Представ пред грозными очами господина, браконьер не струсил, не стал кланяться, не просил прощения, не отвёл взгляда, а, немедленно встав на ноги, дерзко посмотрел в глаза Уоршелу.

Заинтересовавшись, кто бы это мог быть (не каждый день увидишь браконьера), Жанна выглянула из-за спины отца. Таинственный браконьер оказался внебрачным отпрыском одного духовного лица, некогда начинавшего свой жизненный путь местным священником. Плодом его стараний и оказался Колин, арендовавшим у барона несколько полос земли вдоль леса. И зачем ему потребовались эти куропатки? Он ведь не бедствовал, раз нанимал для работы крестьян из деревни, да и отец исправно ссужал его некоторой суммой из добровольных пожертвований прихожан во славу Божью. Встал бы на колени, повинился, получил бы свои удары плетью, уплатил бы штраф — и жил бы спокойно. Глядишь, года через два барон разрешил бы выкупить остальную землю — позволил же он Колину полноправно владеть небольшим клочком, на котором стоял его дом. Но сын священника будто специально вёл себя вопреки всем правилам благоразумия.

— Так это ты воровал моих куропаток? — сдвинув брови, спросил Уоршел, немного подавшись вперёд.

— Да, я ставил силки, но не воровал. Куропатки были на моей земле. — Колин гордо выпрямился, давая понять, что он не бессловесная скотина, а сын рыцаря, не имевший, правда, никаких прав на скромное достояние отца.

— На твоей земле, поросячья рожа? — побагровев, взорвался барон. — Разве твой похотливый отец, нацепивший рясу, чтобы удобнее было плодить таких же ублюдков, как ты, не объяснял тебе, что всё, что ты ешь, мерзавец, — моё, что вся земля, по которой ты, червяк, ползаешь, принадлежит мне, что воздух, которым ты дышишь, и вода, которую ты лакаешь — моя неотъемлемая собственность?

— Может быть, но куропатки портили мой урожай. Они были на моей земле, — упрямо возразил браконьер. — Я выкупил её, и если Ваша память так коротка…

— Вот тебе, подонок, твоя земля, вот тебе моя короткая память! — Барон со всего размаху ударил ему кулаком в челюсть. Колин покачнулся, но устоял. Следующим ударом Джеральд свалил его с ног и принялся методично избивать на глазах безмолвствующей толпы. Когда ему это наскучило, он плюнул на распростёршегося на земле человека и приказал: — Поднимите эту тварь!

Слуги с трудом подняли обмякшее тело и придали ему вертикальное положение. Покрытая синяками, вся в кровоподтеках голова Колина безвольно болталась, ноги подгибались, он с трудом держал равновесие.

— Ну, так как, куропатки по-прежнему твои? — усмехнулся Джеральд.

— Мои, — сплюнув сгусток крови, сквозь оставшиеся зубы процедил браконьер и гордо выпрямился. Он обвёл глазами толпу: многие ему сочувствовали, но, конечно, никто не заступиться. В Уорше был всего один закон, и этот закон, истина в последней инстанции — слово барона.

— Ах, так! Ну так получай своих куропаток! — Уоршел выхватил из рук одного из вооружённых слуг топор и одним ударом рассёк беднягу от уха до шеи. Окровавленный труп глухо ударился о мощёную площадку перед крыльцом.

— Теперь-то уж ты наелся «своей земли», выродок! — Вытерев топор об одежду убитого, Джеральд брезгливо бросил его и, пнув носком сапога тело Колина, приказал: — Уберите это, мой двор — не место для падали.

Он знал, что никто не донесёт об этом убийстве шерифу.

Уповая на милость Господа, баннерет Леменор приехал в Уорш, чтобы поговорить о Жанне с бароном. Честно говоря, он не был уверен, что этот разговор может окончиться чем-то стоящим — впрочем, чем чёрт не шутит!

Баннерет не был знаком с бароном Уоршелом, — Артур провёл юность вдали от Леменора, а после у него просто не было времени на визиты; барон же никогда не бывал в их баронстве — но много слышал о нём, как о человеке честном, смелом и гостеприимном (хлебосольство, наряду с налогами немало способствовало уменьшению содержимого сундуков Уоршелов). Исходя из всего вышеперечисленного, Леменор надеялся даже в случае отказа остаться в дружеских отношениях с Уоршелом и при случае снова заговорить о свадьбе.

