Полицейские сменяют друг друга. Каждый задает вопросы в течение двух-трех часов, после чего его сменяет отдохнувший коллега. Арестованный стоит. Комиссар сидит. К тому же он ест и пьет, а тот с завистью на него смотрит.

— Признайтесь, старина, и вам принесут пива.

— Я не убивал.

— Вы дурак.

— Я не убивал.

— Что вы делали на Мобежской улице?

— Я не убивал.

Арестованный уже шатается. Силы его на исходе. Ему страшно хочется пить.

— Сядь-ка лучше к столу.

Какая насмешка! На краю стола лежит толстенный бутерброд с ветчиной.

— Послушай… Скоро все будет позади. Сознаться мы все равно тебя заставим…

— Я не убивал.

Комиссар уходит, на его место садится бригадир.

— Есть хочешь?

— Хочу.

— Тогда сознайся.

Так происходит во всех странах мира, с той только разницей, что в свободной Америке арестованного иногда подвешивают за руки или за ноги — чтобы освежить память. Существуют и другие приемы.

Хорошо это? Плохо? Судить не берусь. Знаю только одно: большинство убийц поначалу всегда запирается очень энергично, и если в этот момент им поверить, то они и потом будут успешно продолжать свои подвиги.

Кроме того, все это уже в прошлом. Уже несколько месяцев во Франции действует новый закон, в корне изменивший методы полицейской работы. Предположим, человек, находящийся в кабинете уголовной полиции, сознался. Наличие сообщников он отрицает. Ему доказывают обратное. Появляется необходимость пойти к нему домой и найти имена сообщников. Так вот, чтобы сделать этот небольшой визит, прежде всего нужен следователь (если дело происходит ночью, добраться до него нелегко, да и днем они страшно заняты). Далее необходимы два официальных свидетеля. И в довершение всего закон требует, чтобы при этом присутствовал сам подследственный со своим адвокатом. Все это занимает часы, иногда даже дни. А тем временем сообщники, которые не связаны таким количеством формальностей, входят в дом и уносят или уничтожают все доказательства.

Так что же, пусть лучше произойдет судебная ошибка? Конечно, нет. Они редки, но все же случаются… Трудно в этом споре принять чью-либо сторону. Я хочу отметить одно: следствие это затрудняет. Ведь, в конце концов, что такое следствие? С одной стороны, это господин, совершивший без свидетелей дурной поступок и в большинстве случаев имевший достаточно времени, чтобы принять многочисленные меры предосторожности. Некоторые преступления готовятся в течение месяцев. С другой стороны, это комиссар, который с трудом лавирует среди множества административных и экономических формальностей.

Допустим, у преступника есть личный самолет, и он летит на нем в Германию. Никакой комиссар не может зафрахтовать самолет и пуститься в погоню за преступником. Даже если ему это и удастся, то сбить самолет преступника он все равно не сможет. Допустим, он нагонит его в Германии. Однако на аэродроме он окажется бессильным. На иностранной территории невозможно просто так арестовать человека или даже требовать его ареста. Для этого нужен ордер на экстрадицию[21], а чтобы его получить, требуется как минимум несколько дней.

На самом же деле произойдет вот что. У преступника, который располагал временем для подготовки, документы будут в порядке. А у комиссара — нет. И немецкие власти арестуют комиссара.

Случай это, конечно, исключительный, такое происходит не каждый день, но все-таки происходит, и нередко; преступники поступают так в том числе и для того, чтобы обмануть таможню.

Есть игра, которая, по-моему, очень точно воспроизводит описываемую мной ситуацию: один из играющих прячет в комнате какой-либо предмет, а другие должны его отыскать. Не находите ли вы, что проще надежно спрятать предмет, чем потом его обнаружить?

Часто приходится слышать, что английская полиция вдохновила почти всех писателей детективных романов. То же говорят и об американской, и о немецкой полиции. А вот о чем никогда не говорят, и зря: по статистическим данным, меньше всего преступлений остается безнаказанными именно во Франции. А какие красивые снимки нам приходится видеть: английские полицейские с переносными радиостанциями, американские полицейские на специальных катерах!

