Элинор вздрогнула. Ей в душу закралось подозрение, от которого по телу побежали мурашки.

— В ту ночь, когда умер Генри…

Юлиана стукнула кулаком о скамью.

— Я была вне себя! Весь тот день он жестоко изводил Исабель, и я хотела, чтобы он понес наказание. Мне показалось, что отец, как и я, заподозрил ложь в том, что она сказала ему о своем нездоровье, а значит, будет караулить в коридоре, у дверей в их спальню. Вот тогда я и придумала, как Генри поплатится за свои дела.

Она в ужасе посмотрела на свой сжатый кулак, потом другой рукой один за другим разогнула пальцы, словно они перестали слушаться.

— Я назначила ему встречу в часовне и сказала, что Исабель готова уступить его мольбам и будет ждать его. Он думал, что отец ночует в казармах.

От вихря мыслей у Элинор закружилась голова. В который раз она чувствовала свое полное несоответствие задаче. Если бы только ее тетя Беатриса была тут и могла дать ей совет. Но Беатрисы рядом не было.

— И потому ты думаешь, что послала его на смерть?

С губ Юлианы сорвался стон — отчаянный, словно стон души, завидевшей адское пламя.

— Я только хотела, чтобы отец как следует отколотил его, миледи! Я не желала его смерти!

Элинор потянулась и взяла подругу за руку.

— Я еще раз это скажу! Ты не убивала своего брата. Его убил твой отец, и на нем окончательная вина. Юлиана, тебе нужно лишь признаться…

— Я признаюсь, но я не хочу больше жить в этом мире!

— Тогда предай себя Господу и иди в монастырь. Там твоя душа обретет покой.

— Мне нужно еще кое-что сказать, миледи.

Что еще ты можешь сказать, подумала Элинор, но неприятный холодок, пробежавший по ее телу, теперь пробрался в сердце.

— Исабель, кажется, и вправду надеялась, что зачала, а мой отец не мог быть тем человеком, который даровал ей эту радость.

При этих словах Элинор буквально застыла от ужаса.

— Мужчина? Она соблазнила…

— После того, что я видела тогда за обедом, миледи, у меня зародилось сомнение, уж не ждала ли она в ту ночь к себе вашего брата.

Элинор стояла у окна и смотрела на пролетавшую мимо одинокую птицу. В эту минуту она тоже чувствовала себя одинокой, страшно одинокой.

— Но он не пришел, ведь не пришел?

Юлиана ничего не сказала. Потом поднялась и подошла к настоятельнице, встав так близко от нее, что Элинор почувствовала нежный аромат ее тела.

— Ваш брат — мужчина, как и все прочие мужчины, миледи, но я уверена, что он не умышлял ничего дурного.

— Мужчина, который должен был стать твоим мужем, пришел к постели твоей мачехи, а ты говоришь, что он не умышлял ничего дурного?

— Да, Исабель могла на это надеяться, но я не знаю наверняка, разделял ли ваш брат в ту ночь ее греховное желание. — Она мягко коснулась плеча Элинор: — Раз Исабель знала, когда мой отец обычно заступал на свой пост, она, конечно, должна была предупредить Роберта, когда ему прийти и когда уйти так, чтобы его никто не обнаружил. По этой причине я думаю, что его присутствие там должно было быть чистой случайностью.

Или нет, с грустью подумала Элинор. Она всеми силами старалась поверить, что ее брат неповинен в прелюбодеянии, но не могла дольше закрывать глаза на факты, заставлявшие предположить обратное.

— Но ведь первым пришел Генри.

— Когда я услышала шум в коридоре, я подождала, а потом вышла из комнаты, ожидая найти там отца и Генри. Вместо этого я увидела силуэт другого мужчины и по очертаниям и росту догадалась, что это ваш брат. Я трусиха, поэтому я вернулась к себе и принялась молиться, чтобы мой злой замысел не подставил Роберта под удары моего отца.

— Если он собирался наставить рога твоему отцу, то заслужил эти удары. Как только ты могла вынести это, Юлиана! Ведь он должен был стать твоим мужем.

Юлиана пожала плечами.

— В глубине сердца я верю в его невиновность, миледи, потому что Роберт — благородный человек.

