Но учитывая ее состояние, сводки с полей Одержимости оказались кстати — она послушно закивала головой и перестала рыдать.

— Пошли, — сказал Сворден Ферц, и они пошли.

Спустились по лестнице вниз, проходя мимо распахнутых дверей в пустующие комнаты, из которых удушливо пахло давленной клубникой, осторожно переступая через наспех собранный и тут же брошенный скарб, оскальзываясь на рассыпанных какой-то то ли щедрой, то ли пораженной трясучкой рукой переспелых овощах и фруктах, иногда заглядывая внутрь, на случай если там остался кто-то из жильцов, напуганный до смерти. На этом особенно настаивал Железный Дровосек, а поскольку ломать косяки могучим бронированным телом он не решался, то обыскивать комнаты приходилось Свордену Ферцу.

В одной из них они наткнулись на привидение. Оно сидело в необъятном кресле и вид имело сухонькой старушки в белом платье. Неестественно выпрямившись, как подобает либо существу потустороннему, чьи плечи уже не гнетет бремя тленной плоти, либо балерине, чье тело и в мучительной пытке упрямо примет вбитые годами ученичества и палкой наставника предписанную для исполнения танца позицию, привидение смотрело в окно, изредка пожевывая морщинистые губы.

— Какая мерзость! — сварливо заявила она Свордену Ферцу.

— Полностью разделяю справедливое возмущение, ваше высочество, — щелкнул пятками Сворден Ферц. — Истинное безобразие!

Старушка подняла руку со странным оптическим устройством на увитой ленточками палочке и сквозь него внимательно оглядела Свордена Ферца. Ему показалось, что в глубине линз он разглядел мрачное сверкание глаз, и ему стало немного не по себе.

— Не разделяете, — вынесла вердикт старушка. — Вы склонны творить безобразия, как и те, — она кивнула в сторону окна, — кто сейчас завершает избиение ни в чем не повинных существ.

— Нет-нет, что вы, ваше высочество, — запротестовал Сворден Ферц. — Я искренний поклонник гуманизма…

— Так я и полагала, — ледяным тоном пресекла его оправдания старушка. — Выброси море на берег дельфина, и вы пальцем не пошевельнете, чтобы спасти его. К несчастью для бедных существ, они уже лишились рук и ног, ибо в пучине более потребны плавники, а не конечности.

— Ваше высочество, здесь не место для дискуссий, — попытался прервать ее словоизлияния Сворден Ферц, но старушенция не унималась:

— Весь ваш гуманизм, милостивый сударь, — последнее она произнесла с особой ядовитостью, — касается лишь двуногих без перьев и когтей. А обладай то же двуногое хоть парочкой перьев, и вы с таким же удовольствием скинули бы его вниз, присядь оно изможденное и израненное на ваш подоконник. Или скальпелем полоснули, — кивнула она.

Только теперь Сворден Ферц заметил, что до сих пор держит скальпель наизготовку. Ему стало стыдно.

Старуха глубоко вздохнула, точно набирая воздуха для длинной обвинительной речи, но внезапно улыбнулась, морщины послушно сложились в добродушнейшую маску, и она промурлыкала:

— Здравствуйте, дитя мое.

Дитя ухватило Свордена Ферца за локоть и сделало робкий книксен.

— Вы рыдали, дитя мое? Я вижу, что вы рыдали… Это был страх или жалость? — вкрадчиво поинтересовалась она.

Сворден Ферц внезапно напрягся. Если до этого момента их общение не выходило за рамки болтовни с поселковой сумасшедшей, то теперь в старушке проклюнулось такое, что будь рядом большеголовая тварь, она незамедлительно бы прорычала: «Опасно, очень опасно!» Ощущение чего-то жуткого, не мерзкого, не отвратительного, что можно брезгливо вытолкнуть в окно, как давешнего слизняка, а такого, с чем невозможно оставаться в одном объеме пространства, даже если его расширить от размеров крошечной комнаты до пределов мира.

— Вы ведь тоже ЭТО почувствовали, дитя мое? — продолжала выспрашивать старушка. — Расскажите мне, скрасьте мое одиночество в сем безумном мире…

Однажды Сворден Ферц видел, что происходит с человеком, попавшим в мокроту. Вот он беззаботно идет по лесу, разглядывает деревья, ворошит опавшую листву в поисках грибов с ярко-красными шляпками, весело насвистывает, пока не наступает на притаившуюся среди ягодников неприметную тень, еле поблескивающую паутинку, взведенную ловушку, терпеливо ждущую очередную жертву. Достаточно легкого касания тонкой нити, и ты попался. Твое тело больше не принадлежит тебе, оно во власти мокроты.

