Левчик наблюдал за Наташиным бегством сверху, укрывшись за массивной колонной. - Вместо того чтобы спуститься вниз и остановить ее, он с какой-то ехидной и злой радостью мысленно ее торопил:
«Давай, давай, проваливай к чертям собачьим, Золушка хренова! Видеть больше не могу твою кислую рожу! Черт с тобой, беги к своему хахалю! Подожди, придет мой черед, уж я на вас тогда отосплюсь! И на тебе, директорша, и на шибздике твоем! Как же вы все мне осточертели! Если б не босс, раздавил бы как клопов прямо сейчас! Ненавижу!!! Ну все, свалила, корова? Вот и ладушки, пора и мне к Ларке двигать. А боссу что-нибудь сочиним, не впервой… Эх, жаль только, что эта овца без колес меня оставила…»
До полуночи оставалось немногим более получаса, когда Наташа позвонила в дверь квартиры Ярославцевых. Ей открыла принаряженная Елена Михайловна. Едва увидев грустную Наташу, она радостно заулыбалась и закивала головой:
- Приехал, Наташенька, приехал, заходи…
Та шагнула за порог и растерянно обернулась к хозяйке - ее сына в коридоре не было.
- А… где же он, Елена Михайловна? - неуверенно спросила Наташа.
- Да здесь он, здесь… Только сейчас он… на крыше. Ты не удивляйся… Понимаешь, он, как приехал, стал тебе звонить, а ты не отвечаешь («Вот клуша, опять «мобильник» дома забыла!» - мелькнула у Наташи досадная мысль). Ну, расстроился, конечно, вот и полез к себе на крышу…
Наташа знала об этой причуде Николая. Он сам, подсмеиваясь над своей странной привычкой, рассказывал ей, что особенно хорошо ему думается на крыше их старого сталинского дома. У него имелся ключ от чердака, и когда ему надо было что-нибудь спокойно обдумать, он забирался наверх и, словно взлетев над шумной, суетливой Москвой, погружался в свои мысли. «Мой сад камней» - так в шутку называл он открывавшийся с самой верхотуры затейливый узор из бесконечных - до самого горизонта - разномастных зданий, крыш, антенн и труб.
Наташа взлетела на последний этаж. Тяжелая металлическая дверь, ведущая на чердак, была приоткрыта, и она, с бешенно клокочущей в висках кровью, задыхаясь от внезапно нахлынувшего невероятно сильного волнения, шагнула в пыльную, затхлую темень. Наташа на ощупь пробиралась все дальше и дальше, мимо грозно гудящих моторов лифта, через какой-то хлам сваленные грудой железяки, тряпье, обрезки труб, ящики и коробки - туда, откуда еле сочился слабый свет ночного города.
Выбравшись, наконец, на вольный воздух, огляделась. На самом краю крыши, у невысокого парапета, стоял, опустив голову, Николай. Он казался таким одиноким, неприкаянным и печальным, что от нахлынувшей к нему жалости у Наташи перехватило дыхание, сердце сжалось в комок и на глаза навернулись слезы. Она ступила на густо заснеженную кровлю, сделала один неуверенный шаг, другой, и вдруг…
- Коля!!! - сдавленно вскрикнула она и, разом позабыв обо всем на свете, опрометью кинулась вперед.
Мгновенно оглянувшись, словно только и ждал этого окрика, он рванулся ей навстречу.
Она прильнула к нему, изо всех своих сил прижалась к его груди, уткнувшись носом в мохнатый свитер, пахнувший почему-то яблоками.
- Я… я… - тихо всхлипывала Наташа, не поднимая головы. Она не знала, как сказать Коле о том, что не переставала думать о нем ни на минуту, что сходила с ума от тоски, то ждала его, ждала не три этих бесконечных дня, а всю свою не самую гладкую жизнь, что он ей бесконечно дорог и очень, очень нужен…
Николай осторожно отстранился и поднял ее лицо. Пристально глядя в заплаканные глаза, он негромко произнес осевшим от волнения голосом:
- Наташа, милая моя, хорошая… Я люблю тебя!
Весь мир сжался в горошину и утонул в его глазах, и для Наташи уже ничего не существовало, кроме этих карих, влажно поблескивающих, неотвратимо приближающихся глаз. Пар его дыхания на мгновение слился с легким парком, срывающимся с ее губ и, чуть помедлив, без следа растаял в ночном новогоднем небе - их губы слились…
Время остановилось. Поцелуй переходил в поцелуй, они не могли оторваться друг от друга ни на мгновение, словно позади были долгие годы невыносимой разлуки. На открытой всем ветрам крыше старого дома, на колючем новогоднем морозце, утопая в глубоком снегу, - они не замечали ничего этого, слившись в единое и неделимое целое.
