Хотя в логике предложение (высказывание) со словом «все» и не может быть доказано иначе, чем с помощью посылок, являющихся предложениями со словом «все», все же есть много предложений (со словом «все»), в которые все мы верим на основании нашего наблюдения. Таковыми являются, например, «собаки лают», «люди смертны», «медь проводит электричество». Общепринято считать, что такие предложения являются индуктивными обобщениями, не достоверными, а только вероятными, даже когда их посылки известны. Предполагается, что мы знаем из наблюдения, что «A — собака и A лает», «B собака и B лает» и так далее; предполагается также, что нам неизвестны предложения формы «X — собака и X не лает». Предполагается, что из этого следует, что, вероятно, все собаки лают. Сейчас я не собираюсь обсуждать вопрос о достоверности таких выводов и рассматриваю только тот факт, что знание принципа, гарантирующего истинность таких предложений, если он вообще существует, есть общее знание, причем такое, которое не может основываться на наблюдении. Поэтому индукция, даже если она дает верные результаты, не помогает нам понять, как мы приходим к общему знанию.
Существует три основных способа получения общих предложений. Иногда они являются тавтологиями, как например предложение: «Все вдовы — женщины»; иногда они получаются путем индукции; иногда они доказываются путем полного перечисления, например: «Каждый, присутствующий в этой комнате, мужчина». Я начну с рассмотрения полного перечисления.
С точки зрения познания (но не логики), имеется существенная разница между положительными и отрицательными общими предложениями, именно так, что некоторые общие отрицательные предложения, по-видимому, являются результатом наблюдения столь же непосредственного, как например предложение: «Это не голубое», которое мы рассмотрели в предыдущей главе. В книге «Алиса в стране чудес» король говорит Алисе: «Кого ты видишь идущим по дороге?» — и она отвечает: «Я вижу, что никто не идет», на что король замечает: «Какие хорошие у тебя глаза! Ты видишь так же, как я, при этом свете». Для нас здесь интересно то, что предложение: «Я вижу, что никто не идет» не эквивалентно предложению: «Я не вижу, чтобы кто-нибудь шел». Последнее утверждение может быть истинно, даже если мои глаза закрыты и не дают мне никакого свидетельства о том, что делается вокруг; но если я скажу: «Я вижу, что никто не идет», я имею в виду, что «я вижу, но вижу, что никого нет», что является непосредственным свидетельством, что никого нет. Для построения нашего эмпирического знания такие отрицательные суждения столь же важны, как и утвердительные.
Рассмотрим, например, такое утверждение: «Это поселок имеет 623 жителя». Официальные работники переписи делают это утверждение на основании достоверных данных перечисления. Но перечисление включает не только 623 предложения по форме: «Это человек», но также неопределенное количество предложений по форме: «Это не человек» и, наконец, некоторую уверенность в том, что в результате этого перечисления никто не был упущен из виду. Чингизхан верил в предложение: «Все жители Мерва убиты», но ошибался, так как некоторые жители этого города, которых он упустил из виду, успели скрыться в укромных местах. Это было действительным источником ошибки; другим возможным источником ошибки было бы, если бы какой-нибудь странного вида пленник был ошибочно принят им за обезьяну.
Допустим, что вы — занятый розысками офицер гестапо и что вы убеждены, что в определенный момент, в определенном доме находятся пять человек. Что привело вас к этому знанию! Когда вы видите человека в какой-либо части дома, вы заставляете его войти в определенную комнату; когда вы убеждаетесь, что никого больше в доме не осталось, вы считаете тех, кого видите, и насчитываете пятерых. Для этого требуется, во-первых, чтобы у вас было известное число суждений по форме: «Я вижу человека в этом направлении» и «Я вижу, что в этом направлении есть что-то, что не является человеком». Во-вторых, требуется суждение: «В процессе поисков всякий, находившийся в доме, был бы обнаружен». Это второе суждение вполне может оказаться ошибочным по общепонятным основаниям, и мы можем поэтому опустить его, но другое требует исследования.
Когда вы отвечаете «нет» на такие вопросы, как: «Есть ли там кто-нибудь?», «Слышите ли вы шум?», «Больно ли вам?», вы высказываете общее отрицание, и все же ваш ответ кажется вытекающим из восприятия столь же непосредственно, как если бы вы отвечали «да». Это зависит от того вида несовместимости, который мы рассматривали в предыдущей главе. Вы что-то видите, но форма этого предмета отличается от формы человека; слуховой центр вашего сознания находится в состоянии слушания, но не слышания; в соответствующей части вашего тела вы что-то ощущаете, но это ощущение не является болью. Только в силу несовместимости происходит то, что положительное восприятие служит основанием для общего отрицания: я могу утверждать, что не вижу красного там, а вижу синее, если только речь идет о достаточно малом поле зрения. Такие общие отрицания, основанные на восприятии, ставят перед исследователем большие трудности, но без них большая часть нашего эмпирического знания была бы невозможной, включая сюда, как мы видели, все статистическое знание и знание, к которому мы приходим в результате перечисления членов класса, определяемого по содержанию, например такого класса, как «жители этого поселка» или «люди, находящиеся сейчас в этой комнате». Ввиду этого в нашей теории познания мы должны найти какое-то место для общих отрицаний, основанных на восприятии.
Временно, однако, я откладываю эту проблему, чтобы исследовать вопрос, существуют ли общие факты, соответствующие истинным общим предложениям; и что делает общие предложения истинными, когда они действительно истинны, если отвергнуть общие факты. Если бы этот вопрос был решен, было бы легче узнать, как мы приходим к образованию истинных общих предложений.
Существуют ли общие факты? Мы можем поставить этот вопрос следующим образом: допустим, что я знаю об истинности или ложности всякого предложения, не содержащего слово «все», или слово «некоторые», или какого-либо эквивалента каждого из этих слов. Что в таком случае представляет собой то, чего я не знаю? Будет ли то, чего я не знаю, чем-то относящимся только к моему познанию и вере или это будет чем-то не относящимся к ним? Я могу сказать: «Браун здесь», «Джоунз здесь», «Робинсон здесь», но не могу сказать: «Некоторые люди здесь», ещё менее того: «Ровно три человека находятся здесь» или «Каждый человек, находящийся здесь, называется «Браун», или «Джоунз», или «Робинсон». Хотя я и знаю об истинности или ложности каждого из приведенных предложений, мое знание все же не обладает полнотой. Если бы я знал, что мой перечень полон, я мог бы вывести, что здесь находятся всего три человека, но на самом деле я не знаю, что здесь нет других.
Попробуем выразить яснее то, что здесь имеется в виду. Когда был открыт Антарктический континент, было познано то, что уже существовало до того, как о нем узнали; это познание было отношением между воспринимающим и чем-то, что не зависело от восприятия и вообще от существования жизни на земле. Есть ли здесь какая-нибудь аналогия с отношением между истинными предложениями со словом «все» и предложениями со словом «некоторые», например предложением: «В Антарктике имеются вулканы»?
Назовем знание об истинности или ложности каждого предложения, не содержащего общих слов, «всеведением первого порядка». «Ограниченное всеведение первого порядка» будет обозначать такое же полное знание о всех предложениях определенной формы — скажем, формы: «х есть человек».
Нам нужно исследовать, чего не знает человек при всеведении первого порядка.
Можем ли мы сказать, что единственное, чего он не знает, есть то, что его знание обладает полнотой всеведения первого порядка? Если это так, то это относится к его познанию, а не к фактам, независимым от познания. Можно было бы сказать, что он знает все, кроме того, что больше нечего знать; это значило бы, что не существует неизвестных ему, независимых от познания фактов.
