– Батюшка, простите меня! – вдруг застонал Луготинцев.

– Да что ты!

– Вы такой хороший… А я – убийца. Никогда не забуду, как я её застрелил.

– Ох, и не говори! – вспомнил отец Александр, с кем имеет беседу. – Сей грех тебе всю жизнь искупать придётся. Ведь ты знаешь, кого я воспитываю? Её детишечек. Так-то. Ты их сиротами сделал, а я поднимаю. Мишу и Сашу. Были они Медведевы, а стали мои, Ионины.

– Зачем вы мне душу травите!

– Затем, чтобы она больше не засыпала, раз уж проснулась. Ты сам говорил, что раньше не горевал об убитой тобой Таисии. А потом в тебе душа проснулась, и ты стал человеком.

– Рановато. Надо было ей подождать, пока война кончится.

– Э-э, парень! Война никогда не кончится. Она будет идти до скончания человечества.

– Как то есть?

– А так. Война между Богом и дьяволом. А поле битвы – сердце человеческое. Так что душе проснуться никогда не поздно и не рано. А ведь у скольких несчастных она так и не просыпается до самой кончины. А это – полная погибель душе. Убийцы, воры, насильники, грабители, утеснители… Считается, что несчастны те, кого они угнетают, грабят, насилуют, лишают жизни. На самом деле несчастны не жертвы, а те, кто превращает их в жертвы. Жертва – что значит? Жертвуется Богу. Замученные, убиенные, растерзанные, все они – Божья жатва, и поступают к Богу. А те, кто мучил, убивал, терзал – адская жатва, и поступают эти во ад. Истина простая, да немногие её искренне принимают всем сердцем.

– Что же, вы думаете, и вправду есть рай и ад?

– Думают неверующие и сомневающиеся, а я просто знаю.

– В это мне трудно поверить. Я сейчас только в одно верю.

– Во что же?

– В вас.

– Ну и дурак. Я кто? Всего лишь человек. Да, я протоиерей. Но что собой представляю? Отголосок, отблеск. А верить надо в Бога.

– Да как же в него поверишь-то?

– Очень даже просто. У тебя отец был? Был. У отца отец был? Был. У твоего деда отец был? Был. И так далее. У каждого был отец. Но ведь был какой-то первоотец. Он и есть Отец наш небесный. Творец всего.

– Нам в школе говорили, первоисточник всего – материя. Она первична.

– А её кто создал?

– Она сама себя создала.

– Чтобы такого, как ты, дурачить. То, что создало материю, и есть Бог.

– А говорили ещё, что мы от обезьяны произошли.

– Ну, это кто как. Гитлер, возможно, и имел своими предками обезьян. Кто от кого произошёл, тот в того и верит. Я верю в Бога, в то, что мой прапредок был им создан. А хочешь верить в обезьяну, ходи в обезьяний храм.

Луготинцев рассмеялся.

– Что, представил себе этакое и смешно стало? То-то же. Я читал, будто в Африке есть племя, которое считает своё происхождение от ящериц или иных каких-то гадов. Ну и на здоровье! Фашисты, возможно, тоже от какого-то изначального шутштафеля происходят. Но всё же им не одолеть тех, кто ведёт своё начало от Адама и Евы. Победа будет за нами, Алёша! Я тебя сегодня нарочно кормил одной постной кашей. Когда утром проснёшься, вот почитай тихонечко вслух, я тебе загнул страницы, откуда и докуда. Прежде, чем покинешь суворовскую шапку, причастишься. И тебя Бог сбережёт, когда ты к своим партизанам отправишься. Путь-то неблизкий до Гдова и далее.

– Отец Александр, всё забываю вам сказать одну вещь. У нас в отряде был политрук. Наум Невский.

– Невский?!

– Это псевдоним. Настоящая его фамилия у меня выпала из башки. У меня вообще после этого ранения многое из памяти будто в болото провалилось. А псевдоним не простой. Этот Наум Захарыч перед войной взрывал храмы, и всё ему попадались храмы Александра Невского. За это ему и присвоили такой почётный псевдоним.

– Ничего себе почётный!

– И он страшно мечтает взорвать и ваш храм, а вас самого поставить к стенке.

– Отчего ж такая ненависть?

– Не знаю. Но хорошо, что я вспомнил вас предупредить. Если такой появится, будьте начеку. Перед тем как мы немецкий аэродром должны были атаковать, этот Наум ночью исчез и всё тут. Может, каким-то образом в плен попал, но мне кажется, он догадывался, что всех нас перебьют, вот и дал дёру, сволота.

– А сам-то ты как спасся?