Вопреки традиции, барон не вышел встречать гостя, подумав, что «этот умник не может приехать за чем-нибудь серьёзным». Он полагал, что в голове у привыкшего жить не по средствам юноши не может быть ни одной путной мысли. По дошедшим до него слухам, баннерет получил рыцарское звание, а, заодно, и своё скромное звание за какую-то безрассудную выходку, тем не менее, закончившуюся для него успешно. Впрочем, барон предполагал, что Леменор никаких подвигов не совершал, а просто умело воспользовался знакомством своего отца с графом Вулвергемптонским.

— И какой из него баннерет? — подумал Джеральд, входя в зал. — Совсем ведь сопляк!

В прочем, Уоршел намеревался радушно принять баннерета: через него можно было завязать знакомство с графом Вулвергемптонским, у которого подрастал племянник. Барону не давала покоя семьсот фунтов годового дохода этого юноши, грозившие возрасти в случае смерти сестры. Так как та не отличалась крепким здоровьем, а в последнее время кашляла кровью, кончина её была не за горами. Не за горами было и наследство от дядюшки — а это уже совсем другие деньги.

На память Джеральду пришли времена, когда Уоршелы были первыми богачами графства. Любой из них мог запросто купить Леменор, одаривал гостей лошадьми и оружием. В молодости он тоже жил на широкую ногу, не учитывая, что деньги имеют пренеприятное свойство просачиваться сквозь пальцы.

Баннерет, как младший по возрасту, первым сделал шаг навстречу и приветствовал хозяина. Уоршел сухо, но благосклонно принял его приветствия и предложил сесть; он даже приказал принести гостю хорошего вина. Это было не просто гостеприимство: ходили слухи, что Артура по протекции Оснея сделают помощником шерифа.

После вежливых расспросов о здоровье и видов на урожай, Леменор преступил к изложению главной цели своего приезда:

— Я бы хотел переговорить с Вами об одном важном деле. Оно касается Вашей дочери. — Подумав, он решил зайти издалека. — Я слышал, это прекрасная и достойного всяческого уважения девушка.

— Да, положа руку на сердце, дочь у меня уродилась красавицей, — довольно хмыкнул барон.

— Я слышал, она образована.

— В меру, знает отрывки из Священного писания, что есть, то есть. Но по мне это только помеха замужеству.

— Почему же?

— Кому же понравится жена, в голове которой полно латыни? — усмехнулся Джеральд.

И зачем он завёл разговор о дочери? Здесь что-то нечисто, ну да ладно. Он мальчишка, у него одни девчонки на уме. Пусть пока восхищается его дочерью, может, удастся повернуть разговор на юного Роданна.

— Думаю, все же найдется человек, который не побоится её чудачеств.

— Пожалуй. Я даю за ней неплохое приданое. Но с женихами сейчас плохо: эти бесконечные войны разорили многие семейства. К счастью, не все. Взять, к примеру, Вашего покровителя…

— Барон, — баннерет наконец решился, — я приехал просить руки Вашей дочери.

— Руки моей дочери? — удивился Уоршел. — Я не ослышался, сэр?

— Именно так. Я смиренно прошу у Вас руки Вашей дочери и надеюсь на Вашу благосклонность.

Поначалу он даже опешил. Чтобы его Жанна — и вдруг Жанна Леменор? Чтобы этот сопляк промотал ее приданое? Не для того он его наживал потом и кровью, растил, кормил и лелеял свою дочь, чтобы она досталась этому захудалому баннерету. Кто он — и кто Уоршел, чьи предки были баронами уже при норманнских завоевателях?

— Я вынужден Вам отказать, — сухо ответил он и пожалел, что приказал налить ему вина. — Сожалею, сэр.

Барон встал, чтобы проводить его, но баннерет вовсе не собирался уходить.

— У Вас ко мне еще какое-то дело?

— Нет. — От волнения Артур забыл о покупке зерна.

— Тогда милости прошу ко мне в другой раз.

— Я приехал просить руки Вашей дочери и не уеду, пока не получу ее.

Вот настырный мальчишка! Настырный и наглый, его надо поставит на место.