Плохая женщина поставила перед ними бутылку и два стакана.
– Сколько? – сердито спросил Семен.
Женщина назвала сумму денег.
– Ого! – сказал Семен, и женщина, судя по ее лицу, собиралась выставить против этого «ого» массу язвительных и даже матерных аргументов, но Прядвин сказал:
– Ладно, ладно! – и увел Семена от стойки.
Еще не выпив, он почувствовал себя уже свободным и долго держал в руке поднятый стакан, ловя взгляд красавицы, чтобы тут же поприветствовать ее легкой нахальной ухмылкой, но так и не поймал.
День второй
Они весело друг над другом похохатывали, умывались, одевались с бодростью:
– Ай да рожа!
– Ничего, ветерком, дождичком…
– Жена убьет? Факт?
– Она в командировке. Поправиться бы.
– Нечем.
Сказав это, Прядвин вспомнил о припрятанной бутылке.
Но они уже стояли у двери.
И – вышли на улицу, под морось.
– Сдохнуть, – сказал Семен.
Дошли до угла.
– Вот что, – сказал Прядвин. – Мне тут надо… Ты иди, я чуть позже. Скажи там…
– В чем дело?
– Мне тут… Очень нужно… Я через час или… Скажи там… – неприязненно говорил Прядвин, понимая, что Семен его понимает, удаляясь, уходя от него, надоевшего.
– Что сказать-то? – сердито крикнул Семен.
Прядвин пил, сидя у окна, миролюбиво глядя на здание управления внутренних дел.
День третий
Прядвин пил, сидя у окна, миролюбиво глядя на здание управления внутренних дел.
День четвертый
С утра было худо, но, поправившись, сделав запас (деньги пока еще были), он почувствовал, что активно бодр, и пошел по улице, иронично глядя на праздношатающихся. Зашел к знакомой женщине Ольге, одиноко воспитывающей маленького ребенка. Женщина умная, гордая, красивая, она принимала Прядвина как человека большого ума, но почему-то не замечала в нем мужских достоинств. Прядвин на это слегка досадовал, в пьяном же состоянии досада обострялась и хотелось что-то сделать. Прядвин долго ждал Ольгу, пока она возилась с ребенком, пил понемногу принесенное с собой вино, а когда, наконец, она пришла, зашагал по комнате, заговорил о своей полной свободе духа и о полной духовной закрепощенности других людей. Проходя мимо нее в очередной раз, остановился, взял ее за талию и, как бы доказывая свою полную свободу духа, поцеловал ее в губы, но поцелуй вдруг вышел с каким-то именинным причмоком, Ольга рассмеялась, Прядвин мрачно ушел.
Заглянул он в тот день и к женщине Анастасии, которая тоже оказалась дома. Женщина умная, гордая, красивая, она принимала Прядвина как легкого балагура, способного чуть развеять ее тяжелые раздумья о жизни и о себе. (Бритвенные шрамы на ее запястьях многое значили. Нет, кроме шуток.) Прядвин ее терпеть не мог за провинциальный ее снобизм и поверхностное высокомерие – его рассказ, напечатанный однажды в газете «Авангард», она не то чтобы высмеяла или обругала, она будто и не читала его, хотя Прядвин как-то мимоходом занес ей газету. Ни слова – и это Прядвина оскорбляло, и эта кабала неприязни к пустой и холодной женщине часто приводила его к ней и заставляла язвить и насмешничать, плюя на бога и черта (поскольку она была религиозна), и на условности, в этот раз он отхлебывал вино из горлышка, рвал руками холодную курицу, которой она его угостила, вытирая руки о штаны, о штаны, и даже шмыгая носом! Вдруг явился некий молодой человек, пытался фамильярничать, Прядвин счел умным замолчать, оставляя пространство пустословию.
Настя устала и сослалась на необходимость работать, в подъезде Прядвин ни с того ни с сего полез на молодого человека, ухватил за ворот, молодой человек обрадовался, несколько раз умело ударил Прядвина под дых, Прядвин упал, молодой человек вернулся к Насте, трубя победу и надеясь, но она, давно утратившая представление о себе как о товаре, равнодушна была к любой назначенной за себя цене – вплоть до пролитой крови. Как тут быть рыцарем?
