– А вот и врешь, вот и врешь, – шептала Мэрилин, эротически трудясь. – Ты такой мужик! Вот ты какой мужик! Это просто ужас, какой ты мужик! Сроду у меня не было такого мужика!

И шепот глупый, и слова-то глупые, но вдруг вякнул во мне нечленораздельно холодный наблюдатель – как король, обнаруживший себя голым, и исчез, и уже не я, а кто-то другой идет по комнате, крепко переступая ногами, несет добычу, швыряет на постель – и набрасывается.

Даже и в этой ситуации, ничего к Мэрилин не испытывая, я не мог не постараться покорить ее своим искусством – и старался. Привычка.

…Я уже одевался, а она все липла, все лезла ко мне.

– Когда в следующий раз?

– Не знаю.

– Хочешь, брошу Сороку? Он пикнуть против тебя не сможет, я обеспечу. Сережа! Сережа! Сережа!

– Ну?

– Я тебя люблю. Я давно уже люблю, а сегодня совсем. Ты такой…

– Знаю, – сказал я. – Завтра заеду, заберу ключ от квартиры.

– Почему ты не останешься?

– Не твое дело.

– Ты врешь! Ты нарочно грубишь! Ты меня уже любишь, но боишься своей любви! – воскликнула Мэрилин, выпучивая глаза, что, наверное, означало у нее пароксизм страстного гнева (и она чувствовала себя несчастно-прекрасной в эту минуту).

Я расхохотался и ушел. Признаюсь себе: хохот был натужный.

Вернулся я домой не так уж поздно, случалось и позднее, но на этот раз подумал: почему она не спросит, откуда я? чем занимался? что за странный запах примешивается к запаху моего одеколона?

Не спросила – не заметила? Не хочет замечать? Или ей просто все равно? Или у нее настолько широкие понятия о свободе, что она даже допускает временное увлечение супруга? Значит – и себе может разрешить?

Что-то рухнуло.

Что-то сломалось во мне.

Я выпил стакан водки, сел возле нее (она лежала с книгой), сжал ее руку. Она не могла перевернуть страницу и, значит, не могла читать дальше. Но – молчала.

И так я просидел очень долго.

И лишь когда я отпустил ее руку, она спросила:

– Что-то случилось?

– Пустяки. Уже прошло.

Но ничего не прошло – и пройти уже не могло.

Я опять почувствовал в себе какую-то болезненность – как в пору поисков той, которую… – и так далее. Я все-таки убью тебя, моя любимая, звучало во мне навязчиво, как мотив услышанной с утра песенки. Я убью тебя, будь только повод, только повод.

Дня через два вечером, по предварительному сговору, заехал Стасик Морошко: потолковать. Толковать-то он толковал, но пялил глаза на Нину абсолютно беззастенчиво, ее это раздосадовало, и она ушла в спальню читать.

Я рассердился. Я пошел к ней. Я сказал:

– Понимаю, он тебе неприятен, но правила хорошего тона все-таки существуют. Ты хозяйка дома – и будь ею. Ко мне пришел мой товарищ. Если бы к тебе пришла подруга, я бы не стал ее игнорировать, хотя бы из вежливости.

– Разве он тебе товарищ?

Я промолчал.

– Ты просишь опять присоединиться к вам, я правильно поняла?

– Почему ты говоришь со мной таким тоном? Стасик – дерьмо, но я-то что тебе сделал? Ты сейчас глядишь на меня просто с ненавистью! Ты меня ненавидишь? За что? Ты меня боишься? Почему? Если ненавидишь, если боишься – почему не уйдешь? Ты такая добрая? Ты слишком хорошо помнишь те истории, которые я тебе рассказывал, – как меня красиво бросали? И не хочешь поступить так же? Не беспокойся, я привык. Я только понять хочу, за что ты меня ненавидишь?

Она смотрела на меня с недоумением (вряд ли, правда, натуральным) и спросила, конечно, то, что должна была спросить:

– Ты напился?

Я подошел к ней, приблизил свое лицо к ее лицу и мощно выдохнул здоровый чистый воздух из своего здорового чистого организма.

– Что с тобой происходит? – спросила она.

– Ничего. Я просто не понимаю, зачем мы разыгрываем из себя счастливую парочку? Ты – умная, молодая, красивая. Я – истаскавшийся циник. Я недавно изменил тебе. То есть, конечно, это громко сказано: изменил, просто захотелось употребить одну девицу – и употребил. У нее интересная кличка – Мэрилин. Потому что она похожа на Мэрилин Монро.

