— Робот должен беспрекословно выполнять приказы своего командира в чем бы они не заключались и каких бы усилий не потребовало их выполнение, — сказал Конги. — Робот вправе наносить ущерб другим людям в неменьшей мере, чем того требует выполнение первого закона, — уверенности в его могучем лязге прибавилось. — Робот не должен заботиться о собственной безопасности, выполняя полученные приказы. О его безопасности позаботится, если это потребуется, командир! — последние слова он уже проревел, словно пошедшая на взлет ракета.

— Вот так-то, железо, — удовлетворенно покачал головой Ферц.

— Вы все лжете! Все! — крикнула бывшая жена Сердолика. — Я и не знала, что ложь может быть такой… такой обыденной… Мне она казалась сродни убийству — да, люди убивали, но это было так давно… еще при мамонтах… А потом на моих глазах… его… Но даже тогда я не поверила в существование лжи… А теперь верю! Верую, ибо абсурдно…

Сердолик повернулся к Ферцу:

— Ферц, у меня нет зажигателя. Я бы отдал его тебе, но у меня его нет, — он замолчал, видимо колеблясь — продолжать ли дальше. — Я его уничтожил, понимаешь? Уничтожил, как величайшее искушение своей жизни. Враг рода человеческого нашептывал мне: «Возьми, сделай, стань тем, кем тебя задумали самые могучие, самые мудрые, самые добрые»…

— Я ничего не нашептывал, — с наигранным неудовольствием сказал Вандерер, но Сердолик не обратил внимания на его неуклюжую попытку подыграть тому, что он считал блефом.

— Возможно, я так и сделал бы. Сделал, если бы имелась хоть крошечная надежда, что во мне останется что-то человеческое, что я не превращусь в какой-нибудь монокосм с вечной жизнью в неописуемых наслаждениях от плеска звездных морей…

— Сынок, — тяжело выдохнул Вандерер, — если это так, то ты сделал огромную ошибку, — крупные капли пота проступили на обрюзгших щеках.

— Тем, что не захотел плясать под вашу дудку? — ядовито поинтересовалась бывшая жена Сердолика, но Вандерер не обратил на ее слова никакого внимания.

Вытирая пальцами пот каким-то бабьим движением, словно бы размазывая неудачно легший макияж, он не отрываясь смотрел на Корнеола, то ли ожидая небесного грома, испепеляющего отступника, то ли разверстого пекла под его ногами.

— Мы проводили эксперимент по изучению регенерации зажигателей… — наконец сказал Вандерер. — В отличие от других артефактов Вандереров они не восстанавливаются. Мы уничтожили один зажигатель… — здесь он замолчал, как опытный артист выдерживая паузу.

— И что? — спросил Сердолик.

— Через несколько дней после уничтожения зажигателя она… человек, которому он принадлежал, погиб в горах. Лавина обрушилась на группу школьников. Но этот человек оказался единственным погибшим, — сказал Вандерер.

— Случайность, — выдохнул Сердолик. — Это ваши дурацкие интерпретации. Дайте факты воспитателям детского сада, и они сочинят не менее забавную историю… — развел руками Корнеол. — И я… я не собираюсь в горы!

Вандерер молча выслушал его, как обычно слушает строгий родитель наивные оправдания провинившегося отпрыска, отлично понимая, что тот всего лишь храбрится, отчаянно пытаясь пересилить дрожь в коленях и руках.

И Сердолику вдруг пришел в голову дурацкий вопрос — почему у гипотетических создателей этих дурацких зажигателей и у главы компетентных органов одно и то же имя?! Что за прихоть судьбы одарила неведомых чудовищ, давным-давно сгинувших в бездне пространства-времени, и чудовище в обличье человека даже не именем, а каким-то скверным погонялом — то ли намекавшем на их обоюдную неуспокоенность в этом мире, отсутствие корней и ветрил, то ли на холодную отчужденность, ледяное равнодушие интеллекта, что препарирует попавшие на скальпель его познания вещи отнюдь не из интереса, не во имя высокой и, может, гуманной цели, а лишь подчиняясь инстинкту разума, требующего от своего носителя поступать с вещами именно так и никак иначе. А если в этом совпадении таился глубокий смысл, точнее даже не таился, а взывал к каждому, кто хоть раз слышал о Вандерерах и при этом имел сомнительную честь хоть краем уха услышать о железном старце, что твердой рукой правил Kontrollenkomission, ведавшей штатными кострами аутодафе во имя безопасности человечества? Если выцветшими глазами старца на Ойкумену взирало слившееся в монокосм чудовище, из каких-то своих, чудовищных, соображений все же решившее до конца досмотреть незамысловатое, в общем-то, представление под названием «гусеница в муравейнике»?