Наша уголовная полиция скромнее. Ее комиссары даже не чемпионы по боксу. Они иногда носят готовые костюмы и чаще всего выглядят как средние французы. Бюджет их тоже скромен; зарабатывают они ненамного больше банковских служащих. Часто вам приходится видеть их фотографии в газетах? Вы знаете их имена? Эта горсточка людей считает себя государственными служащими и ничем больше.

Пройдите по зданию на набережной дез Орфевр. Двор унылый, лестницы чистотой не блещут, а карточки хранятся в картотеках, которых постеснялся бы даже мелкий торговец. Сотрудники болтают в коридорах, на лестницах, в кабинетах, дымя трубкой или сигаретой. Они не смотрят на себя трагически. Не пытаются походить на героев романа. К тому же подавляющая их часть предпочитает перестрелке партию на бильярде или рыбную ловлю.

Но посмотрите на список, что висит на стене в приемной с красными диванчиками. Это список погибших при исполнении служебных обязанностей. Вы увидите в нем старых и молодых. Они вовсе не похожи на героев. Это честные люди, которые добросовестно делали свое дело.

В Берлине картотеки лучше, аппаратура совершеннее. В Праге, Вене и даже в Амстердаме — тоже. И тем не менее чаще всего именно к нам приезжают перенимать опыт всякие международные полицейские знаменитости.

И причиной этому не только руководители — комиссары, не только лаборатории с их ежедневными находками, но и, наверное, трудолюбивые муравьи из отдела гостиниц, охраны нравственности, из железнодорожной и оперативной служб, не всегда очень уж элегантные инспекторы, которые вечно наводят справки в гостиницах, зорко приглядываются к приезжающим и отъезжающим, стоят, заложив руки за спину на дешевых местах на ипподроме.

Их называют в насмешку «ангелами-хранителями». Хорошее прозвище, и главное — они его заслуживают.

За кулисами полиции[22] (перевод И. Русецкого)

Начиная эти статьи, которые скорее похожи на ряд бесед, я невольно вспоминаю, как однажды вечером сидел в кабинете, в котором горела лампа с зеленым абажуром. Строгая мебель красного дерева, кресла обтянуты темной кожей. На каминной полке, словно в старом провинциальном доме, — давным-давно остановившиеся черные мраморные часы. Снаружи, между двумя вереницами огней, мирно течет ночная Сена.

Было очень тепло и тихо. Только обитая дверь смутно напоминала о чем-то официальном и внушительном. Улыбнувшись, некий высокопоставленный государственный служащий с седыми волосами и мушкетерской бородкой — этакий остепенившийся д'Артаньян — задал мне, автору детективных романов, каверзный вопрос:

— Ну-ка, скажите, сколько, по-вашему, преступлений по корыстным мотивам совершается ежегодно в Париже и пригородах?

Этот вопрос начальник уголовной полиции задавал многим, и в глазах у него загоралась насмешка, когда собеседник говорил «восемьсот», иногда «сто», самое меньшее — «пятьдесят». Из боязни опростоволоситься я не решился назвать цифру, которую называл прежде, до того, как ее произнес он:

— В среднем семь.

На четырехмиллионное население семь убийств, совершенных из корысти!

Внезапно для меня многое стало понятным, и я посмотрел новыми глазами на плохо освещенный коридор с тусклыми стенами, в который выходили двери кабинетов, принадлежащих комиссарам. Здесь все выглядит далеко не так внушительно, как снаружи: Дворец правосудия благодаря своей архитектуре уже давно заслужил зловещее прозвище — Остроконечная башня. Уголовная полиция занимает лишь небольшую часть его помещений, это только ячейка громадного улья.

Вы увидите здесь комиссаров и инспекторов, которые с бумагами в руках снуют туда и сюда, болтают у приоткрытых дверей или на лестничных площадках. Увидите посетителей, которые в ожидании приема рассматривают фотографии в черных деревянных рамках: это полицейские, погибшие при исполнении обязанностей.