так почему же не сбежали?