После этого Прядвин обнаружил себя в сумерках возле дома, где жил старый его недруг Михаил (и, кстати, соперник его по Насте, но оба не преуспели), и пошел к Михаилу, у которого оказалось гулянье, без особого веселья, но с той как раз свободой, о какой Прядвин толковал Ольге и Насте. Скоро он сидел между семейной парой, спорил с мужем, ругая поэта М., которого любил, но уж больно рожа мужа была несимпатична, а когда муж возражал, он не слушал его, настойчиво назначал его жене свидание в ванной – с тем и вышел из-за стола. В ванной присел на край, озираясь и прикидывая, каким образом они сейчас тут устроятся с женщиной.
Заснул.
В полночь его стали выгонять, кто-то спрашивал, как он вообще.
День пятый
Как он здесь оказался, кто он такой, спящий Михаил не мог проснуться и дать объяснений, сам Прядвин от похмельной слабости не шевелил языком. Но все же хватило сил, уже в прихожей, у двери пролепетал: «Братцы, помру… Выпить!» И – налили, причем щедро, большую рюмищу водки, и опять Прядвин пошел не домой, опять туда, куда не хотел, куда не следовало идти.
Одинокая женщина Наташа не умна, не горда и не красива, но она его приветила, постелила постель, слушая его слова о полной свободе духа, дала ему какого-то лечебного настоя на спирту. Прядвин заснул. Кажется, просил снять с него носки.
Встал рано, дрожа. Наташа была настороже, открыла глаза, улыбнулась.
– Я сейчас, – сказал Прядвин.
В ванной, сполоснув лицо, шарил на полках, обнаружил какой-то лосьон с искомым запахом, за неимением другой емкости ополоснул мыльницу, налил в нее лосьона и выпил.
Полегчало.
При уходе тихо прикрыл дверь.
Дома поставил любимую пластинку: средневековая лютневая музыка, слушал, смотрел на чуждое искусству и вдохновению серое здание управления внутренних дел и плакал.
День шестой или седьмой?
Нет, правда, кажется, заснул вечером одного дня, а проснулся утром через день, то есть через сутки плюс ночь.
Но было вроде два или три часа бодрствования. Потому что когда же заходил к соседке Нинке? А ведь он заходил, пил с ней и с каким-то квадратным мужиком, признался ему, что сидел по мокрому делу и скоро сядет опять.
Утром – через звонок соседям, а в комнату Прядвина дверь открыта – явилась вдруг бывшая жена. Что-то говорила.
Прядвин видел себя ее глазами: мужик в юношеских джинсишках, нечесаный и небритый, валяется на грязной постели, бормочет, что вот, мол, заболел гриппом, задает отеческий вопрос: как там дочь? Хорошо учится? (Подразумевается: при мне училась хорошо, а теперь, насколько я знаю, сильно снизила успеваемость. Почему бы это, мадам?)
Что-то ответила с раздражением.
Прядвин:
– Я вас звал? Я звал вас? Ась?
– Пьяная рожа! Повторяю: за Галину нужно срочно платить в музыкальную школу.
– Мучаешь ребенка. У нее нет способностей. Как и у тебя.
– Ты негодяй. Ясно тебе?
– Давно уж ясно. Еще бы. Говори человеку каждый день, что он свинья, он будет свиньей.
– Ты и без моих слов стал. Ладно. Желаю тебе сдохнуть.
– Взаймы не дашь?
– Ну, ты!…
Ушла…
А может, и не приходила?
И вдруг – как подарок, неожиданное счастье, луч света в темном царстве, немного солнца в холодной воде – бывший сокурсник Васенька.
– Васенька?! По делу?
– В парикмахерскую заходил, которая под вами. Моей Любани нет. Вспомнил про тебя. Зашел.
– Свою парикмахершу имеешь?
– А то!
Васенька оглядел логовище Прядвина и самого Прядвина.
– Да, брат…
– Чего? Не ндравицца? А ты вот что: дай взаймы. Чем больше, тем лучше. Когда отдам – не знаю.
