Наше обсуждение было лишено блеска, и в конце концов Эш предложил прерваться. Боевой дух, который пробуждали такие уикенды, угасал.

– Давайте-ка пойдем домой. Проведем пару часов, уставившись в ящик, чтобы расслабиться, и вернемся сюда к восьми утра, – предложил он. – Между прочим, телевизор не обязательно входит в программу, – добавил он, взглянув на нас с Элли.

– Как будто меня хватит на что-нибудь еще, – сказала Элли, зевнув, и игривая мысль, посетившая было меня, тут же испарилась. – Если ты не имеешь ничего против, Чарли, я просто хотела бы пойти домой, принять ванну…

– Я уверен, что Чарли обеими руками «за», – встрял Эш.

– … одна, немного почитаю и лягу спать. Одна, если никто не имеет ничего против.

– Никаких проблем, – ответил я. – Не сомневаюсь, что за последние пару дней ты достаточно на меня насмотрелась.

Элли самым бессовестным образом согласилась с этим.

– У меня такое чувство, словно мы уже женаты. Я провожу с тобой день и ночь, мы с тобой делим заботы и труды пополам, мы тратим много времени на споры – причем я всегда права, – и после всего этого у меня уже не остается сил на секс.

Остальные захихикали.

– Что ты хочешь этим сказать – споры, в которых ты всегда права? – осведомился я.

– Как насчет пункта сорок пять?

– Это исключительный случай, – проворчал я.

– О, они устраивают семейную сцену, – заметил Эш.

– Ставлю десять долларов на Элли, – сказала Люси.

– Мы не будем вспоминать пункты с шестьдесят девятого по семьдесят пятый, не так ли? – Элли не хотела, чтобы я так легко отделался.

– Это просто еще семь исключительных случаев, – ответила за меня Ханна. – Оставь его в покое.

Эш задумчиво взглянул на меня.

– Но он незаменим, когда дело доходит до ксерокса. Вы же знаете, что женщины не умеют обращаться с электроприборами – если только это не фен для укладки волос.

Улыбнувшись, Элли тяжело поднялась.

– Я пошла. Проблема заключается в том, Чарли, что я стремлюсь во всем к совершенству, а ты – нет.

Я ухмыльнулся.

– Вот почему ты встречаешься со мной, а я – с тобой. Так мне думается.

Она остановилась в дверях, не в силах сдержать смех.

– Есть еще один признак, по которому нас можно принять за супружескую чету. За мной всегда будет последнее слово. – И она вышла за дверь, прежде чем я успел крикнуть: «Нет, не будет».

Понедельник, вторник и четверг промелькнули за составлением и переделыванием проектов, и только на третий вечер мы сделали короткую передышку. Один пожилой компаньон в нашем отделе уходил в отставку, и нам пришлось пойти на его отвальную. Все мы туда рвались: если благодаря его уходу откроется вакансия, и мы желали убедиться собственными глазами, что он действительно уходит.

Мы решили оторваться от работы на час, чтобы сходить на вечеринку – этого было достаточно, чтобы нас видели там те, кто должен. Мы прошли в банкетный зал на верхнем этаже сразу же после восьми часов, когда веселье было в полном разгаре – в «Баббингтоне» это означало, что пара сотрудников ослабила узел на галстуке. Уходящий в отставку был достаточно популярен, но всех притягивало к отвальным печальное чувство, которое можно выразить фразой: «Хотел бы я быть на его месте». К тому же обслуживающий персонал в «Баббингтон Боттс» так же энергично открывает бутылки шампанского, как юристы этой фирмы действуют красным карандашом, когда перед ними контракт.

Каждый из нас пятерых ограничился одним стаканом каждый, и когда я рыскал в поисках жареного арахиса (день был такой напряженный, что для меня это был бы ланч), то сделал ошибку и подошел слишком близко к одному грузному, краснорожему компаньону из нашего отдела. Он был непременным участником любого застолья в нашей фирме, причем пользовался дурной славой. Если бы это была семейная вечеринка, его можно было представить себе в роли подвыпившего дядюшки, который присматривал за столом с напитками и в конце концов свалился под этот же стол. Надо отдать ему справедливость – он был юристом Сити старой школы, а их становится все меньше даже в «Баббингтон Боттс».

