Принцесса когда-то училась игре на китайском кото «кин», но она покинула дворец Судзаку ребенком, и можно было только гадать…

– Как бы я хотел послушать ее игру на кото, – однажды сказал Вступивший на Путь Государь кому-то из своих приближенных, – надеюсь, хоть этому-то она научилась?

Неизвестно как, но слова его дошли до слуха нового Государя, и он изволил заметить:

– Наверное, принцесса и в самом деле преуспела в игре на кото. Я тоже с удовольствием послушал бы ее.

Разумеется, кто-то передал его слова Гэндзи.

«Все эти годы я от случая к случаю занимался с принцессой, – встревожился он, – и она многому научилась, но Государь из дворца Судзаку такой строгий ценитель… Боюсь, что она произведет крайне невыгодное впечатление, если, приехав к нему, будет играть без всякой подготовки».

И Гэндзи – лучше поздно, чем никогда – стал усердно заниматься с принцессой.

Он открыл перед ней все тайны мастерства, научил особым примам, показал, как следует играть сложные, из многих частей состоящие пьесы, объяснил, как надобно менять тональности в зависимости от времени года, как должно звучать кото в жаркую и в холодную погоду. Поначалу принцесса обнаруживала полную беспомощность, но постепенно, овладев инструментом, стала играть довольно сносно.

– Днем в покоях толпится народ, – говорил Гэндзи, – и сосредоточиться невозможно. То и дело приходится отвлекаться, и недостает времени даже на то, чтобы усвоить простейшие приемы. Нет, для того чтобы проникнуть в тайны мастерства, необходима вечерняя тишина.

Целыми днями он занимался с принцессой музыкой, не бывая даже в Весенних покоях. Ни нёго, ни госпожу Мурасаки Гэндзи не обучал игре на китайском кото, поэтому обе они изнемогали от любопытства и мечтали послушать, как звучит этот незнакомый им инструмент. Нёго, с трудом добившись разрешения Государя, переехала в дом на Шестой линии. Она уже родила Государю двоих сыновей и сейчас снова вот уже пятую луну была в необычном положении, поэтому ей удалось покинуть Дворец под предлогом предстоящих богослужений[47].

Но вот миновала Одиннадцатая луна, и от Государя то и дело стали приходить гонцы с просьбами вернуться. Однако нёго медлила. Каждый вечер она услаждала слух прекрасной музыкой и, завидуя принцессе, пеняла Гэндзи за то, что он не научил и ее играть на китайском кото.

Гэндзи в отличие от других людей всегда любил зимние лунные ночи, и, как только темнело, в покоях принцессы начинала звучать музыка. Любуясь чудесным мерцанием ночного снега, он играл приличествующие случаю мелодии и заставлял прислуживающих дам – тех, кто хоть немного был сведущ в этой области, – подыгрывать ему на разных инструментах.

Конец года – хлопотливая пора для госпожи Весенних покоев: за всем надо присмотреть самой, ничего не упустить из виду…

– Надеюсь, что когда-нибудь в теплый весенний вечер и мне будет позволено насладиться звуками китайского кото… – говорила она, а тем временем год сменился новым.

Прежде всего Государя-монаха чествовал двор. Вряд ли стоило громоздить одну пышную церемонию на другую, и Гэндзи решил отложить посещение дворца Судзаку еще на некоторое время. В конце концов был назначен день в середине Второй луны, а пока музыканты и танцоры, собравшись в доме на Шестой линии, совершенствовали свое мастерство.

– Госпожа Весенних покоев давно уже хочет послушать вашу игру на китайском кото, – как-то сказал Гэндзи Третьей принцессе. – Почему бы нам не устроить музыкальный вечер в женских покоях? Другие могут подыгрывать вам на кото «со» или на бива. Я уверен, что женщины, в нашем доме живущие, вправе соперничать с самыми прославленными музыкантами. Меня никогда не учили музыке достаточно основательно, но я с детства стремился к тому, чтобы в мире не осталось для меня ничего неизведанного, а потому старался сам учиться у лучших наставников, изучал сокровенные приемы игры, передающиеся из поколения в поколение в благороднейших столичных семействах. Я знал многих талантливых музыкантов, но, к сожалению, никто из них не произвел на меня действительно глубокого впечатления. А уж о нынешнем поколении и говорить нечего: люди утратили вкус к истинным ценностям и стремятся исключительно к внешней изощренности. На китайском же кото теперь и вовсе никто не играет. Не думаю, чтобы у вас нашелся достойный соперник.

