«Вот и последний знак, Альэра стала принадлежать Люциану телом, но и принадлежать ему душой ей хочется не меньше. Но господи, смилуйся же надо мной! Неужели зло всегда будет устраивать мне травлю и выплёскивать яд своих побед мне в лицо, смеясь над моим очередным промахом?! Прошу, владыко, дай мне мужество снести сие испытание, я на грани отчаяния. Я боюсь потерять веру, молю, оставь мне надежду. Я должен успокоиться, надо взять себя в руки».

— Гарнидупс, не нужно так рьяно взывать, господь везде, он слышит тебя, — голос ангела раздался вовремя.

— Спасибо, что ты рядом. Мне страшно, если бы ты только знал, как мне страшно сейчас. Я потерял её, страшно представить, что теперь с ней будет. Она своими руками разрушила дворец света, в котором мирно жила её душа. Моя судьба мне теперь безразлична, раз меня предали вера и надежда. Почему ты молчишь?

— Я думаю, это не финал, ты упустил что-то важное, такие дела надо обсуждать с холодным рассудком. Господние замыслы и пути прозрения неисповедимы. Только господу ведомо, куда приведёт вас дорога судеб, поэтому, не говори с таким негодующим запалом о том, чего не знаешь. — Я согласен с твоими суждениями, но мой очередной промах раздавил меня, — сокрушаясь, закивал головой Гарни.

— А я вот нет, — прозвучал такой родной голос Юлиана.

— Вы тоже здесь, учитель?

— Я, по возможности, стараюсь проводить возле тебя как можно больше времени.

— Великий Конфуций оставил потомкам одно из многочисленных, прекрасных, философских рассуждений «если бы люди на всей земле начали говорить о том, что знают», — по обыкновению, Юлиан выдержал многозначительную паузу, — «то над миром повисла бы гробовая тишина». Размышления и разговоры об этом не характеризуются, как пустая болтливость, а наоборот, подчёркивает признак большого ума. Если бы господу было бы угодно создать нас немыми, он бы предусмотрел отсутствие в нашем организме языка и голоса.

Гарнидупс, с удивлением и восхищение одновременно, смотрел на своего учителя. Тот принял вид того Юлиана, которого Гарни хорошо помнил. Знакомые черты лица, хоть и были блёклыми, но, тем не менее, прекрасно узнаваемыми. Юлиан был призраком, но призраком таким, который не вызывает страха. Лёгок и прозрачен, он словно парил в нескольких дюймах над полом, хотя его ноги касались тверди. Только одно обстоятельство подтверждало факт иной формы бытия — серебристое свечение по очертаниям когда-то физического тела.

— Мой дорогой учитель, я вижу образ Юлиана вам ближе всех? Неужели Руден был не слишком хорош? — попытался пошутить Гарни.

— Ну и юмор у вас, батенька, — Юлиан, улыбаясь, погрозил пальцем ученику и нахмурился, — вы так крепенько задвинули ту надгробную плиту, что шанса выбраться даже у астрала не было, пришлось разыскивать самого себя в пространстве. На силу нашёл.

— Сами просили быть усердным, а теперь обижаетесь, — Гарни смиренно опустил голову.

— Ладно, «коль ученик твой превзошёл тебя, возрадуйся, старался ты не зря».

— К моему сожалению, я думаю, что никогда не смогу превзойти вас, — в голосе Гарни было столько тоски, что Юлиан состроил мину отчаяния.

— Ерунда, мой мальчик, ваше печальное настроение — всего лишь обычная мера защиты. Бороться нужно там, где есть шанс на успех.

— Неужели его у меня не было?

— А разве он был вам нужен?

— Но ведь всё говорило о том, что я был обязан быть внимательнее и настойчивее. — Глупости, это вы так решили, а всё было гораздо проще. Шанс давался не вам, а ей. А теперь, как распорядиться судьба.

— Опять судьба? Но ведь судьбу надо пытаться изменить!

— Если только есть к этому стремление, а если его нет? Зачем тратить силы на пустое занятие.

— Можно сказать, вы успокоили меня, хотя какое-то странное чувство досады живёт где-то здесь, — Гарни приложил руку к груди, — расскажите, что вы увидели в этот раз после своей кончины?

