— Я назову тебя Гринголет, — сказал он наконец, — и нам с тобой предстоит множество приключений.

— Непременно, малыш. Кругом полным-полно драконов, которых нужно победить, и красавиц, которых нужно спасать.

Ричард сморщил нос.

— Я думаю, дядя, драконов гораздо больше, чем красавиц.

— Что ты должен сказать своему дяде, Ричард, принесшему тебе такую красивую лошадь?

Не выпуская игрушку, Ричард обхватил Томаса руками и прижался к нему.

— Спасибо, дядя! Я его обожаю. Гринголет — самый красивый конь в дедушкином замке!

Когда Томас осторожно высвободился из его объятий, то понадеялся, что сестра Анна не заметит счастливых слез, от которых заблестели его собственные глаза.

— Ну и отлично, — сказал он, выпрямляясь и кашлянув, — давай, я лучше поучу тебя, как держать поводья. Гринголет — весьма норовистая лошадь.

Скоро мальчик уже скакал по комнате на своей деревянной лошадке, а сестра Анна наклонилась к уху Томаса и прошептала:

— В жизни не встречала мужчины, который бы в душе не был мальчишкой.

Томас повернулся к ней, улыбаясь и чувствуя, как лицо заливает горячая волна румянца.

— Генри тебя изнасиловал? — Элинор с удивлением воззрилась на сидевшую перед ней женщину. Целый ураган чувств, в котором смешались ужас и скорбь, наполнил ее сердце.

Исабель кивнула. Пламя ее гнева ушло вглубь, она сидела на стуле, опустив плечи и понурившись.

Настоятельница протянула руку и нежно накрыла ладонью руку бывшей подруги.

— И ты никому не могла об этом сказать?

Исабель покачала головой.

— Хочешь мне еще что-нибудь рассказать?

Исабель молчала.

— Если расскажешь, тебе станет легче.

Жена сэра Джеффри стряхнула руку Элинор и принялась чертить линии на крышке сундука, водя пальцем в винной луже.

— Я давно знала, что Генри хочет на мне жениться, — начала она тихо. — Семья рассчитывала удержать за собой доходы с моих земель, это верно, но кроме того он положил на меня глаз.

Она помолчала.

— Многие говорили, что мне повезло: я как женщина привлекаю его не меньше, чем богатство, которое брак со мной должен ему принести, и я с ними соглашалась. Ведь и то верно, что другие женщины находили его красивым. По крайней мере, я это слышала от некоторых.

Но мне делалось дурно при одной мысли, что он прикоснется ко мне, и я дрожала, думая о том, что придется пережить в первую брачную ночь.

— Он знал это?

— Как могла я сказать ему? И потом, что бы это изменило? Я настолько утвердилась в мысли, что у меня нет выбора в этом столь желанном для всех браке, что вместо отвращения не почувствовала буквально ничего, когда его жирные пальцы забегали по моему телу.

С неожиданной силой Исабель схватила Элинор за плечо.

— А ты вообще-то способна такое понять? Хоть что-нибудь понять, а, монашка? Заниматься этим с Генри было все равно что лечь в постель с родным братом! Для меня это было так же противоестественно и греховно.

Такие вещи Элинор вполне способна была понять. В то же время она чувствовала, что это еще не все. Поэтому, боясь помешать течению рассказа, она ограничилась тем, что молча кивнула.

— Сначала его ухаживания были почти милы и по-детски невинны. Но потом, с течением времени, он начал донимать меня непрерывными приставаниями. Я иногда позволяла поцеловать себя, но не могла выносить, когда он дотрагивался до моей груди. Стоило ему коснуться, как я цепенела, словно от холода. Я отталкивала его всякий раз, когда он принимался мять мою одежду. Я надеялась, что он примет мою нерешительность за девичий стыд, но мои отказы его злили. Как-то раз он застал меня одну в саду и не пожелал удовольствоваться поцелуем. Он зажал мне рот, чтобы я не могла позвать на помощь. Клянясь, что теперь уж я раздвину для него ноги, хочу я того или нет, он повалил меня на землю и изнасиловал.

— Ты могла рассказать об этом священнику.