Вдруг рядом громыхнуло, и с пронзительным визгом в небо взлетела ракета. Тут же следом - другая, и еще, еще… Все небо, как по команде, расцветилось огнями праздничного фейерверка, снизу доносились радостные вопли веселой, явно подвыпившей компании.
- Новый год… - почему-то шепотом сказала Наташа, прижимаясь к Колиному плечу. - А мы его и не встретили…
- Мы встретили его лучше всех, - возразил он. - Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь. Выходит, нам с тобой предстоит весь год целоваться?
- Нет, Коленька, не год, - с лукавой улыбкой ответила Наташа. - Ведь сейчас не только новый год наступил, но и новый век… Даже новое тысячелетие!
- Здорово! Значит, будем целоваться тысячу лет! - засмеялся Коля. - Я согласен, а ты?..
- Я тоже… - Наташа, смутившись, опустила голову.
Коля тоже опустил глаза и вдруг увидел голые Наташины ноги, выше щиколотки погруженные в снег.
- Наташка, ты с ума сошла! - вскричал он. - Ты что - босиком?!!
- В туфлях, - пробормотала она (переобуться после ночного клуба Наташа, понятно, так и не успела).
- Бегом домой, горе мое! - он за руку потащил ее к чердачному окну. - Как же ты, Господи… Ведь простудишься!
В двери квартиры Ярославцевых торчал квадратик записки. Коля развернул бумажку и прочел:
- «Ребята, извините меня, я исчезаю. Позвонили Литвиновы, у них большая компания, очень весело, и Аня уговорила меня приехать к ним. Надеюсь, вы без меня скучать не будете. Увидимся завтра. С Новым годом, с новым счастьем! Е. М.» Вот это фокус! У меня и ключа-то нет… - озадаченно протянул он.
Наташа легонько толкнула дверь - она отворилась.
- Ура! Открыто! - воскликнул Коля и шагнул вперед, не выпуская руки Наташи.
Она зашла за ним в квартиру, но на пороге остановилась и оглянулась - ей показалось, что на лестнице раздались шаги, словно кто-то торопливо стал спускаться вниз.
«Спасибо вам, Елена Михайловна… Спасибо…» - подумала она.
- Ну что же ты? Разувайся скорее, проходи, я сейчас… - Коля скрылся в ванной и тут же вернулся с огромным пушистым полотенцем.
Наташа, оставляя на паркете мокрые следы, прошла в гостиную и первое, что увидела - безукоризненно накрытый на двоих праздничный стол. И снова она с мимолетной благодарностью вспомнила Колину маму.
Он усадил Наташу в кресло, а сам, опустившись на колени, принялся растирать ее окоченевшие ноги полотенцем. Коля очень старался, но насквозь промокший капрон чулок сводил все его усилия на нет. Ноги по-прежнему оставались ледяными. Он поднял голову и растерянно улыбнулся.
- Наташа, тебе… - он запнулся, - тебе надо раздеться.
Она наклонилась к нему, взяла его лицо в ладони и, прежде чем прильнуть к его губам, прошептала:
- Да. И тебе тоже…
Это была чудесная, восхитительная, воистину сказочная ночь! Он был чуток и нежен, лаская ее. Он покрывал бессчетными поцелуями ее руки, лицо, шею, грудь, он сбивчиво и пылко шептал ей невыразимо прекрасные слова любви. Эти волшебные слова, мягкие прикосновения его горячих рук и губ сводили ее с ума. Истосковавшиеся, истомившиеся душа и тело Наташи с нетерпеливой и радостной готовностью ответили его ласкам. И она без тени стыда и сомнений целиком и полностью открылась, распахнулась ему навстречу и с восторгом и благодарностью приняла, впустила, вобрала его в себя, отдав ему взамен себя - всю без остатка.
Потом, когда они, счастливые и совершенно обессиленные, отдыхали от своей сумасшедшей любви, оба вдруг почувствовали зверский аппетит. Они перекочевали за стол и жадно набросились на приготовленные угощения. Подсмеиваясь над собой, ели, пили, беспрерывно болтали, несли какую-то чушь, какие-то милые глупости и хохотали над ними как сумасшедшие.
