— Небось, самой не понравилось бы, если с десяток пьяных привалили её к стенке и начали по очереди объезжать! — подумала она. — Я ведь, как и она, свою честь блюду, может, даже и почище, чем она.
Служанка насупилась и, расчесывая госпоже волосы, нечаянно задела гребнем кожу.
— Осторожнее, мерзавка? — Жанна обернулась и больно ударила её по рукам.
— Нечаянно я, простите!
— Впредь будь осторожнее. А то гриву повыдергаю! Закончишь с волосами — спустишься к гостям и спросишь, не нужно ли чего.
— Почему я? — загнусавила Джуди. — Почему не Салли?
— Потому, что она помогает Элсбет. От тебя на кухне толку никакого, только языком болтать горазда. Ну, закончила?
— Угу! — буркнула служанка.
— Так чего стоишь? Иди!
— Не пойду! — заартачилась девушка. — Когда сеньоры напьются, у них одно на уме.
— Ступай! Ничего с тобой не случится. Барон Леменор не даст тебя в обиду.
— А вдруг он ушёл? Бедная, бедная я!
— Хватит канючить! — прикрикнула на неё графиня. — До чего ты мне надоела! Если не пойдёшь сейчас же, я выпорю тебя.
— Хорошо, я спущусь. — Она знала, что рука у Жанны тяжёлая, а пояс у неё с посеребрённой медной инкрустацией — парой царапин не отделаешься. — Помоги мне, Пресвятая Дева!
Служанка замерла у перегородки, пристально уставившись на шкатулку с драгоценностями, которую графиня хотела перепрятать в другое место.
— Ну, что встала? — Жанна почувствовала её взгляд и обернулась.
— Вспомнилось.
— Что вспомнилось?
— Сон. Я, как проснулась, три раза «Отче наш» прочитала.
Графиня осторожно опустилась на пол и неосознанно прижала шкатулку к груди.
— Какой сон? — встревожено спросила она.
Обрадованная минутной задержкой, Джуди отошла от перегородки. Недавний сон припомнился до мельчайших подробностей и заставил перекреститься.
— Мне привиделось, что Вы снова выходите замуж. Стоите перед алтарём такая красивая, счастливая, но платье на Вас почему-то белое… А в руках у Вас белая роза.
— Сон длинный? — нетерпеливо перебила её графиня.
— Не бойтесь, я быстро расскажу! Мне самой до сих пор не по себе.
Служанка помолчала, словно что-то припоминая.
— Потом приехал сеньор Леменор. Тут-то роза у Вас осыпалась. Целый ворох лепестков у ног, а они красные — красные, будто кровь!
Жанна невольно ещё крепче прижала шкатулку к груди, так, что ей даже стало больно. Ей вдруг стало страшно, показалось, что там, в углу комнаты что-то краснеет. Она чуть не закричала, чуть не обнаружила перед служанкой суеверного страха.
— Откуда ворох? — тихо спросила Жанна; Джуди заметила, что она побледнела. — Роза ведь была одна.
— Не знаю. Священник говорит, что ему положено, сеньор Леменор склоняется над Вами, чтобы поцеловать — и падает. А у Ваших ног не лепестки, а кровь…
Графиня не выдержала и, вскрикнув, с ногами забралась на постель. Она полулежала на подушках и дрожала.
Служанке тоже было страшно, но она продолжала:
— Все кричат, бегают, я Вас, как могу, успокаиваю. И вдруг — тишина. Я оборачиваюсь и вижу позади Вас милорда.
— Милорда? — Жанна еле шевелила губами.
— Графа Норинстана. Он сам на себя был не похож: бледный такой, глаза навыкате — мертвец мертвецом! Что дальше было, я и говорить боюсь; кровь в жилах стынет! Только до сих пор стоит перед глазами, как он схватил Вас за шею и задушил! Задушил… и ожил. Граф и меня убить хотел, только я закричала и проснулась.
— Зачем ты мне это рассказала? — До смерти перепуганная графиня осторожно спустила ноги на пол и дрожащими руками поставила шкатулку на крышку сундука.
— Посмотрела на Вашу шею, ну, вспомнила, как он подошёл и…
(«Нет, нет, я не хочу! Зачем опять? Если она не замолчит, я возьму этот пояс и… Боже, прости меня! Я не виновата, я согрешила, но у меня не было выбора! Прости, прости меня!»).
Она была на грани нервного срыва, только присутствие служанки сдерживало её.