– Такая вот вечеринка – чертовски хорошая штука для объединения команды, – выговорил он заплетающимся языком, вытирая лысую голову носовым платком. – Вы Везунчик[38] или что-то в этом роде, не правда ли?

Да, пожалуй, несколько странное заявление.

– Полагаю, что порой мне действительно везло.

– Нет-нет, я говорю о фамилии – Везунчик или что-то такое.

– Фортьюн, Чарлз Фортьюн. – Ну, конечно, мы же проработали на одном этаже всего шесть лет!

– Везунчик. Фортьюн, – захлебывался он от восторга. – Вы поняли? Господи, это же так смешно! – Он подтолкнул меня локтем, пролив напиток из своего бокала себе на рукав. – Черт побери! Мне бы нужно белого вина, чтобы вывести это пятно, да? – Он попытался сосредоточиться, и его лицо сморщилось. – Но это же и есть белое вино. И какого же дьявола мне теперь делать? – Он взглянул на меня с вызовом.

– Лучше продолжайте его пить, – посоветовал я. Это было все равно, что сказать свинье, чтобы она продолжала валяться в грязи. Мой собеседник радостно последовал этому совету. После длительных препирательств с Элли и Ханной, которые вымотали меня за день, я засчитал это себе как небольшую победу.

Краснорожий компаньон, чтобы сохранить равновесие, оперся на мою руку, отрезав мне пути к бегству, и начал длиннейший монолог о какой-то переписке, которую вел с одним страховым обществом. Он так занудил меня, что когда в конце концов перевел дух, я стал молиться, чтобы мочевой пузырь заставил его удалиться. Но ничуть не бывало – он придвинулся ко мне еще ближе и задышал в самое ухо:

– Хотите узнать что-то интересное?

Я храбро улыбнулся, когда он в приступе кашля выплюнул часть выпитого вина в свой стакан.

– Конечно.

– Видите вон ту девчушку? – Его палец водило из стороны в сторону.

– Гм-м, которую?

– Ту, на которой белая блузка и юбка в полоску – кто же еще? Новенькая, но у нее уже имеется определенная репутация. – Он имел в виду Элли.

– И что же насчет нее?

– Славная девчонка.

– Очень.

– Хорошие ноги. Главное в этом деле – хорошая форма ног.

– Вы так думаете?

– А на такой девчонке определенно захочется проехаться верхом. – Он захохотал, и последовал сильный приступ кашля, который не вызвал у меня ни малейшего сочувствия.

Я безмолвствовал. Потом любопытство одержало надо мной верх.

– Что за репутация?

Компаньон с отвращением снял руку с моего рукава.

– Что это вы предположили? Репутация очень хорошего юриста – вот что я имел в виду. – Он сделал паузу. – А вы ничего больше не слышали? Нет? – Лицо его выразило надежду, и меня затошнило фонтаном.

– Нет, ничего. Простите. Он быстро утешился.

– Вы никому не рассказывайте, Везунчик, но она может стать одной из избранных в этом году.

Теперь мой желудок вращался с огромной скоростью.

– Избранных?

– Ну, как вы не понимаете? Станет компаньоном.

– В самом деле? – А что, если я сейчас начну блевать прямо ему в лицо? Неожиданно это показалось мне вполне реальной и заманчивой перспективой.

– Нам нужно принимать в компаньоны по крайней мере двух женщин каждый год – вот что говорит правление. Ну и что с того, что они тут же нарожают детей? Мы все это знаем. Просто нам больше не разрешают об этом говорить.

– Кому-то же нужно рожать, – заметил я. Вообще я старался говорить как можно меньше, чтобы не нарушить ход его мыслей.

– Ну конечно. Но потом они хотят вернуться на своих условиях. Три дня в неделю, два дня в неделю, работать дома, работать в постели. Это дискриминация мужчин, вот что я считаю. Если бы я пошел к Эдварду Грину и заявил: «Послушай-ка, старина, мне бы хотелось работать в постели три дня в неделю», он бы отправил меня в психушку. И был бы совершенно прав.