Дальше они прошли своеобразный перекресток, где по левую руку толпились пустые бочки из-под соленых огурцов, селедки и жира, загораживающие небольшой, в три ступени, спуск на детскую площадку, а по правую виднелись угрюмая стена казармы, прилепившийся к ней подъем в библиотеку, просвечивающий сквозь голые кусты и деревья бетонный круг фонтана и более-менее ясная перспектива чреды волейбольных и спортивных площадок, а также уходящий наверх к плацу склон. Спустились по раскрошившейся лесенке с проступившим ржавым сетчатым скелетом, причем Славе пришлось здесь перехватить Вову за шиворот и пустить его вперед. Это оказалось очень предусмотрительным - тот запнулся за железку и чуть не полетел вниз лицом. Слава рванул его назад, сам споткнулся о ступеньку и они вдвоем сели на холодный бетон.

Чайная была открыта и пуста. За прилавком скучала Маша, большое помещение освещалось только светом из застекленных витрин с выставленными пирожными, бутылками лимонада и банками томатного сока, что создавало уют и интим, убогость столиков скрадывалась, а жуткие березки, сваренные из стальных труб, с укрепленными на стволах цветочными горшками вообще терялись в темноте - окон было мало и ни одно не выходило на солнечную сторону. Взглянув на посетителей, Маша никак особенно не отреагировала, решив, наверное, что в столь ранний час школьники покупать ничего не будут, а сигареты она им твердо решила не продавать.

Слава с облегчением усадил совсем размякшего Вову за ближний столик, сам присел на секундочку, чтобы отдышаться и утереть жгучий пот, автоматически спахнул вчерашние крошки, поднялся и пошел к прилавку. Набор сластей был стандартный - очень вкусные хрустящие слоеные сердечки, белые квадратики с толстой красной начинкой, самые дешевые и самые невкусные, эклеры, большие вафли с липкой прослойкой, курабье, коржики с орехами и россыпь разнообразных сосалок. Слава решил остановиться на сердечках и эклерах и запить их "Вита-колой".

В кармане оказались одни пфенниги - Катькины капиталы, после долгого ее нытья обмененные братом на желтую юбилейную монету в пять марок. Теперь эти пять сотен хоть и легких по-одиночки "фенюшек" изрядно оттягивали карман.

- Маш, вам мелочь нужна?

- Сигарет нет, - улыбнулась тридцатилетняя аппетитная "тетя", по слухам - первейшая утешительница младшего комсостава городка.

Раньше мысль о ее возрасте Славу как-то не волновала - заходил он сюда очень редко, в день раз, еще реже смотрел на ее лицо, лежащую чуть ли не на пирожных мощную, одуряющую грудь с пуговками сосков, проступающими сквозь кружевной передничек, платье и, возможно, лифчик, тонкие пальцы с обгрызенными, но наманикюренными ногтями, туго обтянутый зад, из разряда тех, что классифицировались как "корма", отмечал это все больше мельком, как третьесортную дичь. Сейчас же, желая отвлечься от тяжелой сцены с Вовой (обернувшись, он увидел что тот стек на столешницу и больше производил впечатление марионетки, лишившейся работы в кукольном театре, чем школьника или просто подростка), он включил неотразимую улыбку, добавил блеска в глаза, а Маша в ответ сменила дежурную ухмылку на добродушную, преобразившись в порочного ангела.

- Вам бы очень подошло имя Анжелика, - чистосердечно признался Слава.

- Почему? - еще по-ангельски порочнее стала Маша.

- Именно поэтому, - щелкнул пальцами от удовольствия Слава. - Две бутылки "колы", эклер и, естественно, сердце...

Намек или не был понят, или слишком хорошо закамуфлирован, но двигалась Маша божественно. Кто сказал, что она полная? Это с такой-то талией?

Слава высыпал на весы всю мелочь, взял бутылки и тарелочку с пирожными, кивнул Маше, чтобы она к нему наклонилась, с удовольствием заглянул ей за ворот платья, и почему-то шепотом сказал:

- У меня только фенюшки? Пересчитаешь, Маша?

- Конечно, - шепнула она.

