Ньюкасл закусил губу и невесело покачал головой.
— Хорошо, Аларих. Но работай чисто и быстро. Увидимся в церкви.
Они с Файнбергом ушли. Аларих постоял какое-то время, тупо пялясь в пространство, потом кивнул каким-то своим мыслям и тоже вышел.
Елена тихонечко вернулась на чердак. Она не понимала, о чем сейчас говорили эти люди, и вообще чувствовала себя так, как будто потерялась в пространстве и времени. Ей нужно было знать, какой сегодня день, что с ней происходит, почему она так боится и почему так важно, чтобы ее никто не видел.
Оглядывая чердак, она не нашла ничего, что могло бы хоть как-то приблизить ее к разгадке. Там, где она спала, лежали только старый матрас, клеенка и маленький синий блокнот. Дневник! Она сразу же расстегнула его и стала просматривать. Записи кончались 17 октября, сегодняшнее число по ним определить было невозможно. Пока она пролистывала дневник, перед глазами вставали картины, которые, как жемчужины в ожерелье, складывались в воспоминания. Она, как сомнамбула, опустилась на диван и стала читать о жизни Елены Гилберт.
Закончив, она была еле жива от ужаса. В прочитанных строках было слишком много боли и тайн. Это была история девушки, чувствовавшей себя чужой в родном городе, в родной семье, которая всегда искала что-то и не могла найти. Но не это было причиной леденящей паники, которая разом лишила ее сил. Не поэтому ей казалось, что она падает в пропасть. Причиной паники было то, что она вспомнила.
Она вспомнила все. Мост, огромную толщу воды. Ужас, когда в легких кончился воздух и нечем стало дышать. Страшную боль. Последнюю секунду, когда боль закончилась, и мир перестал существовать.
Стефан, Стефан, как же я тогда испугалась, подумала она. Тот же страх жил в ней и сейчас. Как она могла поступить с ним так в лесу? Как она могла забыть, кем он для нее был? Какая муха ее укусила?
В глубине души она понимала, какая. Человек вообще-то не может утонуть, а потом так запросто ожить. Она медленно подошла к окну, закрытому ставнями, и посмотрелась в него, как в зеркало.
Отражение не было похоже на то, которое она видела во сне про коридор из живых зеркал. Ничего жестокого в ее лице не было, однако оно слегка отличалось от того, к которому она привыкла. Оно было очень бледным, в глазах была странная пустота. Елена потрогала горло с обеих сторон, в тех местах, где ее укусили Стефан и Дамон. Достаточно ли этих укусов, и достаточно ли их крови она выпила? Наверняка да. Теперь ей до конца жизни, до конца ее существования придется питаться, как Стефан. Ей придется…
Она рухнула навзничь, прижавшись лбом к деревянному полу.
Не может быть, пожалуйста, не могу, не могу…
Она никогда не была особенно верующей, но теперь из глубины души поднималась паника, каждая клеточка тела молила о помощи.
Пожалуйста, прошу, умоляю, Господи, помоги мне, прошу, помоги, пожалуйста…
Она не просила о чем-то конкретном — не могла собраться с мыслями, просто просила помощи. Через какое-то время она поднялась.
Ее бледное лицо было печально и красиво, как тонкий фарфор, светящийся изнутри. Под глазами лежали тени, но во взгляде появилась решимость.
Нужно было найти Стефана. Если ей можно как-то помочь, то именно он знает, как. А если нет… ну что ж, тогда он нужен ей еще сильнее. Он — единственное существо, с которым она хочет быть рядом.
Елена аккуратно прикрыла дверь на чердак и спустилась вниз. Аларих Зальцман не должен знать о ее убежище.
На стене висел календарь. Все числа до 4-го декабря были вычеркнуты. С субботнего вечера прошло четверо суток. Именно столько она проспала.
Открыв входную дверь, она шарахнулась от дневного света. Было больно. Даже несмотря на то, что небо заволокли тучи, наружу все равно не хотелось. Свет резал глаза. Елене пришлось заставить себя выйти из дома, и тут ее настигла еще и боязнь открытых пространств. Она кралась вдоль заборов, ближе к деревьям, готовая в случае опасности спрятаться в тени. Она сама чувствовала себя тенью. Иди привидением в саване. Встреться ей кто-нибудь сейчас — точно испугался бы.