Человек стремительно разбухает, как сублимированный овощ, извлеченный из вакуумной упаковки, наполняется влагой, а затем начинает потеть столь обильно, что пот ручьями стекает с него, вызывая резкое переохлаждение и чудовищную трясучку. Его бьет и колотит, как в жутком танце под аккомпанемент труб самого последнего суда, выворачивает руки и ноги, наматывает мышцы на игольчатые колеса судороги. Так добросовестная хозяйка выжимает тряпку после мытья полов.

А затем все кончается. Как будто щелкнули переключателем. Мокрота бесследно исчезает, оставляя обезумевшего от пережитого человека посреди леса.

Вот и сейчас у Свордена Ферца возникло ощущение, что он вляпался в мокроту. В мокроту из мокрот. Откуда если и выходят живыми, то потерей волос и мучительной болью в суставах последствия не ограничиваются. Ему показалось, что вся влага мира неудержимо всасывается в его тело, вливается в каждую пору с неукротимостью Блошланга, врывается внутрь с яростью мирового потопа, снося все преграды, перемалывая шпангоуты костей, разрывая в клочья рангоуты жил, скручивая в спирали обшивку мышц, заполняя свободное пространство легких, желудка, кишечника, мочевого.

Из ужасного далека до него донесся ее голос:

— Мне показалось, что они умирают, бабушка… Я… я страшно испугалась… но потом…

— Замолчи! — хотел заорать Сворден Ферц. — Ради всего в этом мире, замолчи! — но привидение одним глазом зло уставилось на него, запечатав уста, а вторым с сочувственным добродушием продолжало поощрять к разговору наивное дитя, так и не понявшее, что злой зверь сожрал ее бабушку и натянул на себя обличье милой старушки.

— Но потом ты поняла, что в нем нет никакой угрозы?

— Да… Никакой…

— Подойди ко мне, дитя, — старушка требовательно протянула руку, и в ее тоне проскользнуло нечто такое, отчего дитя слегка заколебалось, еще крепче вцепившись в Свордена Ферца.

Однако ее пальцы соскользнули по мокрой руке, она сделала маленький шажок — крошечный, почти незаметный, но вполне достаточный, чтобы привидение вдруг с противным хрустом лопнуло, как будто кто-то разодрал иссохшую старушечью плоть пополам, распахнулось, обнажив зыбкую, леденящую темноту, куда с нарастающим ревом устремился воздух. Мотающиеся по сторонам отверстой бездны как два крыла половинки лица старухи еще сохранили ласковое выражение, и даже глаз ее продолжал буравить Свордена Ферца, а руки тряслись по сторонам прохода, то ли в агонии, то ли в тщетных попытках дотянуться до все еще упирающегося дитя.

— Держись! — каркнул Сворден Ферц, но тут могучий шлепок в спину сбил его с ног, придавил к полу, и он с отчаянием смотрел как уплотнившийся вихрь полупрозрачным щупальцем подхватил ее, закрутил, точно перышко, и со всего размаху бросил в стылую бездну, где поблескивали разноцветные огоньки.

Половинки старушечьего рта раздвинулись в улыбке, которую можно назвать добрейшей из добрейших, обрети она целостность, мелкие трещинки пошли по лицу, задели глаз, что пришпилил Свордена Ферца к полу, глазное яблоко лопнуло, разлетевшись мелкими брызгами, чары пали, и Свордена Ферца неудержимо потянуло внутрь смыкающейся бездны.

Она медленно падала, раскинув руки и ноги. Широко открытые глаза смотрели на Свордена Ферца с непонятным выражением, а губы что-то шептали, неразличимое в оглушающем гуле ветра. Он рванулся за ней, но кто-то крепко держал его за лодыжки и тянул назад, вырывая из тугой пелены ветра. Нечто медленно впивалось ему в бока сотней острейших зубьев. Боль нарастала, Сворден Ферц засучил ногами, пытаясь освободиться, но тут его со всей силы рванули назад, отчего он заорал так, будто ему живьем сдирали кожу.