Под утро немцы в Закатах так перепились, что один офицерик, выйдя во двор, открыл из пистолета пальбу по матушкиному полосатому котику. Котик возвращался домой со своей ночной вечеринки, на которой вряд ли отмечалось взятие немцами Москвы, и никак не ожидал, что на него откроют настоящую охоту. Он настолько перепугался, что бежал стремглав куда глаза глядят! Немец, раздосадованный тем, что не попал в полосатую цель, ещё какое-то время стрелял просто в темноту. Полковник Фрайгаузен, выйдя из дома, схватил пьяного дурака, выдернул из его руки пистолет, а самого повалил на холодную осеннюю траву:

– Вы с ума сошли, Аушниц! Идите проспитесь!

Обстрелянный врагом котик с перепугу несколько дней не появлялся дома, а матушка ходила и вздыхала, оплакивая его.

В конце концов, отец Александр разозлился на неё:

– Скажи на милость! Котик пропал! О чём ты горюешь, матушка! У нас у всех голову сняли, а ты по волосам плачешь!

Он всё ждал и ждал сообщений о пожаре Москвы:

– Сталин не тот человек, чтобы просто отдать Москву. Вот увидите, там будет пожар, как при Бонапарте. Все по той же схеме. Мне даже кажется, я уже чую запах дыма… А затем – штурм, демарш и русская победа!

Но никаких известий о пожаре не поступало, и немцы продолжали праздновать взятие русской столицы.

А с немецкой стороны подоспело сообщение, что и Ленинград тоже пал.

В первых числах ноября Гитлер, находясь в своей ставке «Волчье логово» в Восточной Пруссии, занимался любимым делом – коллективно обедая с ближайшим окружением, без устали вещал.

Один из постоянных участников этих застолий, Альберт Шпеер, позже нашёл меткое определение патологической страсти фюрера к произнесению монологов, казавшихся самому Гитлеру верхом мудрости и красноречия. Эта мания была определена Шпеером как «речевой эгоизм» – «Redeegoismus».

И действительно, Гитлер совершенно не был способен к тому, чтобы слушать кого-либо. Он любил говорить один и слушал только самого себя.

– Итак, господа, как мне известно, бои идут на улицах русской столицы. Ещё немного, и Кремль будет захвачен! Сталин и всё его трусливое окружение бежали в запасную столицу, город Куйбышев, расположенный на Волге. Туда же отправились дипломатические представительства иностранных государств. Одновременно войска нашего доблестного вермахта и отборные части СС в эти самые часы входят в Ленинград! Так что и северная столица русских варваров в наших руках.

– Слава Богу! – позволил себе воскликнуть генерал Йодль.

– Слава нашей партии! – сердито поправил его Гитлер. – Кстати, я давно хотел подчеркнуть, что мы правильно делаем, не вступая в сговор с нашими попами. Мы давным-давно покончили с молебнами в войсках. И пусть меня отлучат от Церкви и даже предадут проклятию! Я согласен. Нам слишком дорого может обойтись заигрывание с религией. Стоит добиться великих успехов, как попы тотчас закудахчут, что это, мол, благодаря их благословению и Божьей милости! И извольте тогда раскошеливаться на церковные нужды. А нам никто не предъявит никаких счетов! Мы сами добились своих великих целей! Россия – самое ханжеское государство в мире. Там всегда всё было построено на церковных обрядах. И тем не менее история всегда щёлкала их по носу. Они молились – а Наполеон разгромил их при Бородино и сжёг их столицу. Молились – а англичане и французы задали им перцу в Крыму! Отчего-то молитвы ста сорока миллионов русских во время войны с японцами принесли куда меньше пользы, чем молитвы гораздо меньшей по численности японской нации. Ха-ха. А потом и мы изрядно намяли им бока в годы мировой войны. Но даже и внутри страны русские попы не могли обеспечить надёжность – они прозевали появление большевизма! Когда большевики создали собственное, довольно сильное государство, русская Церковь примазалась к ним. Какая пошлость! Когда мы достаточно поэксплуатируем русских попов для привлечения на нашу сторону населения России, я хладнокровно прикажу их всех перевешать. Их символом станет не крест, а виселица! Величественная картина! Грандиозный Московский Кремль, а вокруг него на стенах болтаются бородатые попы!