– Не помню, батюшка. Меня сначала в руку ранило, потом как шарахнуло в голову, я дальше ничего не помню. Очнулся на другой день вдалеке от места нашей гибели. Мы ведь все там полегли, кроме меня, дурака.

– Нет, не все, Лёша. Четверых ваших к нам сюда привезли и на площади устроили публичную казнь. У меня на имена удивительная память. Как сейчас в ушах слышится: «приговорить Александра Табака, Игоря Муркина, Фёдора Ильина и Тамару Лебедеву к смертной казни через повешение».

– Игорёк! Сашка! – застонал Луготинцев. – Ведь это же мои лучшие товарищи! Что же вы не пали в бою-то!

– Знай, что они прошли через казнь с достоинством. И к народу успели воззвать: «Товарищи!»

– Ильин, тот был из полицаев, к нам переметнулся. По-настоящему парень хотел свою вину искупить. А Тамара… Её Сашка Воронов, тоже в нашем отряде сражался, из одной деревеньки зазвал. Любовь у них была. Сашку, наверное, под аэродромом убило. А Тамарка, стало быть… Вечная им память! Что же меня-то спасло?

– Бог. Ты ещё свой страшный грех многими делами искупить должен. Добром.

– Какими делами, отец Александр?

– Сам поймёшь, если что.

Луготинцев задумался. Долго молчал. Потом промолвил:

– Нет, батюшка, я в Бога не верю.

Отец Александр загадочно усмехнулся и произнёс:

– А Бог в тебя верит!

На другой день отец Александр в течение всей праздничной литургии чувствовал необычайный подъём духовных сил. Будто не было войны, смертей, концлагерных бараков, виселиц, а наступил мир, и всё в природе и людях ликовало. И когда в конце службы в очередной раз пели: «Величаем, величаем тя, святый благоверный княже Александре…», в сладостный миг отцу Александру показалось, что вот-вот, и он взлетит под купол храма. В то же мгновение ему померещилось, будто он находится не здесь, а в каком-то огромном архиерейском храме, при многочисленном стечении первоиерархов, которые творят что-то важное и весьма торжественное. Видение исчезло, заронив в душу батюшки радостную тревогу.

Когда в храме после службы остались только ближайшие, отец Александр весело взял чашу с остатками святых даров и сказал:

– Пойду причащу барабанного жителя. Последний денёчек он у нас спасается.

Матушка укоризненно вздохнула, Торопцев улыбнулся, дьякон Олег, который тоже уже знал о барабанном жителе, сделал вид, будто ничего не слышал.

Поднявшись в подкуполье, отец Александр застал там Луготинцева, готового, собранного.

– С праздником тебя, Алёша! С Александром Невским!

Приняв у грешника короткую исповедь, он причастил его и вновь озарился задорной мыслью – такого не бывало! Чтобы священник причащал кого-то не в самом храме, а в барабане под куполом храма. В этом было одновременно и что-то особо таинственное, и торжественное, и озорное. Будто они были двое мальчиков, затеявших некую игру.

– Причащается раб Божий Алексий во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь, – произнёс батюшка, возвращаясь душой к важности совершаемого действия. Ибо это на самом деле была никакая не игра.

И когда Алексей причастился, в сей миг вновь отца Александра посетило странное видение. Всё тот же большой архиерейский храм, множество свечей, стройное многоголосое пение, Московский митрополит Сергий Страгородский в патриаршей мантии, и другой славный первоиерарх – Ленинградский митрополит Алексий Симанский – вручает ему патриарший жезл…

– Ах! – только и воскликнул отец Александр, когда видение, мигом мелькнув, исчезло. Он пришёл в себя, улыбнулся: – Поздравляю тебя, Алёша, с принятием святых тайн. Вот тебе просфорочка, перекуси, а чуть позже Николай Николаевич тебе принесёт обедать.

До полного разгрома немцев под Сталинградом Гитлер находился в своей украинской ставке «Вервольф», что означало «Волк-оборотень». В первых числах марта вылетел из Винницы в восточно-прусскую ставку «Вольфшанце», «Волчье логово», которую он любил больше. Хотя бы потому, что в неё к нему чаще приходили добрые вести с фронтов, а туда, в «Оборотня», поступали донесения страшные. Из «Вольфшанце» он уехал в Германию, некоторое время пробыл на Оберзальцберге, а к началу Курской битвы вернулся в Восточную Пруссию. Здесь ему суждено было пережить поражение в летней кампании 1943 года. В сентябре он ездил в Мюнхен для составления нового правительства из числа преданных ему фашистов, а потом снова вернулся в «Волчье логово».