И словно бы прочитав эти мысли Сердолика, его бывшая жена вдруг отчаянно выкрикнула в столь ненавистное лицо железного старца:

— Я не верю! Чепуха! Ваши обычные бредни о заговоре сверхцивилизации! Параноики! Вас лечить надо! Это же человек! Человек с большой буквы! Личность! Гордое звучание! А вы говорите, что между какими-то дурацкими штуками и Человеком имеется неразрывная связь… Мракобесие! Какая связь?! Только в вашем извращенном умишке каждый человек всего лишь винтик… функция… шестеренка в бездушном механизме! Поэтому вам и нужны всякие флакши-макши… вам кровь нужна! Вам плевать на богатый внутренний мир, на Высокую Теорию Прививания!

Они шли по болоту пока мировой свет не угас полностью. Однако промозглая густая темнота тут и там разбавилась огнями на вершинах причудливо изогнутых растений. Свет сочился сквозь плотную сморщенную кожуру стручков, и если приглядеться, то можно было увидеть, что они пронизаны густой сетью капилляров, внутри которых невидимое сердце гоняло зеленоватую кровь.

Сворден Ферц походя потрогал один из таких стручков и тут же пожалел об этом — ощущение такое, будто коснулся готового вот-вот лопнуть нарыва, где под твердой оболочкой скрывалась горячая, переливчатая гнилостная масса.

Сказать, что они шли, — преувеличение. Скорее, брели. А еще точнее — тащились, увязая по щиколотки в густой творожистой грязи, спотыкаясь о кочки и чуть ли не поминутно останавливаясь — отдышаться, соскрести с ботинок неподъемные наслоения спутанной травы, мочалистых корней, обильно сдобренными всякой здешней нечистью — букашками и червяками. А если говорить совсем без обиняков, то тащились только они с Хераусфордерером, как два огромных танка, невесть как занесенные в здешние гиблые места, оставляя после себя широченную колею, медленно заполняющуюся водою.

Мальчишка же, напротив, легко и беззаботно скакал с кочки на кочку, порой балансируя на одной ноге и махая руками, точно жучок. Вдобавок он весело насвистывал, а порой и вовсе начинал описывать вокруг Свордена Ферца и Хераусфордерера круги, запуская им в потные спины тяжелые комья грязи.

Сворден Ферц стоически не обращал на подобные выходки внимания, справедливо полагая — чем бы дитя не тешилось… Однако Хераусфордерер большим терпением не отличался и при каждом попадании ему по спине грязью все громче и громче повторял:

— Крайценхагельдоннерветтернохайнмаль! — пока вредный мальчишка не подловил момент, когда тот замер в неустойчивом равновесии на одной ноге, выбирая место посуше, и не залепил ему по затылку такую здоровенную кочку, что Хераусфордерер плашмя рухнул в грязь.

На удивление, после того как Сворден Ферц помог ему встать, Хераусфордерер впал в странное спокойствие. Он больше не ругался, не обращал внимания на сорванца и его проделки, погрузившись в глубокую задумчивость. Впрочем, мальчишке быстро надоело кидаться грязью, особенно после того, как Сворден Ферц весьма ловко перехватил его, проносящегося мимо, за лодыжки, и, перевернув вниз головой, с наслаждением макнул головой в лужу почище.

— И как там у вас на биостанции? — Сворден Ферц решил завести светский разговор с Хераусфордерером, чье сосредоточенное молчание его слегка обеспокоило. — Какие вести с передних фронтов науки?

— Воюем, — после непродолжительного молчания процедил Хераусфордерер. — Толку только никакого нет… Одни предатели, да провокаторы вокруг.