Когда Лейббрандт и Фрайгаузен уехали, несколько немецких офицеров и обе связистки остались на той половине дома, которую выделил им отец Александр. Еве так и пришлось жить дальше при старушке Медведевой. Отец Александр по два-три раза на дню туда захаживал.

В первых числах ноября наступила зима. Резко похолодало и пошёл снег. Матушкин котик, промёрзнув, вернулся в дом.

– Слава Богу, – радовалась Алевтина Андреевна. – Значит, теперь и Москву не отдадут.

– Какая же тут логическая связь? – удивлялся отец Александр.

– Просто я так загадала.

– Загадала! А еще жена православного священника! Гадания – грех.

Устав ждать сообщений о пожаре Москвы, отец Александр с головой ушёл в новую заботу. В пятнадцати верстах от села Закаты в месте, красноречиво называющемся Сырая низина, немцы устроили концлагерь для советских военнопленных. Возобновили тут торфоразработку. С наступлением внезапных холодов страдания заключённых лагеря удвоились.

Батюшка поехал туда и увидел страшную картину. Бараки совсем не отапливались, а многим заключённым, которым не хватило места в бараках, и вовсе приходилось существовать под открытым небом. Многие умирали, не выдержав суровых испытаний, и отец Александр видел, как волокут мёртвого – за ноги, руки и голова болтаются…

Немец принёс свёклу, держал её за пышную ботву. Крикнул узникам:

– He sie! Das Lied gib!

– Эй вы! Пезню давай! – перевёл другой немец.

Узники молча и с ненавистью смотрели на него, сжимая губы.

– Не понимай? Пезня! Пезня! – повторил немец.

В ответ ему было молчание.

– Also, und der Striche mit Ihnen! Die Viehe![5] – выругался немец и швырнул свёклу пленным, те стали хватать и есть свёклу сырую, вместе с ботвой.

Пошёл дождь, узники подставляли под него ладони и слизывали с ладоней дождевую воду. Кто-то стал кашлять, и по всему лагерю покатился болезненный надрывный кашель.

– Продовольствие, вещи, медикаменты… – садясь на велосипед, бормотал отец Александр, будто он был виноват в их бедствиях. Вскоре вместе с дождём повалил мокрый, крупный снег.

Вернувшись домой, бледный как смерть отец Александр с горечью делился впечатлениями со своими прихожанами.

– Нам надо взять шефство над лагерем в Сырой низине, – говорил он. – Всё с себя отдать, самим ходить голодными, но помочь. Иначе они там все перемрут. Я буду добиваться. Пускай лишнюю проповедь прочту о пользе германского нашествия – авось Господь простит меня, многогрешного, после смерти, а перед советской властью, если надо будет, и при жизни потом отвечу.

Его не покидала уверенность в том, что немцев рано или поздно разобьют, что их армия, подобно наполеоновской, пойдёт по старой Смоленской дороге оборванная и голодная, а партизаны из лесов будут её добивать.

В молитвах священник постоянно обращался к своему небесному покровителю:

– Моли Бога о нас, святый благоверный княже Александре, Отечества избавителю и сохранителю, солнце земли Русской, яко мы усердно к тебе прибегаем, скорому помощнику и молитвеннику о душах наших. Дай знак, милый Александр Ярославич, как там Москва, громят ли немца твои потомки, аки же и ты громил его, супостата, на Чудском озере?

Но святой благоверный князь покуда не давал знака, и отец Александр оставался в тягостном неведении.

А в Москве, вопреки демагогии Гитлера, никаких боёв не происходило. Дальше Шереметьево немцам приблизиться не удалось.

Наступили ноябрьские праздники. Павел Судоплатов получил приглашение на торжественное заседание шестого ноября и праздничный военный парад седьмого.