Плывущий туман, порождение винных паров, застлал глаза Исабель, когда она попыталась налить в чашу неразбавленного вина и половина его вылилась на сундук. Алый ручеек запетлял по деревянной крышке и закапал на каменный пол рядом с канделябром.

— Разве что осенью, наступившей вслед за летом, но что вы можете знать об этом, миледи? Вы уехали в Эймсбери и никому из нас не написали ни строчки.

Это правда лишь отчасти, подумала настоятельница, ища и не находя объяснения горечи и озлоблению в словах Исабель. Конечно, причина вовсе не в разбитом сердце Джорджа, — ведь прошло столько лет. В устах Исабель то, что происходило тогда между Джорджем и Элинор, звучало более живописно, чем это было на самом деле, но Джордж вправду любил ее. Стоило Элинор написать ему, как он возымел бы ложную надежду, а ведь ни о каком браке не могло быть и речи. Поэтому, не желая быть жестокой, она избрала молчание как меньшее зло. Однако изредка она писала Юлиане и тогда, конечно, не забывала Исабель. Но это случалось все реже, что часто бывает между друзьями, которых разводит жизнь. Последнее письмо она послала, когда узнала о смерти матери Юлианы. Полученный ответ был вежливым, но не более того. Исабель же вообще никогда ей не писала.

Нет, Элинор не допускала мысли, что такую злость Исабель питает к ней из-за несбывшихся мечтаний Джорджа. Быть может, она ревновала к той более тесной дружбе, которая связывала Элинор с Юлианой? Нет, маловероятно. Женщина, сидевшая перед ней и опустошавшая сейчас очередной кубок, никогда не стремилась близко подружиться с Элинор. Что же настолько лишило ее покоя?

— Наверное, Исабель, какое-то важное письмо не дошло до меня или какое-то из тех, что я послала вам всем, затерялось? Я, честное слово, писала вам, когда умерла леди…

— Мы получили письмо.

— О том, что вы с сэром Джеффри поженились, я не знала.

Исабель презрительно фыркнула.

— Поженились?

Сердце Элинор дрогнуло. Неужели она попала в точку?

Исабель запрокинула голову и грубо рассмеялась.

— Вы называете это «поженились»? Ах, да, монашка и Христова невеста, наверное, и должна так это называть. Когда я произносила обет у алтаря, то клялась не осквернять супружескую постель, а вовсе не блюсти целомудрие. Странная вещь обеты. По сути, я такая же монахиня, как и ты, Элинор.

— Я не совсем понимаю…

Исабель плеснула в свой кубок еще вина.

— Не разыгрывай передо мной дурочку. Или ты действительно так плохо соображаешь?

Сейчас не время давать волю гневу, сказала себе Элинор.

— Да, какие-то обеты я, возможно, и дала, но только не обет глупости. Если ты хочешь мне что-то сказать — говори, но: я не имею намерения совать свой нос в то, во что ты бы не хотела меня посвящать.

Исабель похлопала себя по животу.

— Чего здесь прятать? Разве с тех пор, как я замужем, я понесла? — Она наклонилась вперед, пытаясь удержать взгляд покрасневших глаз. От ее дыхания несло прокисшим молоком. — Я молодая женщина и в день свадьбы была беременна, но с тех пор так и не зачала. Какой вывод ты из этого сделаешь? Люди скажут, что сэр Джеффри хоть и согревает постель своим телом, но его вожделение не может согреть семени его жены. Многие советовали ему отослать меня и взять на мое место женщину, способную зачать.

— Если однажды он уже одарил тебя ребенком…

— Одарил ребенком, так ты сказала? — смех Исабель неприятно поразил уши настоятельницы. — Говоря по правде, его член увял от одного из тех обетов, которыми ты так дорожишь, Элинор. Он обещал Богу воздержание, а тот должен был за это спасти от смерти занемогшую мать его детей. Хотя Бог не выполнил Своих обязательств по договору, зато мой муж, несмотря на женитьбу, явно вознамерился соблюсти свои вплоть до Судного Дня.

— Тогда каким образом?..

Исабель потянулась за кувшином, подняла его над головой и грохнула об пол прямо перед собой. Черепки полетели в разные стороны. Один большой осколок замер, покачиваясь, у самой ноги Элинор. Красное вино забрызгало их платья, потом понемногу стало просачиваться в трещины в каменном полу.

