Тело убитого, накрытое простыней, лежало на деревянной скамье в алтарной части замковой часовни. Томас оглянулся по сторонам, втайне надеясь, что кто-то придет и отменит поручение или, по крайней мере, составит ему компанию. Но он, увы, был тут совсем один.

Какое-то мгновение он помедлил возле трупа, потом стянул простыню, и взгляду открылось тело того, кто совсем недавно был чьим-то сыном, чьим-то братом и — кто знает? — чьим-то любовником.

Хотя в часовне стоял пронзительный холод, от тела шел явный запах разложения. Тошнотворный сладковатый дух испорченного мяса отделялся от бледной кожи трупа и бил прямо в ноздри. Томас закашлялся. Ему захотелось сблевать, но он не позволил себе этой слабости.

— Смелее! — подбодрил он себя. — Хотя ты и принял монашеский обет, ты ведь не перестал быть тем мужчиной, каким был раньше.

Он пожал плечами.

— Хотя тому мужчине, которым ты был раньше, вряд ли такое пришлось бы по вкусу.

Томас улыбнулся собственной слабой попытке вернуть присутствие духа.

Тело лежало на спине. Томас вдохнул поглубже и, наклонившись, принялся его осматривать. На лице видны были отметины. Возможно, царапины. Томас насчитал три, возможно четыре, неровные линии вдоль левой щеки. Кроме того, на левую же сторону лица пришлась довольно глубокая рана. Из нее, похоже, вовсю хлестала кровь, но она вряд ли могла быть смертельной — разве что если бы воспалилась. Разрез выглядел на удивление ровным. Острый нож?

Он осторожно повернул тело.

— Вот здесь, чуть ниже подмышки, убийца вонзил нож в левый бок Генри, — вслух произнес он. Голос, отразившись от грубо закругленного свода часовни, вернулся к нему гулким эхом. — Короткий надрез на лице от уха до подбородка. А потом удар в левый бок? Возможно ли, чтобы нападавших было двое? Один напал сзади, приставив к его горлу нож и ранив во время борьбы. Тогда второй атаковал Генри спереди, нанеся удар под левую руку?

Томас в задумчивости сдвинул брови. Если бы нападавший сзади застал Генри врасплох, убийца легко мог перерезать ему горло. В этом случае во второй ране не было бы нужды. Если бы Генри понял опасность и успел вырваться уже после того как получил легкую рану в лицо, то почему тогда он не позвал на помощь? Из комнат, выходящих в коридор, барон, священник и Томас могли броситься к нему на выручку и спугнули бы убийц раньше, чем те смогли нанести роковой удар: ведь Генри продолжал бы защищаться. Ни та, ни другая последовательность событий не объясняла двух ран. В чем же дело?

С другой стороны, рана в боку тоже выглядела довольно странной. Если Генри стоял, повернувшись лицом к убийце, тот, конечно, поразил бы его прямо в сердце. Он как-то повернулся? Томас попробовал покрутиться в разные стороны. Ни одно из движений не соответствовало вполне удару.

И наконец, эти царапины на лице. Откуда они?

Томас перевернул тело. На спине трупа зияла еще одна весьма глубокая рана.

— Если его убили ударом в бок, зачем тогда наносить еще удар в спину? — вслух высказал свое недоумение Томас.

Он наклонился и с близкого расстояния пристальнее вгляделся в рану. Потом сжал в кулаке невидимый клинок и мысленно нанес трупу удар. По-видимому, на этот раз замахивались сверху: лезвие вошло с правой стороны, удар был направлен вниз и вбок. Зачем кому-то, оказавшись лицом к лицу с Генри, понадобилось обегать его кругом, чтобы поразить в спину?

Он перевел взгляд обратно на рану в боку и сравнил размер отверстия здесь и в спине. Дыра в спине выглядела достаточно большой, позволяя предположить, что клинок вошел в тело полностью. Меньшее отверстие в боку означало одно из двух: или использовали совсем маленький нож, или лезвие вошло в тело Генри только до половины. Последнее более вероятно, подумал Томас.

— При ударе в бок нож мог проткнуть Генри легкое, но рана недостаточно глубокая, чтобы достичь сердца. Впоследствии она, конечно, все равно оказалась бы смертельной, — пробормотал он, — та же, что в спине, должна была убить его на месте.

Еще несколько минут Томас провел, осматривая тело в надежде, не обнаружится ли еще что-нибудь важное. Ничего. Тогда он выпрямился, набрал побольше воздуха и перевернул тело обратно на спину, причем проделал это с такой осторожностью, словно Генри был еще жив. Томас старательно натянул простыню, чтобы спрятать тело от любопытных глаз, и, не сказав больше ни слова, погрузился в задумчивость.

Как любой человек, Генри имел свои недостатки и, возможно, даже заслуживал наказания. Но такого? Томас бросил взгляд на очертания тела под простыней.

Никакой человек и никакие люди не имели права его убивать. Откуда у смертного, далекого от совершенства, право отнимать жизнь у себе подобных?

Вероятно, время, проведенное в тюрьме, научило Томаса с большим по сравнению с другими людьми недоверием подходить к вопросу, вправе ли вообще человек решать, кому какой смертью умереть. С этим он легко готов был согласиться. Если же совсем не кривить душой, то в глубине души он вообще оставлял лишь за Богом — не за людьми — право решать, заслуживают ли преступления, за которые теперь полагалось сжигать, вешать и четвертовать ближних, подобного наказания. Ведь то, что для одного справедливость, для другого излишество и распущенность. Кому тогда решать, что правильно?

Прошлым летом он наблюдал, как творится человеческое правосудие. Однажды он даже помог его отправлять. Сейчас, глядя на изувеченное тело Генри, он спрашивал себя, было ли у него на это право. А что, если суровая кара не лучший выбор и правильнее будет подождать, пока естественная смерть не предаст виновного в руки Божьего правосудия? Томас был в нерешительности. Или нужно оставлять выбор самому грешнику?

— Если грешнику открылась глубина его греха, то не должен ли он поспешить на Божий суд? — Томас тут же в страхе отверг эту мысль. — Прости меня, Господи, за такие мысли! Если дальше так рассуждать, получится, что самоубийство не грех, раз оно дает человеку скорее предстать пред Богом, а это уже самая настоящая ересь!

Он отвернулся от тела. Не следовало ему задумываться о подобных вещах. Такие вопросы лучше оставить для философов и святых. За недолгий срок он уже повидал столько насильственных смертей, а ведь Бог не благословил его ни спокойной верой человека, имеющего призвание к монашеской жизни, ни характером солдата, сердце которого загрубело от созерцания подобных вещей.

Томас повернулся и пошел прочь от тела, лежавшего на скамье, но вдруг остановился. Он точно видел какое-то шевеление. Прямо перед собой, ближе к двери.

Вот опять. У Томаса не было никаких сомнений. В полутьме кто-то двигался. Потом он расслышал легкое шарканье ног.

Постаравшись сделать так, чтобы тот, кто наблюдал за ним, кто бы он ни был, не догадался, что его присутствие обнаружено, Томас перекрестился, словно только что закончил молиться. Потом он наклонил голову и медленно, как будто погруженный в размышления, направился к выходу из часовни.

Дойдя до того места, где он заметил движение, он нагнулся, вроде как разглядывая свой башмак, а на самом деле искоса внимательнейшим образом вгляделся в темноту. Там снова шевельнулась тень — еще более темная, чем окружавший ее полумрак. Томас выпрямился и повернулся в сторону подвижного темного пятна.

— Что ты тут делаешь, Ричард? — спросил он.