— Проклятье. Когда ты научишься называть меня Морганом?

Пэн прикрыла пальцами рот:

— Прости, но мне больше по душе Тристан.

— Тогда иди, ищи его, — спокойным тоном сказал Морган. — Потому что его здесь нет.

— Когда мы вернемся на остров Покаяния, ты найдешь его.

— Что заставляет тебя думать, что я когда-либо вернусь на этот могильник посреди моря?

Поправляя простыни, Пэн вздохнула, заставив его взгляд опуститься к ее груди. Его предательское тело заволновалось.

— Ты раздражен, Трис… Морган. Это все рана и слабость после лихорадки, они делают тебя таким капризным.

— Не стоит обращаться со мной, как с ребенком, у которого режутся зубы.

Он понял, что рычит на нее. Теряет контроль над собой. Быстро усмирив гнев, он скрыл его за другим желанием, взял из ее рук подушку и отпихнул в сторону, удерживая ее ладонь. Его пристальный взгляд не отпускал ее, когда он пустил в ход свое особое чувственное очарование.

— Я нуждаюсь в утешении после всей этой боли, Гратиана.

— Но твоя рана.

— Она не беспокоит меня, и уверяю тебя, я не почувствую ее, если ты меня отвлечешь.

Затем он прошептал, почти прижавшись губами к ее уху,

Он притянул ее к себе и накрыл ее рот своим. Она ответила тем, что обвила его грудь руками и начала поглаживать спину. Он недооценил себя и ее власть над собой. Ее руки казались такими маленькими по сравнению с ним, но везде, где она ласкала его, он вспыхивал как сухой хворост.

Он прижался носом к впадинке за ее ухом, затем к ложбинке у ее шеи. Она бормотала что-то тем восхищенным, мелодичным голосом, который еще сильнее возбуждал его. Руки его занялись ее лифом, пока тот не упал к талии. Он прижался грудью к ее груди и облегченно вздохнул, словно голодающий, внезапно попавший на пир.

Спустившись по ее шее к плечу, он поймал ртом сосок. Его кожа горела. Пальцы поглаживали ее лодыжку, затем скользнули по ее икре и бедру и нашли жар и благословенную влагу. Прикосновение к ней возбудило его вне всякой меры.

Он скинул с себя покрывала. Нависая над ней, он сорвал с нее юбки и прижался к ней всем телом. Их тела слились, и он расположился между ее ног. Возбужденный до боли, опираясь на здоровую руку, он выгнул спину и стал двигаться, лаская ее своим телом. Она цеплялась за его спину и кусала его грудь.

Она снова что-то прошептала, но ему удалось разобрать только одно слово.

— …Тристан…

Имя, как осадный таран, пробило его оборону, уничтожив желание. Он закрыл глаза от боли, сдерживаясь, чтобы доставить ей удовольствие. Сейчас же глаза его распахнулись, и он с тревогой уставился куда-то перед собой.

Почувствовав отвращение к себе за то, что стал жертвой слабости, он отодвинулся от Пэн. Его руки соскользнули с ее тела. Она открыла глаза и пристально посмотрела на него с подушек, к которым он прижимал ее.

Он разглядывал ее с отвращением:

— Тристан — это созданная тобой фантазия. Если ты желаешь заняться любовью, сделай это со мной, с Морганом.

Поднимаясь, Пэн отвела локон волос с глаз.

— Я люблю Вас обоих. — Ее ладонь прошлась по его груди и погладила кожу над ребрами. — Святые, ты великолепен.

Он оттолкнул ее руки, прежде, чем его затянуло обратно в черный шквал страсти. Забравшись под покрывала, он удерживал ее одной рукой.

— Тебе плохо? — спросила она. — Я задела твою рану? Дорогой, красивый Тристан. Прости меня. — Когда он не ответил, а только пристально посмотрел на нее, она покачала головой и улыбнулась.