Сейчас свет стал ярче, и девушка, закрыв глаза, стояла в солнечном луче, который вливался в комнату, неся с собой тепло, забытое ими за все эти снежные дни. Когда она повернулась к настоятельнице, ее взгляд был таким же грустным, как у Марии Магдалины у гроба.

— А вы знаете, как ревновал Генри к сестринской близости, которая была между мной и Исабель? Эта ревность стала единственной причиной, почему он поддержал меня в желании оставить мир и принять священные обеты. Потом он пытался отравить любовь клеветой. Когда наши семьи решили, что мы с Робертом должны пожениться, Генри сказал ему, что он не испытает в постели со мной удовольствия, если, конечно, тот не питает большей склонности к мальчикам. Ваш брат проявил великодушие и встал на мою защиту.

— Так он и должен был поступить, Юлиана, — кивнула Элинор. Быть может, она так никогда и не узнает, правду ли говорил брат о причине, приведшей его к спальням в столь неурочный час. Воистину, любовь к брату заставляет уважать его маленькие слабости, а значит, она не станет спрашивать его, хотя есть один человек, кому…

— Роберт проявлял благородство, и они с Генри ссорились. За эту порядочность я и уважаю вашего брата, а еще из-за этой его чистоты я поняла, что не могу выйти за него замуж. Хороший человек заслуживает жену, которая найдет радость в его теле и захочет вынашивать ему детей. Бог же в Его великой милости изгнал из моего сердца всякое желание иметь мужа и детей.

— Многие чувствуют так же, но разве не будет добрым поступком остаться в миру и даровать душевный покой Исабель?

Юлиана печально покачала головой.

— Это будет такая же ложь, как если бы я согласилась выйти замуж за Роберта. Я не могу хранить душевный покой Исабель, которая пыталась продать свою душу и душу моего отца. Какую бы любовь мы с ней ни питали друг к другу, сейчас для меня она все равно что прокисшее молоко, оставленное на солнце в жаркий полдень. Нам теперь не может быть хорошо вместе.

— Ты могла бы примирить ее с Богом.

— Разве можно примирить с Богом того, любовь к кому дала трещину?

Глаза Юлианы снова потемнели.

Послышался стон, и Элинор не сразу поняла, что он вырвался из ее собственной груди. Сколько раз она пыталась развеять мрачные думы брата Томаса, но безрезультатно?

— Трудный вопрос, но признаю, что справедливый, — ответила она.

Они замолчали.

— Зачем ты призналась в убийстве Генри? — спросила Элинор.

— Он умер из-за меня. А еще я решила, что для меня самой будет лучше, если повесят меня, а не отца.

Элинор в ужасе отшатнулась.

— Значит, ты не хотела сама лишить себя жизни, но собиралась прибегнуть к услугам палача, чтобы он за тебя это сделал?

— Нет! Признаюсь, у меня было желание убить себя, но ваш монах меня остановил. Когда я стояла на стене замка вашего отца, я думала броситься вниз. — Глаза Юлианы стали непроницаемы. — Вы понимаете? Одним мгновением боли я могла положить конец жизни, полной мучений.

— Одним мгновением боли ты приобрела бы себе целую вечность мучений.

Юлиана прислонилась к настоятельнице, словно ее вдруг оставили последние силы.

— Возьмите меня, миледи, я так устала от мира. Иногда я боюсь, что на этой земле нет большей грешницы, чем я. Иногда — что это не так. Умоляю вас дать мне обрести покой в лесной хижине, где Бог сможет даровать мне утешение и понимание, которые мне необходимы.

Элинор обняла ее.

— Если ты стремишься понять любовь, то Он тебя научит, — сказала она голосом, полным надежды, хотя искала этого понимания для себя. — Но зачем проситься в отшельницы? Почему не присоединиться к общине тиндальских монахинь?

— Я жажду жить, настолько погрузившись в безмолвие, чтобы даже мне удалось расслышать мудрость, которой Господу будет угодно меня удостоить. Голоса же других монахинь, пусть их молитвы и песнопения сладостны, будут словно рев в моих ушах, заглушающий Его драгоценные слова. — Она умолкла на мгновение. — Вы боитесь, что мое призвание — минутный порыв, что мое желание уйти из мира основано лишь на грехах, которые Бог простит, как вы верно сказали?