– Мамочка, просыпайтесь! – В мое сознание вклинился звонкий голосок одновременно с легким похлопыванием по щекам.

Я открыла глаза. Передо мной все плыло, раскачивалось из стороны в сторону. Я ничего не могла понять и, наверное, имела жутко дурацкий вид. Потому что женщина в белом халатике, глядя на меня, рассмеялась:

– Ну что, мамочка, хотите посмотреть на сыночка?

Она еще спрашивает! Конечно, хочу! Где он – мой долгожданный? Мой золотой! Где мое ненаглядное солнышко?!

А солнышко, оказывается, подремывало у женщины на руках. Уже полностью спеленатое по ручкам и ножкам. В тонком ситцевом чепчике на крошечной головке.

Глупо как-то, но я зачем-то стала подцеплять этот чепчик пальцем. Даже на личико не смотрела. А, скорее, пытаясь понять, какой он: темный в меня или белобрысый в папаню? Наверное, я все еще до конца не отошла от наркоза.

Да, наверное. Потому что стоило нянечке вместе с моим, как выяснилось, темноволосым чудом отойти, как я моментально снова погрузилась в сон.

И уж лучше бы я не просыпалась. Потому что боль, выжигающая низ живота, была просто адской. Я не могла даже дышать, не то что пройти пару шагов до уборной комнаты.

Неужели это можно пережить?

– Пожалуйста, сделайте мне обезболивающий укол! – попросила я маячащую невдалеке белую спину.

Оказывается, спала я так долго, что за окном успело стемнеть. И спина, тихо шурша страницами книги, пригибалась теперь к неярко горящей настольной лампе. На мой зов она отреагировала моментально.

Врач быстро вышел из-за стола, оказавшись довольно высоким. А когда повернулся лицом, то выяснилось, что это мой рыжебородый анестезиолог. Я почему-то так обрадовалась, что это именно он.

Взяв шприц, он приблизился ко мне. Присел на корточки, мазнул холодной ваткой сгиб моего локтя.

– Не волнуйтесь, – с улыбкой сказал он. – Сейчас вы уснете. А когда проснетесь завтра утром, боль уже будет терпимой.

Он аккуратно кольнул, и я буквально почувствовала, как по вене потекла успокоительная волна.

– Спасибо вам.

– Не за что. Спите!

Доктор вернулся на свое место. А я, прежде чем вновь провалиться в спасительный сон, успела заметить, что в тесном реанимационном загоне маются в таком же полузабытье, как и я, еще двое рожениц. И что у одной из них все одеяло перепачкано кровью…

Да, анестезиолог не обманул. На следующие сутки мне действительно стало намного лучше. Теперь мне было больно только двигаться. Но меня уже перевели в стационарную палату и предупредили, что завтра в шесть утра впервые принесут ребеночка на кормление.

Я была так взволнована этим сообщением. Часа полтора, наверное, высвободившись из больничной рубашки, рассматривала свою набухшую грудь. Что ж, по моему мнению, она была вполне способна прокормить новоиспеченного человечка.

Моей единственной теперь соседкой по боксу оказалась пятнадцатилетняя девочка. Я была просто шокирована, когда узнала, сколько ей лет.

Выкрашенная в иссиня-черный цвет вздыбленная прическа, повсеместный пирсинг и многочисленные тату. Типичная представительница золотой молодежи из подворотней среды обитания. Она даже слушала, протащив в палату маленький кассетник, не какого-нибудь Диму Билана, а Виктора Цоя. Запоем, гоняя его песни без передыху. От начала и до конца и обратно.

Я едва не повесилась от этого в первый же день. А главное, что повлиять на нее, не входя в конфликт, было практически невозможно.

– Не парься! – говорила она мне. – Слушай лучше Витю. Витя – это наше все!..

Благо, к вечеру моя голова была занята уже совершенно другим.

Как только я немного пришла в себя, освоилась и с полусогнутой осанкой, и с теперешним распорядком дня, я пошла в укромное место – звонить Всеволоду.

Пора, наконец, пробудить его от счастливого заблуждения!

Господи, как же я волновалась, когда в трубке потянулись гудки! У меня даже мышцы свело. Я едва смогла разомкнуть уста, когда на другом конце провода послышался голос его секретарши Эммы Аркадьевны:

– Компания «Акрих», слушаю вас!

– Добрый день, соедините меня, пожалуйста, с господином Лихоборским, – сбиваясь чуть не на каждом слове, попросила я.