— Клянусь честью, ты действуешь на меня так, что я полностью теряю девичью робость. Разве ты не знаешь, что одного твоего вида достаточно, чтобы заставить меня страстно желать коснуться дарующих удовольствие частей твоего тела.

— Иисусе, помолчи!

Он должен бежать от нее. Его плоть горела, и боль внутри и в паху лишала его выдержки. Он был так отвлечен своим страданием, что не заметил, как Пэн скользнула к нему под покрывала. Поэтому когда она положила руку на внутреннюю сторону его обнаженного бедра, он подскочил и оттолкнул ее.

Она склонила голову набок и внимательно посмотрела на него озадаченным взглядом.

— Разве ты не хочешь меня, Тристан?

— Нет, да покарает тебя Бог! — Он вздрогнул, когда его движения отозвались в раненном плече. — Ты когда-нибудь уберешься отсюда?

— Но…

— Разве тебе недостаточно того, что ты чуть не убила меня? Ты должна еще и добить меня в моей же постели?

Пэн выскользнула из под покрывал, встала на кровати на колени и положила руки на бедра.

— Ты сам начал…

— «Дарующих удовольствие частей». — Теперь Морган начал издеваться.

Пэн замолчала и с тревогой уставилась на него. Стараясь не потревожить рану, он сдернул простыню с кровати, обернул ее вокруг бедер и сел прежде, чем силы оставили его. Чем больше она умоляла, тем сильнее разжигала его гнев.

— «Я страстно желаю коснуться тебя, Тристан», — передразнил он высоким голосом и выругался. — «Могу я лечь на кровать и раздвинуть для тебя ноги? Подойди. У меня нет сил бороться с тобой. Возьми меня».

Он наклонился ближе, чтобы презрительно усмехнуться ей в лицо.

— Возможно, получив мое тело, ты наконец оставишь меня в покое.

Сквозь пелену своего гнева Тристан не замечал, что на лице Пэн не осталось ни следа румянца. Она ничего не сказала. Как бабочка, отброшенная ветром на камни, она замерла и не двигалась.

Наконец, глаза ее заблестели от влаги, и она поднялась с постели. Неловкими, напряженными движениями она поправила одежду. Неторопливо, как священник, проводящий мессу, она подхватила старые повязки, полотенца и таз с водой.

Отвернувшись от него, она подошла к двери и беззвучно открыла ее. Она ни разу не оглянулась. Когда дверь закрылась, он заметил, что она постаралась закрыть ее так осторожно, чтобы щеколда скользнула на место с приглушенным щелчком.

Это было все равно, что наблюдать за призраком. Его охватило раскаяние, которое, правда, тут же исчезло, когда он напомнил себе, как верил в нее, а она ответила ему предательством. А сейчас она могла обнаружить его слабость, просто прошептав имя. Он чувствовал себя так, будто она содрала кожу с его тела и посыпала раны солью. Он знал совершенно точно, что если он хочет избежать этого ощущения, ему никогда больше не стоит прикасаться к Пенелопе Фэйрфакс.

Когда-то она видела листок букового дерева, все еще зеленый, скованный льдом на краю ручья. Она чувствовала себя подобно этому листку… насмерть замерзшей. Однако мысли ее все еще блуждали за пределами застывшей оболочки. Они блуждали вдалеке, как будто искали тепла и убежища в привычном окружении.

Она никогда не должна была покидать Хайклиф. Она пропустила День всех святых.[82] В Хайклифе окончание сбора урожая отмечали пиршествами и весельем. В главном зале из рук в руки переходили большие деревянные блюда с бараниной и жареными телятами вместе со сладким заварным кремом и приправленным пряностями элем. И, конечно же, стоял огромный котел со сладкой молочной пшеничной кашей с корицей.

Затем наступала ночь, когда духи бродили за стенами домов, ночь, когда смертные без труда могли их увидеть. Все работы прекращались, пока жители Хайклифа наслаждались пышной церемонией и праздничным спектаклем. Парни и девушки играли в «достань яблоко».[83] Свирели и барабаны звучали с таким задором, что всем хотелось танцевать.