– А ты подпись поставь. Плиткой выложи.

– Еще чего!

– Боишься? Ясное дело – на такой косой поверхности не подпишешься! А ты делай так, чтобы подписаться можно было. Теперь насчет не себе, – перекинулся Олег Трофимович на Абдрыкова. – Как это не себе? А кому?

– Заказчице, – ответил Абдрыков.

– Ну, ей тоже. Но ведь ты пойми, ты положил плитку, кирпич, это ведь ты свою работу положил, ты самого себя положил, свою часть, она тут останется, так, нет?

Абдрыков удивился неожиданному повороту и не стал спорить, ждал развития идеи. Одутловатов развил:

– Ты ушел, а работа осталась, то есть ты остался. Если работа хорошая, человек потом посмотрит и скажет: молодец, Валера! А если плохая, обругает: сволочь, Валера, гад, халтурщик. Понял? Тебя нет, а тебя помнят!

– А мне плевать! – не испугался Абдрыков.

– Не скажи, – неожиданно присоединился Кумилкин к дяде. – Человек на человека даже на расстоянии действует. Он тебя ругает, а ты, хоть и не слышишь, споткнулся – и в яму. И не понимаешь почему.

– Точно! – подтвердил Одутловатов. – Я вот думаю: почему люди не боятся плохо работать? Ведь результат остается, все на тебя злятся, каждый проклинает – из-за этого запросто может здоровье разрушиться!

– Поэтому мы все и больные, – сделал вывод Кумилкин.

– А почему тогда в правительстве все здоровы? И вообще почему живы еще? Уж их-то целые миллионы поливают! – спросил Абдрыков.

Все задумались.

И Одутловатов нашел разгадку:

– Наверно, вокруг них какую-нибудь электромагнитную защиту ставят. Или при каждом по десять психологических экстрасенсов. Отводят негативное излучение, которое на них идет от ругани людей.

Абдрыков хотел что-то возразить, но не успел – как раз в это время появилась Рената.

Отчитав рабочих за безделье, она решила съездить домой к Георгию. То есть к Татьяне.

Ей давно уже хотелось рассмотреть поближе эту продавщицу и понять, почему Георгий живет у нее. То есть сперва наугад прибился, понятно (его историю она теперь знала), но почему не уходит? Что у них общего?

Георгий ей нравился все больше. А особенно нравилось в нем отсутствие прошлого. Она запоздало поняла: в мужчинах ее отвращает не их нерешительность, а то, что у каждого, даже из молодых, есть целая история жизни. Каждый приходит к ней с вереницей женщин-призраков, которые тянутся за ними, как баржи за буксиром, – и пусть даже давно отцепились, но были же, были! Рената в детстве и ранней юности часто пользовалась подержанными вещами: рядом жила двоюродная сестра, старше ее на год и всегда больше ровно на размер, и Ренате приходилось вечно донашивать ее платья, джинсы и туфли. И на всю жизнь у нее выработалось отвращение ко всему старому, бэушному, как некоторые говорят, то есть бывшему в употреблении. Вещи – только новые. Квартира, а потом дом – с иголочки, чистое новье. Машина – то же самое. Она даже брезговала торговать стоком, конфискатом, открывать секонд-хенды – не желала иметь дело с поношенным. Во всем ее доме, во всей ее жизни не нашлось бы теперь и двух предметов, которыми до нее кто-то владел бы. Она даже модой на антиквариат пренебрегала из-за этого.

Но вещи – это вещи, а среди людей невозможно встретить не подержанного, не бывшего в употреблении мужчину. Георгий был в этом смысле исключением. Ясно, что у него что-то было и кто-то был, но он-то ведь не помнит! Он не сравнивает, глядя на тебя, твое лицо, твою фигуру, твою душу, наконец, с чьими-то предыдущими, не перебирает мысленно: а это у нее лучше, а это хуже, а это похоже…

Рената приехала, когда Татьяна пришла с работы и кормила Георгия ужином.

Калитка была открыта, как и у многих это заведено на Садовой, поэтому Рената прошла к дому без стука. И в дом вошла тоже не стуча. Ей важно было застать их внезапно вдвоем: когда люди общаются без свидетелей, очень много можно понять, бросив один лишь взгляд на то, кто к кому как повернулся, как смотрит, как улыбается, как говорит, как молчит…

Но понять Рената ничего не смогла: Георгий сидел спиной к двери, а Татьяна в это время повернулась к плите.