Секретарша от моего невнятного блеяния пришла в замешательство:

– А кто его спрашивает?

Хороший вопрос. Кто я для него? Мать его ребенка? А значит ли это для него хоть что-нибудь?

Я решила придерживаться нейтральной позиции.

– Это из «Продюсерского центра Ирины Чижовой» беспокоят.

– А-а, – тут же расслабилась Эмма Аркадьевна. – Сейчас, одну минутку.

Ох-ох! Как же сердце-то бьется! Как бы не умереть прямо здесь!

– Алло! – бабахнул в трубке знакомый голос, такой забытый, такой… такой обожаемый. – Да, говорите!

– Всеволод, это я, Полина, – неразборчиво промямлила я. Получилось у меня, скорее, так «Вселод, это я, Польмлина».

Но Лихоборский моментально все разобрал.

– Полина? Ну и ну! Нашлась, значит, пропажа?! Рассказывай, где была?

Наверное, он сейчас вспомнил про то, как я забавно его разыграла. Потому что в его интонации проскользнула ирония.

Ну, ничего! Сейчас мы тебя озадачим!

– Всеволод, я вчера родила.

– Что ты сделала?

Я буквально наяву представила, как, задавая этот вопрос, он выпрямляется в своем кресле и по его спине начинает сочиться холодный пот ужаса.

– Родила сына.

– А… – только и сказал он и замолчал. Я ждала.

Немного оклемавшись, Всеволод понес какую-то околесицу:

– Черт… я думал… все в один голос… Надо же, бред какой… Вот черт! Ну что? Ну, поздравляю тебя!

– Спасибо, я тебя тоже поздравляю.

Произнося последнюю фразу, я уже полностью чувствовала свое превосходство. Была спокойна. И в моем голосе сквозила уверенность в завтрашнем дне. А больше я ничего не стала говорить. Отключая телефон, я решила, что надо дать ему время подумать.

На сей раз Всеволод не обманул моих ожиданий.

Вскоре после ужина мне на мобильный раздался ответный звонок.

– Как ты его назвала? – последовал первый вопрос.

– Пока не знаю, – теряя сознание оттого, что это в самом деле происходит, ответила я. – Но думаю назвать Денисом.

– Почему Денисом? Что за имя беспонтовое?

Мне казалось, что теперь Всеволодом владеет какой-то ажиотаж Он был возбужден и, вполне возможно, уже слегка навеселе. По крайней мере, в трубке раздавались шумы, вполне подходящие для питейного заведения.

– А ты как хотел бы назвать своего сына?

Я специально сделала этот акцент, давая ему лишний раз убедиться, что это именно его сын. Даже не наш. А его! Пусть гордится… папаша!

Я улыбнулась этому непривычному слову.

А Всеволод, немного подумав, сказал:

– Давай назовем его Григорием! В честь Гришки Лихоборского.

– А кто это? – не сразу сообразила я.

– Ты что, Гришку Лихоборского не знаешь? Батя это мой! Боже! Он хочет назвать нашего мальчика в честь своего отца! Значит, он его полностью признал. Принял, как и должно законному родителю.

У меня от счастья голова пошла кругом.

Григорий Всеволодович Лихоборский! Очумеешь, конечно, выговаривать. Но пусть! Пусть будет все, как он скажет!

А еще меня вдруг внезапно пронзила другая мысль. Вспомнились слова бабуси: «Гришенькой Безруковым окрестили…» Гришенькой! Ужели это не провидение свыше? Знак? Перст судьбы? Цепь неудач наконец-то замкнулась! Проклятие отпускает наш род!

– Да, – со слезами в голосе закричала я. – Гришенькой! Гришенькой! Пусть будет Гришенька!

Но Всеволод, кажется, уже не услышал моего согласия. В трубке раздалась какая-то возня. И уже другой голос, в котором я не сразу, но угадала Талова, быстро затараторил:

– Полина! Что же вы молчали до сих пор? Никому ничего не сказали! Уехали! Мы бы вам такие роды организовали!.. Ну поздравляю! Поздравляю вас! Вы молодец, Полина! Наконец-то у этого охламона появится хоть какая-то ответственность!

Он был явно рад и за меня, и за друга, который на его последнее замечание принялся что-то недовольно бубнить. Но Миша его не слушал. Так же, как и мои сбивчивые слова благодарности.