— Замолчи, замолчи сейчас же! — истерично кричала Жанна. Неизвестно, к кому больше относилась эта фраза: к Джуди или к ней самой. Приступ истерии прошёл, и она сбивающимся, прерывающимся от волнения голосом добавила: — Сходи к святому отцу, помолись за душу графа. Пусть отслужит заупокойную мессу. Скажи, что потом я ещё закажу…
— А милорда похоронили?
Графиня задумалась. Растревоженное рассказом служанки воображение рисовало страшные картины смерти мужа. Он умер… А вдруг Артур солгал, как когда-то солгал Роланд? Вдруг этот сон — вещий?
— Наверное, — неуверенно ответила она.
— Если тело не предано по обычаю земле, его дух прилетит сюда. Ой, как я боюсь!
(«Нет, с этим надо кончать! Совсем себя распустила! Он мёртв, его похоронили, а Джуди просто бестолковая деревенская дура»).
— Сама на себя страху нагнала и меня пугаешь. Не прилетит сюда его дух, успокойся! А теперь бегом вниз, пока я тумаками не прогнала!
Эта угроза и звук собственного голоса придали ей уверенности, Жанна более-менее успокоилась, только сердце по-прежнему учащённо билось. Но это пройдёт, нужно только не думать об этом.
Вздохнув, Джуди медленно ступила за загородку; графиня проводила её колкой улыбкой. Она пару раз глубоко вздохнула и окончательно убедила себя в том, что у неё нет поводов для беспокойства. Что за глупые детские страхи? Артур здесь, рядом, с ней ничего не случится.
— Джуди всегда была дурой, дурой и умрёт. — Жанна легла на постель, стараясь не думать о муже, чтобы не навредить его ребёнку. — Всего-то она боится: и живых, и мёртвых. Но хорошая служанка: исполнительная, умелая, хоть порой и дерзкая на язык. Пожалуй, сделаю её экономкой.
* * *
Был вечер; сумеречный свет струился сквозь дыру дымохода. Дом был разделён рваным полотнищем на две неравные части. В большей, с незамысловатым очагом, суетилась сухонькая старушонка. Что-то бормоча себе под нос, она гремела посудой, временами помешивая зеленоватое варево, медленно закипавшее над очагом. За колченогим столом сидел Оливер и молча уплетал похлёбку. Похлёбка была старой, разбавленной водой, но всё равно вкусной. Он давно не ел домашней пищи, перекусывая где угодно и как придётся, поэтому даже такая похлёбка была в удовольствие.
— Сала, эх, сала надо бы! — вздыхала старушка-хозяйка.
— А если будет сало, поможет? — скептически спросил оруженосец, отламывая краюху от черствой буханки.
— Кто ж его знает! Но сала бы надо.
— Будет тебе сало, только вылечи.
Неторопливо дожевав ужин, Оливер поднял с лавки плащ и шагнул в сгущающуюся темноту, осторожно, чтобы не стукнула, притворив за собой дверь.
Из-за полотняной загородки вышла беременная женщина. Испуганно скользнув глазами по комнате, она вытащила из-под лавки ведро и вышла во двор. Вернулась она не скоро, но с полным ведром. Проведя рукой по вспотевшему лбу (река была далеко, а шла быстро), женщина отлила немного воды в потемневший от копоти котелок и пристроила его над очагом рядом с таинственным варевом старухи.
— Лучше ему? — спросила старуха.
Женщина пожала плечами.
— Да ты немая, что ли!
— На всё воля Божья!
Когда вода вскипела, беременная женщина сняла котелок с огня и осторожно смешала горячую воду с холодной в медном тазу.
— Дай мне какое-нибудь рванье, — попросила она старуху. — Только чистое!
Кряхтя, старушка порылась в сундуке и вытащила старую рубашку. Обнюхав, она протянула её женщине.
Хлопнула дверь, на пороге возник ликующий Оливер. Со словами: «Нашёл!» он вволок в хижину свиную тушу.
— А грязи-то развёл! — забурчала старуха, указывая на длинный кровавый след, тянувшийся за мёртвой свиньёй. — И не кричал бы: ему — она покосилась на полотняную загородку — всё слышно.
— Не суй нос не в своё дело! — осадил её оруженосец. — Нужно было сало, так бери. А мясо трогать не смей — это сеньору.
Тяжело вздохнув, беременная женщина подняла таз и шагнула за загородку. Там, торцом к стене, стояла узкая деревянная койка. На ней, на единственной целой простыне из приданного хозяйки, разметавшись по постели, лежал человек. Он был худ и бледен. Впалые щёки, тёмные круги под глазами.