Слушая Гэндзи, принцесса простодушно улыбалась, довольная тем, что ее похвалили. К своим двадцати одному или двадцати двум годам она ничуть не повзрослела, что-то детское виделось в ее облике, хотя миниатюрность ее была по-своему привлекательна.

– Государь так давно не видел вас, – говорил ей Гэндзи, – надеюсь, вы сумеете его порадовать. Пусть он сам убедится, что вы стали совсем взрослой.

«Увы, когда б не попечения господина, она и сейчас была бы что дитя неразумное», – думали, глядя на принцессу, дамы.

Настал Двадцатый день Первой луны, на небе не было ни облачка, дул теплый ветерок, в саду перед покоями расцвели сливы. Остальные деревья стояли, окутанные нежной дымкой; еще немного, и они тоже украсятся цветами.

– С начала следующей луны в доме начнутся приготовления к посещению дворца Судзаку, – сказал Гэндзи. – Услыхав доносящиеся из наших покоев звуки музыки, люди непременно сочтут, что вы вознамерились поразить Государя своим мастерством. Не лучше ли нам помузицировать теперь, пока не началась предпраздничная сутолока? – И Гэндзи попросил госпожу Мурасаки пожаловать в покои принцессы.

Прислуживающие госпоже дамы, сгорая от любопытства, изъявили желание сопровождать ее, но она взяла с собой лишь самых искушенных (нелишне заметить, что среди них оказались особы весьма уже немолодые), отказав тем, чья осведомленность показалась ей недостаточной. Отобрав четырех самых миловидных и изящных девочек-служанок, она велела нарядить их в алые верхние платья, кадзами цвета «вишня», бледно-лиловые узорчатые акомэ, расшитые хакама и пунцовые атласные нижние одеяния.

Покои нёго сверкали новым праздничным убранством, дамы тоже принарядились, и трудно было сказать, которая из них прекраснее. Девочек-служанок одели в зеленые верхние платья и розовые на алой подкладке кадзами. Их хакама были из затканного узорами китайского шелка, а акомэ – из китайского шелка цвета «керрия». Девочки из покоев госпожи Акаси отличались сравнительной скромностью нарядов: две были в верхних платьях цвета «красная слива», две – в платьях цвета «вишня». На всех – одинаковые зеленые кадзами, светлые и темные лиловые акомэ и прелестные атласные нижние платья.

Дамы принцессы, как только разнесся слух, что в ее покоях соберется множество гостей, тоже постарались получше нарядить девочек-служанок. На них надели желтовато-зеленые верхние платья, кадзами цвета «ива» и сиреневые акомэ. Казалось бы, ничего особенного, но сколько изысканного благородства было в их фигурках!

Между передними и внутренними покоями раздвинули перегородки, места для дам отделили друг от друга переносными занавесами, посредине же приготовили сиденье для Гэндзи.

Рассудив, что на этот раз вести мелодию лучше всего поручить мальчикам, Гэндзи поместил на галерее третьего сына Правого министра, старшего из рожденных ему госпожой Найси-но ками, и старшего сына Удайсё. Первый должен был играть на флейте «сё», второй – на обычной флейте.

За переносными занавесами положили круглые сиденья и поставили разные инструменты. Ради такого случая из хранилища были извлечены прославленные фамильные инструменты рода Гэндзи, бережно хранившиеся в чехлах из темно-синей ткани. Госпоже Акаси Гэндзи вручил бива, госпоже Мурасаки – японское кото, нёго – кото «со». Очевидно, опасаясь, что принцесса не справится с новым для нее инструментом, он распорядился, чтобы ей принесли тот самый, на котором она всегда играла, и сам настроил его.

– Обычно кото «со» хорошо держит строй, но, когда играешь на нем, вторя другим инструментам, часто сбиваются подставки. О них надо позаботиться заранее, но женщины, как правило, не умеют натягивать струны. Пожалуй, нам лучше позвать Удайсё. Наши флейтисты слишком малы, у них едва достанет сил и на то, чтобы вести мелодию, – смеется Гэндзи и посылает за сыном.