И вот подлая штука: как какой велосипед понравится братьям, он оказывается обязательно дороже, чем они могут купить. И второй вопрос: взять ли на двоих один хороший или похуже, но обоим?

– Уж вещь так вещь! – рассуждал Костя. – Эти тарахтелки, они не лучше наших.

– Как это не лучше? – не соглашался Толик. – Вот – пять скоростей все-таки. А у нас по одной. Ты сравнил!

– Пять скоростей по нашей местности – фигня! – морщился Костя. – Восемнадцать – как минимум!

– Рама, главное, крепкая должна быть. А то будет хоть восемнадцать, хоть пятьдесят – крякнется на первом камне!

– Так, – остановился Костя. – Мы что пришли покупать – велосипед или игрушку?

– Велосипеды, – уточнил Толик. – Два.

– Почему два-то? Лучше один, говорю тебе, но чтобы уж велосипед!

– А кто ездить будет? – ощетинился Толик, почуявший, чем все может обернуться.

– По очереди!

– Ага! Знаю я твою очередь! Тебе весь день, а мне полчаса!

– Гад буду, поровну! – клялся Костя.

Но Толик ему не верил.

Да Костя и сам себе не верил. Знал: стоит только сесть на такую красоту – силой не сгонишь. Придется обидеть брата, а не хочется: он его любит все-таки, несмотря на несомненную вредность его характера.

Помог продавец, молодой человек, который, услышав разговор братьев, сказал:

– Мелкие, не загоняйтесь. Я вам так скажу: вот у меня был велик три на девять, двадцать семь скоростей. И толку? Я заметил: на трех скоростях гоняю, аж звездочки на них съело, а на остальные даже не переключаюсь.

– Три – это как-то совсем мало, – засомневался Костя.

– А вот, смотрите, пять. Девать некуда. Рама отечественная, на тракторном заводе делают, отличный металл, втулки из хорошего сплава, ободья на кочках не восьмерят – если только с разгону о стенку не стукаться.

Братья переглянулись. Цена указанных двух велосипедов была как раз такая, что денег хватало. И даже остаток намечался: взять большую бутыль сладкой шипучки и отметить.

…И вот они ворвались в дом, крича, радуясь, схватили Татьяну за руку потащили на крыльцо – смотреть.

Татьяна вышла. Они вскочили на велосипеды и начали кружить, петлять, вставать на дыбы – хвастались.

– Спасибо, дядя Гоша! – закричал Костя.

Татьяна оглянулась. Георгий с улыбкой смотрел на пацанов.

– Мне-то за что? – спросил он.

– А они с тобой работали. Помогали. Ты им и заплатил.

– Да? Говоришь – ландшафтный дизайн? Ничего в этом не понимаю. Ладно, хватит лирики, пойдем разбираться.

У Татьяны было ощущение, что не она ведет Георгия, а он ее ведет. То есть идут рядом, вместе, Татьяна показывает дорогу, но при этом направляющая сила исходит от него. Захватив из дома деньги, Георгий разменял пару сотен в первом же обменнике.

– Не люблю без наличности ходить.

После этого купил сигарет – самых дорогих.

Почувствовав жажду, купил бутылку пива – тоже самого дорогого. Впрочем, сделав два глотка, больше не стал:

– Теплое.

И сунул бутылку в урну.

И вот они опять в кабинете Кобеницына. Татьяна взяла на себя рассказ о случившемся.

– Как вы помните, у нас уже все стало налаживаться, жили, работали, все нормально, – начала она. Кобеницын не помнил этих подробностей, но кивнул. – А сегодня случайно огонь я на него направила, лампу паяльную чинила, ну и…

– Синдром Феникса! – радостно воскликнул Кобеницын. – То есть опять ничего не помните, Георгий?

– Нет.

– Что ж, придется по новому кругу. Задавать вопросы и приближаться к истине. Заодно сравним с вашими предыдущими ответами.

Кобеницын раскрыл историю болезни, которую он держал у себя, не отдавая в регистратуру.

Но Георгий не стал дожидаться вопросов, протянул руку:

– Разрешите?

Взял папку внимательно читал.

Вернул:

– Ничего определенного. Синдром Феникса какой-то… А лечили как?