– Извините, у вас открыто, – сказала Рената и тут же повысила голос. – Как это понимать, Георгий, не знаю, как вас по отчеству?

– Я сам не знаю. Присаживайтесь.

– Некогда! Почему ваши рабочие на объекте, хотя и бездельничают, а вы уже ушли? Три месяца будем копаться?

– Мне отлучиться надо было, я в поликлинику заходил.

– Что, человек заболеть не может? – возмутилась Татьяна.

– Если серьезное что-то…

– Да ничего серьезного. Поужинаю сейчас и поработаю еще пару часов, раз уж это так вас тревожит.

Татьяна видела, что Ренату тревожит совсем другое.

Но промолчала.

– Это другой разговор! – согласилась Рената. – Я во дворе подожду.

Она вышла: слишком тесно, душно было в этом доме, низкий потолок давил на голову Неужели она тоже могла так жить? Представить жутко…

– Раскомандовалась, – проворчала Татьяна.

– Имеет право, у меня перед ней договорные обязательства… Через пару часов вернусь.

– Да хоть до утра там вкалывай! – огрызнулась Татьяна.

Рената в машине извинилась:

– Ты не сердись, что я… Работа дурацкая, вся на нервах.

– Да ничего.

Георгий на самом деле не проработал и получаса. Рената вышла и сказала:

– Ладно, хватит. Пойдем, по коктейлю выпьем.

– Я не закончил еще.

– Уcпеешь. Обиделся, что ли?

– Нет…

Георгий пошел в дом.

А Татьяна, громыхая, мыла посуду после ужина.

И не домыла, бросила.

Стыдясь сама себя, вышла из дома и направилась на окраину, считавшуюся заповедной и экологически чистой, где стоял среди прочих дом Ренаты.

Сквозь кусты (обжегшись в крапиве), пробралась к дому с обратной стороны. Увидела – у дома никого. Посмотрела на часы: рановато еще заканчивать. Значит, не для работы увезла Георгия Рената.

Какое-то время она стояла здесь, неподвижно смотря на дом. Света еще не зажигали: темнеет поздно. И вообще – никакого движения. Но они где-то там…

Пошел мелкий дождик, Татьяна не сразу его заметила.

Решила вернуться домой.

По дороге хлынул ливень, не просто хлынул, а обрушился водопадом, Татьяна в момент вымокла до нитки.

Прибежала, переоделась в сухое.

Дождалась детей.

– Только дождь вас домой и загонит! Быстро есть и спать! Я кому сказала! – прикрикнула она, хотя Толик с Костей и не собирались возражать.

Накормила, уложила.

Сидела у окна, ждала; дождь кончился, влажный запах земли и листвы напоминал почему-то о юности, отчего становилось еще горше.

Потом спохватилась, торопливо пошла в сарай, где собрала личные вещи Георгия (их уже скопилось некоторое количество) в большую сумку.

Поставила сумку прямо у калитки.

Поразмыслив (вдруг унесут), перенесла на крыльцо.

Но и оттуда взяла, внесла в дом и бросила у самой двери. Пусть наткнется, как войдет.

Время шло к двенадцати.

Спохватившись, Татьяна разделась и легла – будто спать.

Само собой, сна не было, а были горькие и сердитые мысли.

Она лучше меня, она моложе, богатая, образование высшее, самоистязательно думала Татьяна. Ну и пусть идет к ней. Я что, против? Она одна, ей скучно, а у меня дети – и больше никого не надо! Пусть хоть женится, флаг ему в руки!

Рената тем временем, разговаривая с Георгием на общие темы, параллельно размышляла, как ей поступить. Она вдруг поняла, что отказывала всем с первого предъявления не потому, что следовала принципу жизни ни на что не соглашаться сразу и ждать второго захода, и не потому, что чуралась подержанности, а – предъявители не нравились.

Она готова была сама проявить инициативу. И ведь умела это – в делах торговых или когда, например, хотела завести любовника. Но Георгий виделся не любовником, чем-то большим, в этом и проблема.