Впрочем, волнения оказались напрасными. На улицах никого не было, городок словно вымер. Дома, мимо которых она шла, казались заброшенными, дворики — пустынными, даже магазинчики были закрыты. В машинах, припаркованных на улице, тоже никто не сидел.
И вдруг она резко замерла. В пасмурном свете резко белела колокольня церкви. Елена задрожала всем телом и прижалась к ее стене. Эту церковь она знала с детства, крест на ней она видела тысячу раз, но сейчас он казался ей хищным зверем в клетке, который может вырваться и напасть. Она уперлась рукой в стену и попыталась дотронуться до страшного символа.
Когда пальцы коснулись основания креста, из ее глаз брызнули слезы и резко запершило в горле. Она заставила себя провести рукой вдоль вертикальной перекладины, потом резко отпрянула и расплакалась.
Я — не зло. Я делала вещи, которые делать не следовало. Я слишком много думала о себе. Я никогда не благодарила Бонни и Мередит за все их добро. Я не уделяла внимания Маргарет и грубила тете Джудит. Но я — не зло. Я не проклята.
Когда перед глазами прояснилось, она оглядела строение. Мистер Ньюкасл что-то говорил про церковь, интересно, про эту?
Она обошла парадное крыльцо, проскользнула по лесенке, ведущей на хоры.
Теперь она поняла, почему в городе было так пустынно. Церковь была битком набита, некоторым людям даже пришлось стоять в проходах. Все лица были знакомые — старшеклассники, соседи, друзья тети Джудит. Она сама тоже была здесь, в том самом черном платье, которое надевала на похороны Елениных родителей.
Девушка схватилась за перила. До этого момента она не вслушивалась в нудный голос преподобного Бетеа, но теперь до нее дошел смысл слов.
— Мы все скорбим о ней, она была необыкновенным человеком…
То, что происходило дальше, Елена наблюдала с отстраненностью театрального зрителя, хотя это касалось ее непосредственно.
Мистер Карсон, отец Сью, поднялся за кафедру и начал говорить о ней. Карсоны знали ее с рождения, и он рассказывал про то, как они со Сью играли у них во дворе летом, потом про то, в какую милую и красивую девушку Елена превратилась. Тут у мистера Карсона задрожал голос, он замолчал и сдернул с носа очки.
Поднялась Сью Карсон. Они с Еленой дружили в начальной школе, а теперь просто приятельствовали. Сью была одной из тех, кто поддерживал Елену, когда Стефана хотели обвинить в убийстве мистера Таннера. Теперь Сью плакала так, как будто потеряла родную сестру.
— После Хэллоуина многие обращались с Еленой плохо, — рассказывала она, вытирая слезы, — я знаю, ей было больно. Елена была сильной. Она никогда не шла на поводу у большинства, и я ее очень за это уважала… — В голосе послышались рыдания. — Когда она претендовала на титул Снежной королевы, я очень хотела выиграть, но я знала, что не выиграю, но это ничего страшного, потому что если у школы имени Роберта И. Ли и была когда-то королева, то это — Елена. Она всегда теперь ей будет, потому что мы будем помнить ее такой. И еще я думаю, что все девочки, которые будут учиться в нашей школе годы спустя, будут помнить ее и помнить, как она умела отстаивать свое мнение и бороться за свою правду…
В этот раз Сью не смогла сдержать рыдания, ее посадили на место.
Старшеклассницы, даже отъявленные оторвы и стукачки, плакали и ломали руки. Те, кто ненавидел ее при жизни, теперь рыдали. Словно неожиданно полюбили больше жизни.
Мальчики тоже плакали. Елена прижалась к перилам. Она не могла оторваться от этого зрелища, хотя оно было одним из самых ужасных в ее жизни.
Встала Френсис Дисетур, еще более бледная, чем обычно.
— Она была необычно добра ко мне… она разрешила мне обедать с собой… — сказала она хрипло.