– Собственно, лечения как такового в подобных случаях не предусмотрено. Если бы у вас были нарушены, к примеру, вазомоторные реакции или…

– Что значит не предусмотрено? – перебил Георгий. – Есть же какие-то лекарства для стимуляции памяти! Потом – снимок сделать головного мозга, эту… Магнитно-резонансную томографию. Обследовать вообще. Вы это делали?

– У нас нет такого оборудования. И потом, обычно в таких случаях никаких патологий и нарушений нет, так что…

– Короче, лечения не было, – поднялся Георгий. – До свидания!

Он вышел, а Татьяна, задержавшись, торопливо сказала:

– Вы не обижайтесь, сами понимаете, кому понравится то и дело память терять. Вы как думаете, он когда больше настоящий был? Сейчас или раньше?

– Не знаю, – хмуро сказал уязвленный Кобеницын. – И он не знает. Кроме «эго» у человека есть «суперэго».

– Это как?

– Ну, есть человек как он есть, и есть человек как идеальное представление о самом себе.

– Ясно, – сказала Татьяна, ничего не поняв. Но переспрашивать не захотела – побоялась еще больше запутаться.

После этого пошли к Харченко.

– Ты вот что, – советовала по дороге Татьяна. – Ты лучше не говори, что снова память терял. Просто: как, мол, дела, как идет розыск? А если он начнет без доказательств к тебе что-то предъявлять, ты с ним строже.

Но Георгий не нуждался в инструкциях насчет строгости, и без того вел себя вполне уверенно.

– Вы куда запросы разослали? – спросил он Виталия.

Харченко удивился:

– Даже так? Я еще и отчитываться должен?

– Не отчитываться, а информировать. Не собака потерялась, а человек. И что у вас за информация о моей якобы преступной деятельности?

Недюжинное чутье Харченко всегда подсказывало ему (практически безошибочно), когда человек, разговаривающий с ним, имеет право требовать, а когда попусту хорохорится. Теперь он видел: Георгий не хорохорится, чувствует за собой правоту и силу (неизвестно, правда, откуда эти правота и сила взялись и чем подтверждены). Однако сдаваться лейтенант не собирался:

– Есть данные вообще-то.

– Какие?

– Проверяем.

– Значит, конкретных данных нет, – сделал вывод Георгий. – А подозревать можно кого угодно в чем угодно. (Харченко не мог не согласиться с этим.) Вы сами-то сделали что-нибудь по установлению моей личности? Женщина вот рассказала: я пришел пешком, обгоревший. Вы хотя бы узнали, может, где-то пожар был поблизости?

Татьяна насторожилась: произнесенное Георгием постороннее по отношению к ней слово «женщина» могло вызвать у Харченко ненужные сомнения.

Но тот не обратил внимания: задели его профессиональную честь.

– Вы не из бывших следователей, случаем? – спросил он.

– Я не знаю, из кого я, но порядки жизни мне известны! – ответил Георгий. – Если не хотите этим заниматься, я обращусь к вашему начальству, пусть примет меры. Вы, кстати, оформили это как-то? Или в устном порядке все происходит?

– А что оформлять?

– На вашем участке обнаружен человек с потерей памяти. Вы это как-то зафиксировали? Расследование начали? Или только в качестве личной инициативы запросы посылаете? Без отчетности?

Харченко и злился, и недоумевал. Он впервые видел человека, который требовал, чтобы на него завели дело и расследовали его жизнь. Жизнь всякого человека, знал Харченко, не безгрешна, и если копнуть, непременно до чего-нибудь докопаешься. Следовательно, либо Георгий чист, что невозможно, либо он – значительная личность, хоть и не помнит этого. Шут его знает, может, он какой-нибудь политик, миллионер или еще что-то в этом роде? Придет в память – так отомстит, что на всю жизнь хватит. С другой стороны, почему, если Георгий – в самом деле значительная личность, его до сих пор не опознали? А потому, сам себе ответил Харченко, что запросы были по Москве и области, а страна большая. И еще вариант: исчезновения некоторых персон до поры до времени настолько не афишируются, что милиция получает указание от высокого руководства помалкивать. И на запросы не отвечать.