Она молчала, она не требовала прекратить. Она молчала – и я не мог этого понять.

– В чем дело? – спросил я. – Тебе это не интересно?

– Почему? Интересно. Я слушаю. Что еще хочешь рассказать?

– Ты составляешь на меня досье? То есть – историю болезни? Как психоаналитик?

– Нет. Просто слушаю.

– Но отношение-то какое-то у тебя есть к этому?

– Есть.

– Какое?

– Отрицательное.

Стасик Морошко скучал на кухне, а я не мог остановиться, мне нужно было все довести до конца.

– После того, что я тебе сказал, тебе нужно уйти от меня.

– Ты этого хочешь?

Она лежала на постели, уютно подперев рукой голову, и рассматривала меня с совершенно ясным и спокойным видом. Это что-то невероятное было, что-то невыносимое уже.

– Какая разница! – заорал я. – Какая разница, хочу или не хочу! Нормальные женщины после этого уходят! Или хотя бы устраивают скандал!

– Я нормальная. Но скандала не хочу. Уйти… Пожалуй, можно. Но ты не ответил: ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда успокойся и поговорим после.

– Почему после? Почему не сейчас?

Тут явился Стасик Морошко. Он встал в дверях, ухмыляясь, и сказал:

– Ты так орешь, Сережа, что я подумал, что ты вдруг любовью решил заняться. Может, договорим сначала?

– Я тебе не Сережа! – подскочил я к нему. – Это ты для меня – Стасик! А я для тебя – Сергей Валентинович!

– Ну это, положим… – усмехнулся Стасик.

Я схватил его за глотку, сжал пальцами.

– Я не прав?

– Прав, прав, отстань! – испугался Стасик, отрывая руки от своей драгоценной шеи.

– Все должно быть четко. Определенно, – сказал я. – Зачем мы играем в какие-то игры? Тебе нравится моя жена, скажи ей об этом. Ей будет приятно. Больше того, может, она ответит тебе взаимностью.

Стасик смотрел на меня во все глаза.

– Действуй, действуй! – поощрил я его.

И повернулся к Нине.

– Извини, хорошая моя, у меня сегодня дела. На всю ночь. Я, конечно, вру, но некоторые приличия все-таки надо соблюдать. Я учусь у тебя. Мы с тобой вместе столько уже времени, и мне тебя абсолютно не в чем упрекнуть. Ну, какой-то там сокурсник, бедолага, несчастная семейная жизнь! – но ты мне все честно рассказала, а другая бы стала врать, отвиливать! Но я пока еще не такой, я привык врать, вот и вру, вот и объявляю: еду на всю ночь по делам, другая бы спросила, по каким делам, но ты никогда не спросишь. Стасик, у меня идеальная жена в этом отношении, ты обзавидуешься, она никогда не спросит, где я был и что я делал – во сколько бы я ни появился, впрочем, это оттого, что ей глубоко наплевать, где я был и что я делал. Я желаю вам сладостных вздохов, родные мои!

С этими словами я ушел из дома, уехал.

Во мне все дрожало, но, задав себе вопрос – не психоз ли это, я ответил четко и спокойно: нет, не психоз. У меня было ощущение, что я за одну минуту проник в изнаночную суть вещей. В такие-то вот моменты с собой и кончают.

Я очень старался. Я мчался по улицам, не обращая внимания на светофоры. Вот – визг тормозов, вот – чье-то испуганное лицо заглянуло, кажется, в самые глаза, проносясь мимо, а вот – ага! – и мигалка гаишников увязалась за мной. Что ж, пусть попробуют догонят. Убедившись, что все больше отстают от меня, они к мигалке добавили сирену. Чтоб напугать. Я засмеялся, свернул, еще раз свернул и еще раз.

Я поехал медленнее, совсем медленно. И оказался вдруг у клоповничка Мэрилин. Но уже вечер и ее, конечно, там уже нет. Все-таки я вышел из машины, заглянул и обрадовался: она там была. Она сидела на каком-то ящике меж двух юных широкоплечих торговцев и надсаживала свою бедную печень, держа в руках стакашек со спиртным напитком.

– Сергей! – обрадовалась она мне.

Парни же не обрадовались, но оба сказали что-то вроде: «Здрс…» Они знали меня.

– Поехали, – сказал я Мэрилин.

– Сейчас, сейчас…