Женщины смотрели друг на друга. Щеки и лоб Исабель из красных сделались белыми, потом снова красными. Элинор молчала перед лицом столь великого гнева, столь великой скорби и явно чрезмерно большого количества выпитого.

— Однажды вечером сэр Джеффри пришел в мои покои, — начала Исабель тихо, но нарочно отчетливо выговаривая каждое слово. — Я лила ему крепкого вина, не жалея, и скоро он был уже совсем пьян. Не раздеваясь, мы с ним легли на мою постель. Я дала ему целовать и ласкать меня. Потом, когда он уснул, я стянула с него штаны. Бедняга! Несмотря на наши веселые забавы, его член оставался маленьким, словно у младенца! Утром, проснувшись, он увидел рядом с собой меня. Без одежды. Я показала на кровь, испачкавшую простыни, и стала плакать, говоря, что он лишил меня девичества. Кровь маленького цыпленка — старый, испытанный трюк, но он поверил. Конечно же, он ничего не помнил, но подобное доказательство вернувшейся мужской силы несказанно обрадовало его. — Она уронила голову на руки и зашлась в невеселом смехе.

— А если не он, то кто тогда…

— Честно? — губы Исабель скривились в презрительной усмешке. Она наклонилась так близко, что Элинор почувствовала жар ее дыхания. — Генри. Он был отцом того младенца. Генри меня изнасиловал…

Когда Элинор скрылась в покоях леди Исабель, Томас повернулся и направился к себе. Он уже жалел о своем обещании обследовать тело Генри. С великой радостью он переложил бы эту обязанность на кого угодно, но он дал слово, а ничто не могло заставить его взять свое слово обратно. Однако это не мешало Томасу с часу на час переносить его исполнение. Ничего не случится, если труп еще немного подождет. В конце концов, разве живые не важнее мертвецов? И уж тем более дети.

Открыв дверь в свою комнату, он улыбнулся. Затем достал из угла некий прислоненный к стене предмет, стоявший там наготове. Он сунул предмет под мышку и, словно маленький мальчик, подпрыгнул от радости. После чего снова вышел и уже походкой, более подобающей взрослому человеку, заспешил по коридору.

— Да ты совсем поправился, — воскликнул Томас, когда, войдя в комнату больного, застал Ричарда стоящим возле кровати.

Сестра Анна укутывала мальчика, заботливо подтыкая ему вокруг шеи капюшон.

— Если и не вполне, то, во всяком случае, настолько, что нам придется привязать его к кровати, если мы хотим, чтобы он лежал.

— Я здоров, дядя! — шустрый, словно заяц, Ричард подскочил к монаху и, улыбаясь, уставился на него снизу вверх. Томас улыбнулся в ответ и ни с того ни с сего подумал: вот бы и взрослые, пусть иногда, смотрели на мир так же бесхитростно, как маленькие дети. Потом он покачал головой. Если бы парнишка еще до того не успел забраться в его сердце и уютно устроиться в нем, как щенок в поисках тепла, то сейчас бы это случилось наверняка.

— Скажите, сестра Анна, окреп ли наш юный рыцарь настолько, чтобы совершить небольшую поездку верхом на славном новом коне?

— Игрушечная лошадка? — глаза Ричарда широко раскрылись. — Да, да! Пожалуйста, тетя Анна! Скажите, что можно!

Томас подмигнул Анне и произнес беззвучно, одними губами:

— Скажите «да», тетя!

Анне стоило немалого труда сохранить серьезность. Однако окончательно прогнать из глаз улыбку ей так и не удалось.

— Ладно, — сказала она, — но только совсем недолго и только по комнате. Потом ты снова ляжешь в кровать и примешь лекарство.

Томас вытащил из-за спины игрушку, которую до поры до времени прятал.

— Итак, одна небольшая поездка, — сказал он, опускаясь на колено, чтобы стать с мальчиком одного роста, и протягивая ему лошадку.

Ричард издал радостный вопль и прижал лошадку к себе. Потом отвел ее на расстояние вытянутой руки и принялся рассматривать с такой же серьезностью, какая не сходила с лица его деда.