Расставив все на столике и поддернув Вову за капюшон, он сел напротив, не зная как дальше быть. На сладкое тот все-таки отреагировал - в пустых, ненормальных глазах появился интерес, они залупали, заморгали, стряхивая пугавшую Славу пленку, - взял "колу", сердечко, отхлебнул, откусил, украсив куртку и стол очередными крошками, и сообщил:

- Гадость.

Но мертвый фантош постепенно оживал, челюсти двигались все энергичнее, лимонад с громким бульканьем струился в горло. Вова захапал и его долю, но Слава не возражал, почти что с умилением разглядывая жрущую его эклер проблему. Главное не делать необратимых поступков и вовремя затыкать его сдобой. Впрочем, это вряд ли, только на пирожные их не купишь.

И когда Слава уже было решил, что по крайней мере до автобуса и школы все будет в порядке - разговоры, споры, виды, девочки, желание не выделяться в низшем из миров, Вова прикончил свою бутылку, взял вторую, неоткупоренную, на что Слава никак не отреагировал, погружаясь в собственные проблемы, растерянно поискал открывалку, попытался пальцами содрать железную крышку, но левая рука для этого была слабовата, перехватил посудину за толстенькое горлышко и шарахнул ею по железной окантовке стола.

Звон и шипение вырвавшейся на свободу "колы", приторный запах, уколовший ноздри, вовремя вывели Славу из задумчивости, он успел инстинктивно откинуться назад и жутковатая "розочка", растопырившая в потеках лимонада стеклянные лезвия, лишь противно чиркнула его по болонье анарака. Слава оттолкнул от себя стол, но его стул не удержался на двух ножках и опрокинулся назад. Падая, Слава видел как Вова неправдоподобно легко отшвырнул покалеченной рукой разделяющий их стол (тяжело разбилась казенная тарелка из дрянного фарфора), но дальше кадр скрылся за устремившимися в небо коленями.

Его охватила паника. Он барахтался на деревянном полу, ноги намертво завязли где-то в стуле, в шее поселилась горячая боль, не дающая приподняться и осмотреться. Он вытянул вверх руки, отталкивая низкий наштукатуренный потолок, и тут же получил стеклом по ладоням. Между большими пальцами с потолка свисало такое же шершавое и желтоватое от засохшей извести лицо с зажмуренными глазами, тыльные стороны ладоней прорезались мелкими красными ручейками, а сами ладони занемели, вниз стало опускаться нечто коричневое и острозубое со светлым пятном в центре, но ноги наконец вырвались из плена металлических ножек и принялись совершенно самостоятельно толкаться, пинаться и в пустую месить воздух.

И тут Маша закричала.

Это было если не ледяным душем, то освежающей пощечиной, выбившей из головы весь страх и превратившей сцену членовредительства в нечто наигранное, искусственное, стыдное до морщин на носу. Слава покраснел от неловкости и, продолжая сидеть не полу, испытывал желание врезать Вове до крови, до боли и хруста в костяшках. Стоявшая рядом на коленях Маша стирала с его рук кровь, но оказалось, что ничего особо страшного не произошло - несколько царапин, будто драчливый котенок постарался.

- Это что же, - плача причитала Маша. - Сидят, кушают, и на те - сцепились как петухи.

Вафельное полотенце было мокрым и горячим, ранки щипало, а запах ее волос приятно будоражил Славу. Он наклонился и поцеловал ее в маленькую родинку на шее, но Маша, кажется, ничего не заметила.

Вова уже поставил на место стол и стулья, подобрал с пола крупные осколки и аккуратно сложил их в мусорное ведро около двухметрового холодильника, охраняющего вход за прилавок. Продолжать физически или словесно выяснение отношений не имело ни смысла, ни желания, словно предаваться семейным воспоминаниям о милых, но постыдных детских шалостях, которые самому очень хочется забыть, но родители упорно не дают это сделать.

- Поаккуратнее бутылку нужно открывать, - пробормотал Слава и заорал на все еще плачущую Машу:

- Не было ничего! Понятно тебе?! Не было!

Страх ушел, сгинул горячий отвратительный шарик между ключицами, но его энергия еще не иссякла, предательски растеклась дрожью по рукам, и только теперь, перед самым приступом, где-то на околице сознания Слава понял, что врезать все-таки стоило... Ради себя, только ради себя...