— Какая вы наивная, настоятельница, — презрительно фыркнула Исабель, — Неужели ты настолько оторвалась от жизни, что не знаешь про известное убеждение: каждая женщина, зачавшая ребенка, обязательно испытала наслаждение от близости с мужчиной и поэтому не должна жаловаться на изнасилование? А если тебе приходилось о таком слышать, разреши уверить тебя, что среди твоих драгоценных монахов и монахинь еще больше сторонников этой теории, чем среди обычных людей. Теперь скажи: как я могла заявить, что стала жертвой насилия, когда мои месячные прекратились и каждое утро меня рвало?

— Право слово, Исабель, не все верят в то, что беременность неразрывно связана с наслаждением. Моя тетя Беатриса находила такое утверждение странным, потому что ей встречались женщины, рожавшие много раз, но не помнившие никакого удовольствия при зачатии. В то же время были другие, которые испытали величайшее наслаждение, но никогда не имели детей.

— Ваша тетя не живет в поместье сэра Джеффри.

— Тогда я могу понять, почему ты медлила и ничего не говорила, когда у тебя прекратились месячные, но ты ведь могла обо всем рассказать раньше…

— Хорошо, что ты ушла от мира, Элинор. Ты слишком наивна, чтобы сколько-нибудь долго прожить вне стен своего монастыря.

— Не все люди в миру лишены сострадания, Исабель.

Исабель словно не слышала ее слов. Потом она оглянулась кругом, и губы ее зло скривились.

— Как ты только можешь дышать, монашка? Воздух колючий, словно полон ледяных иголок, — она взглянула на Элинор. — Впрочем, Вайнторп-Касл всегда был отвратительным местом — особенно когда воет ветер, неся снег в эту жуткую страну.

Крупные капли пота выступили на лбу Исабель, а лицо вдруг сделалось зеленовато-бледным.

— У тебя никогда не было сна, который все время возвращается? — неожиданно спросила она, понизив голос до шепота, словно боялась, что кто-то может ее подслушать. — У меня есть один такой сон.

Захваченная врасплох внезапным вопросом, Элинор сперва растерялась, но тут же поспешила сказать:

— Расскажи мне его.

— Первый раз он приснился мне после изнасилования. — Она задумалась, припоминая, и ее глаза стали словно стеклянные. Теперь она была целиком во власти воспоминаний.

— Я гуляла по лугу, обнаженная, и солнце щедро изливало на мое тело свое тепло. Ветерок, нежный, будто дыхание младенца, ласкал меня. Я взглянула вниз и увидела, что шелковистый ковер под моими ногами сплошь из диких цветов: белые пятна, островки сиреневого, желтые цветки прятались среди зеленой листвы, словно стыдясь, что их заметят. Вздохнув, я подогнула колени, протянула руки и вся окунулась в лепестки — как будто медленно погрузилась в спокойные воды пруда. Цветы, мягкие, словно крылья ангела, касались моей груди.

Элинор, как зачарованная смотрела на Исабель, которая вся ушла в пересказ своего сна.

— Вдыхая убаюкивающий аромат травы я, помнится, думала о том, какой дурочкой была, когда так страдала, — ведь избавление от забот было совсем рядом. Воистину я поняла, что все мои тяготы — сущие пустяки. Потом на меня снизошло великое умиротворение. Я закрыла глаза и лежала там, слушая сладостное щебетание птиц, которому вторило негромкое жужжание пчел. И тут запел нежный голос. Это была старинная песня, голос же, хоть давно не слышанный, был мне неизъяснимо дорог — так, что больно было слушать. Я, помнится, подумала, что нет нужды чувствовать забытую боль. Наконец, певец раскрыл объятия, чтобы я могла найти в них надежное убежище, которого искала все эти долгие, долгие годы. Плача от радости, я повернулась на спину и протянула ему навстречу руки, и…

Исабель закрыла глаза. Ее лицо блестело от пота.

— Тело, которое упало на меня, было тяжелым, словно камень из стены замка. Зазубренные ногти мужчины скребли по груди, словно тупые ножи, — как будто защищаясь, она вывернула руку и зажала ее между ног. — Его грубый кулак ударил меня вот здесь, когда он силой раздвинул мне ноги.