— Как объяснить то, что не сможет уложиться в голове, да и адреса у каждого индивидуальные, вот какие строки, послушайте:

Смерть есть смерть, с этой неизбежностью я научился мириться. Если бы ты мог осознать, как я безумно рад, что следующие жизни стирают память. И если бы вдруг происходило иначе, то земная жизнь напоминала бы болото — сверху цветущие кувшинки, а снизу трясина и топи.

Внимание обоих привлёк сгусток туманной массы в дальнем углу комнаты. Вспыхнула одна из свечей и через мгновенье, на месте сгустка проявился образ мужчины, 25–27 лет. Он был более реалистичен, чем Юлиан и казалось, дотронься до него и можно будет почувствовать его физическое тело. Была возможность даже различить цвет его каштановых волос и ярко голубых глаз. Даже одежда была на нём по моде. Гарнидупс уже ничему не удивлялся.

— Амалион, рад нашему зрительному знакомству, — Гарни кивнул головой.

— Чем вызвано такое решение? — Юлиан же напротив, был удивлён и будто бы обрадован, что ангел ученика стал видимым.

— Слушая вас, мне так захотелось, ведь указаний быть только голосом я не получал ни от кого.

— Не знаю, уместно ли приглашать вас присесть, — Гарни был в растерянности, — но другого способа для человеческого общения я не знаю.

— Не стоит беспокоиться, — Юлиан хохотнул, — церемонии, право, ни к чему, вы согласны со мной?

Юлиан повернулся к Амалиону, но внимание того было сосредоточено на ночной бабочке, которая с рьяным упорством атаковала пламя свечи, подлетая на опасное расстояние. Её невероятно глупые старания увенчались успехом и вот, крылья вспыхнули и бабочка, трепеща лапками, упала на стол. Юлиан протянул свою полупрозрачную руку и указательным пальцем раздавил беднягу. — Что для привыкшего, за свою коротенькую жизнь, бороздить небесную высь насекомого, мучительная, ползучая смерть, — Юлиан подытожил свой поступок милосердия.

Но теперь свои таланты продемонстрировал Амалион. Он тоже протянул свою руку, дотронулся до раздавленного тельца бабочки и вдруг, на этом месте появилась великолепная по красоте и довольно огромная для своего вида новорожденная бабочка. Она была просто восхитительна! Поднявшись в воздух, она продемонстрировала великолепную окраску своих больших крыльев, переливавшихся всеми цветами радуги. В её огромных, выпуклых, чёрных глазах отражалось пламя свечи, что делало её ещё более живой и прекрасной. И снова, яркий свет, приносящий смерть, привлёк ту, которая только что обрела жизнь. Один взмах больших крыльев и …закономерный финал бесшабашного насекомого. Красота и нежность упали на бездушный стол, уже не подавая признаков жизни.

Юлиан уже не вмешивался, а, подмигнув Гарни, предложил дождаться, как поступит ангел. Амалион, выждав долгую, по мнению окружающих, паузу снова показал свой дар воскрешения, но теперь это был невзрачны мотылёк, совершенно отличающийся от первых двух. Маленький, с простыми белыми крыльями, он взмыл к потолку и, опровергая закономерность полёта на свет, вылетел в открытое окно, в темноту, полную опасности и тревоги. Где и как прожить свой короткий жизненный цикл он выбрал сам.

— Вот тебе и глупое создание, с маленькой, безмозглой головкой, — развёл руками Юлиан, — вы преподаватель от бога, наш молчаливый собеседник.

Ангел улыбнулся добродушной, открытой улыбкой. Гарни, погружённый в свои мысли, смотрел на то место, где при помощи представителей таинственного мира небожителей, за несколько мгновений случились метаморфозы перерождений.

— Так на каком основании ты решил, что история этой твоей жизни подходит к концу? — вывел его из раздумий Юлиан.

— А разве я говорил об этом вслух? — вздрогнул Гарни.

— Ну, неужели я нуждаюсь в озвучивании твоих раздумий? Дорогой мой, я знаю, что в историю можно влипнуть, а можно и попасть. Поэтому, на всё происходящее есть два мнения, одно моё, а другое, заметь, от кого бы он не исходило, не правильное. Ко всему надо относиться с долей лёгкого юмора и тогда станет гораздо легче при любых обстоятельствах.