В такт по-хорошему заунывной песне позвякивал медный колокольчик, висевший на веревочке, повязанной на запястье лековской правой руки.

– ...вот и все, Ванюша, – наконец закончил Леков.

– Все, ребята, все, вам же сказали, – замахал руками вскочивший с пола Яша Куманский. – Все, концерт окончен. Артист устал.

Куманский начал делать руками пассы, удивительно похожие на движения птичницы, выгоняющей гусей с чужого огорода. Разношерстная публика послушно потянулась в коридор. Журналист Куманский пользовался в музыкальной среде большим авторитетом.

Огурцов стоял, прижавшись к стене, – действия Куманского его не касались, он был здесь своим человеком и с удивлением думал о том, как влияет содержание песни и ее мелодика на поведение окружающих. Лекова понесло в славянские дела – и тут же пошли ассоциации с гусями. А гусь по древним поверьям – птица мистическая. Из царства мертвых прилетает и туда же возвращается. Когда зима настает. А сейчас как раз поздняя осень.

Огурцов с испугом посмотрел на выходящих из квартиры фанатов. Лишь бы они не в царство мертвых сейчас отправились...

С другой стороны – куда они отправляются, выйдя с «квартирника»? В свои мрачные новостройки, которые в конце ноября выглядят еще более уныло, чем обычно. Завтра промозглым утром на работу в воняющем соляркой автобусе. В институты, в которых, вне зависимости от профиля и направленности, первой и наиглавнейшей дисциплиной является – что? Правильно. История партии.

В Крым, что ли, махнуть?..

– Василий, скажи пожалуйста, что это тебя потянуло в официоз?

– Деньги были нужны.

– А если серьезно?

– А если серьезно, то они мне и сейчас нужны.

– Сколько же тебе нужно денег? Только не отвечай, как Шура Балаганов...

– Не отвечу. Мне нужно значительно больше, чем Шуре.

– Зачем же?

– Яхту купить.

– Какую яхту?

– Яхта под названием «Пошли все на хрен». Плавать на ней в нейтральных водах. И на звезды смотреть.

– Хорошо... Василий, а что ты думаешь вообще о роке? Меняется ли он у нас? И насчет Григоровича – он же был, так сказать, одним из первых рокеров, а теперь стал почти эстрадным артистом...

– Отчечественный рок всегда воспринимался как музыка протеста. А когда исчезло то, против чего был протест, – тут року и кранты пришли. Потому что настало время переводить рок на уровень высокой музыки. А с этим в России беда. Рок для нас чужд. Как чужд французам и немцам. Рок создавался внутри англоязычной среды. Там он и умрет. А насчет Григоровича – на самом деле он не был первым русским рокером.

– А кто был?

– Мусоргский.

– Ты любишь классику?

– Да. Очень.

– Литературу тоже классическую?

– Исключительно.

– Твой любимый литературный персонаж?

– Еврейская девушка Любочка Каксон.

– Кто?!

– Ну, помнишь, Яша, песня есть такая классическая. «А Любовь Каксон стороной прошла».

– Хм... Ясно. Скажи, если тебе так нравится еврейская девушка, хи-хи, Любочка, то что тебя так привлекает в славянской теме? В твоих новых песнях явственно прослеживается...

– А фиг его знает. Ничего меня особо не привлекает. Я пою то, что чувствую. И как чувствую. Портвейна дай, а? В горле пересохло.

– Последний вопрос. Как ты назовешь своего будущего сына? Или дочь? Вообще, какие у тебя любимые имена?..

– Гитлеркапут.

– Как-как?

– Гитлеркапут. Если у меня родится сын, я назову его Гитлеркапут. А что – очень патриотично. В духе времени и истории нашей страны. Гитлеркапут Васильевич Леков. А?

Где-то в глубинах космоса, в абсолютной тишине, среди светящихся шлейфов ионизированного газа беззвучно умирала звезда.

Вакуум был в этой области исключительно богат, породив обширные водородные облака, что протянулись на десятки световых лет.

Сквозь облака пробегали гравитационные волны, тревожа атомы водорода и подталкивая их друг к другу, создавая сингулярности. То тут, то там плотность водорода становилась больше. Другая случайная волна вскоре разрушала сингулярность, отгоняла атомы один от другого. Или не разрушала...

Волна кайфа все нарастала, обволакивая и унося куда-то...

...Когда плотность и масса сингулярности достигали некоторого предела, сингулярность, собственно, переставала был сингулярностью. Точнее, не переставала быть, а теряла право так называться. По достижении критического предела сингулярность становилась протозималью, гравитационное притяжение которой стягивало к себе вещество из периферийных районов облака. Постепенно формировалась протозвезда...

Тишина. Лишь ритмический шорох дыхания.

Хорошее слово: ПРОТОЗВЕЗДА. PROTOSTAR. Многозначительное. Протозвезда экрана. Голливудская протозвезда. Рок-протозвезда. Мы все – прото-. Потому что звездами будут те, кто придет после нас.

...Давление внутри протозвезды нарастало. Нарастала и температура. Молекулярная фаза. Металлическая фаза. Температура повышается. И вот наконец – реакция термоядерного синтеза. Родилась звезда...

Чей-то голос – искаженный, будто воспроизводимый на малой скорости, и оглушительно громкий, бьющий по ушам...

Леков приоткрыл глаза. Он сидел. Под спиной было что-то жесткое.

– Ты кто?

– А ты где? – вопросом на вопрос.

– Маркиза?

– Нет, блин, папа римский. Козел ты, Васька.

– А ты чего тут делаешь?

– Ничего себе! – возмутилась Маркиза. – Он еще спрашивает!

Леков пошевелился. Под пальцами тихо зазвенела струна. Он сидел на полу, застланном газетами, привалившись к заляпанной известью стремянке. На коленях у Лекова лежала гитара.

– Хорош, – хмыкнула Маркиза. Она устроилась на диване и оттуда наблюдала за Лековым.

– И давно я тут? – спросил Леков.

– Порядком. Звонок в дверь – ты. Двух слов связать не можешь. Стоишь, как столб, лыбишься тупо. Потом зашел, гитару взял и на пол сел. Я тебе говорю, куда, мудило, грязно там. Побелка, не видишь, что ли. А тебе все по барабану. Сидишь, наигрываешь что-то. Потом перестанешь, а потом снова наигрываешь. Чем это ты так?

– А фиг знает, – беззаботно отозвался Леков. – Колеса какие-то. Уносит с них классно.

– Уносит его, козла. Стадникова знает, куда ты поперся?

– Не-а. Я и сам не знал. – Леков усмехнулся. – Ладно, хорош трендеть. Жить надо на полную катушку.

– На хуюшку. Знаешь, что я тебе, Васька, скажу. Ты попросту жизни боишься. Отсюда все твои половецкие пляски. Выкрутасы идиотские.

– Скажешь тоже. – Леков помотал головой. Подташнивало. Перед глазами все плыло.

– А хрена лысого тут говорить. Это же видно.

– А ты сама-то не боишься? – Леков с усилием отлепился от стремянки и встал. Качнулся.

– Тоже боюсь. Жизнь – страшная штука. Но я себя в руках держу. А ты – нет. И в этом разница между нами. – Маркиза сурово обхватила руками колени.

– А чего ты тогда после сейшена так быстро свалила? Погудели бы вместе.

– С тобой после сейшака только и гудеть было. Тебя же с квартиры той до автобусной остановки волоком тащить пришлось. – Маркиза хмыкнула. – Правда, мне это в тему вышло. Я тебя на этого здорового погрузила, как его, Ихтиандра, а сама скипнула.

– А чего скипнула-то?

– Да он клеиться ко мне начал с недетской силой. А мне не в кайф вдруг все стало. Кстати, ты за эти свои гастроли с Лукашиной бабок-то огреб?

– Огреб.

– Стало быть, насос ты теперь?

– Я отсос, а не насос. Я должен до сих пор.

– Ну, у тебя и долги... А кому должен?

– В том числе и Ихтиандру этому...

– То-то он очень недоволен был, что ему тебя тащить пришлось. Ты его еще и облевал под завязку.

– Я бы их всех облевал. Весь этот шоу-бизнес.

– Слышь, Васька, а что ты там про звезды бормотал? Ну уж очень заумное втюхивал. Сидишь тут, бормочешь. То ли со мной разговариваешь, то ли сам с собой. Ну я тоже поддакиваю. Знаешь, если с пьяными разговаривать, они быстрее в себя приходят. Точно тебе говорю. Я по себе это знаю.