— Знаю, — печально произнес Иосиф, — Назарет всего лишь маленькая деревушка, одна из множества на этом свете. Ей нечем похвастаться перед великой Александрией. Наверное, ты сотни раз вспоминал о своем наставнике Филоне, и о друзьях, и обо всем том, что мы оставили там. Я знаю. Знаю.

Я не смог ответить сразу. Я пытался. Мне хотелось сказать, что я видел и чувствовал, каким мягким и сладким все здесь казалось мне и как мне нравилось это место. Не в силах подобрать слова, я замешкался и не остановил Иосифа.

— Но ты должен понять, — продолжал он, — что в небольшой деревне тебя никто не станет искать. Здесь ты надежно спрятан.

Спрятан.

— Но зачем прятать…

— Нет-нет! — Он не дал мне договорить. — Сейчас никаких вопросов. Наступит время, и я все тебе расскажу. Запомни одно: никому ничего не рассказывай. — Он замолчал и посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я понял его слова. — Не упоминай о том, о чем беседовали у костра мужчины. Никогда не разговаривай ни с кем, кто не принадлежит нашему дому. Не рассказывай, где мы были и почему, и все свои вопросы храни в сердце. Когда ты подрастешь, я сам расскажу все, что тебе нужно знать.

Я не сказал ни слова.

Он взял меня за руку. Мы пошли обратно в деревню. По дороге мы миновали наш садик, помеченный несколькими камнями. Участок весь зарос сорняками. Но деревья были еще крепкими. Среди них выделялось одно высокое и старое дерево, все ветви которого были обвязаны маленькими полосками ткани.

— Это оливковое дерево посадил дед моего деда, — сказал мне Иосиф. — А вот это дерево называется гранатовым. Подожди, скоро оно зацветет и сплошь покроется красными цветами.

Он ходил по саду от одного плодового дерева к другому. Вокруг на холме были участки других людей, и они все были тщательно ухожены и засажены разными растениями.

— Завтра мы вскопаем здесь землю, — решил Иосиф. — Еще не слишком поздно, и женщины смогут посадить виноград, огурцы или что-нибудь еще. Спросим у Старой Сарры, она подскажет. — Он внимательно вгляделся в мое лицо. — Тебе грустно?

— Нет, — быстро ответил я. — Мне здесь нравится! — Мне отчаянно хотелось найти правильные слова, чтобы он понял. Слова вроде тех, из которых составлены псалмы.

Иосиф подхватил меня на руки и поцеловал в обе щеки, и мы продолжили наш путь к дому. Он не поверил мне. Он решил, что я просто стараюсь не огорчать его. Мне же хотелось сейчас побежать в лес, вскарабкаться на еще один холм. Мне хотелось делать то, что невозможно было сделать в Александрии. Но нас ждала работа. Когда мы вошли во двор, оказалось, что он полон: к нам все шли и шли люди, желая поздороваться после долгих лет разлуки.

Старая Сарра сравнивала нас с налетевшим вихрем. Алфей с сыновьями, Левием и Силой, полностью починили крышу, причем очень быстро и очень хорошо: чтобы проверить, насколько она прочна, мы прыгали и топали по ней изо всех сил. Наши соседи, чей дом стоял выше по склону, тоже обрадовались. Дело в том, что одна из их дверей выходила прямо на нашу крышу, а мы разрешили им пользоваться ею как в старые времена, и они тут же расстелили там свои одеяла. Для нас оставалось достаточно места — над основной частью дома, с левого края, выходившего к дому, что стоял ниже по склону, и в дальней части, тоже обращенной к домам, расположенным ниже нашего.

Теперь на всех крышах Назарета расположились женщины с шитьем и малышами. По краям каждой крыши шел невысокий парапет — вроде того, что я видел в Иерусалиме. Он был необходим, чтобы дети не свалились вниз. Кое-кто вынес на крыши горшки с цветами и фруктовыми деревьями. Я не знал названий всех этих растений.

Зимние холода почти совсем прошли. Иногда в воздухе еще чувствовалась прохлада, и мне это не нравилось, но я знал, что скоро станет совсем тепло.

Клеопа со своим старшим сыном, Маленьким Иосием, который был все еще очень мал, и с младшим сыном Симона Маленьким Юстусом, чуть постарше и сообразительней, оштукатурили микву специальной штукатуркой, не пропускающей воду. Наша семья знала, как замешивать такую штукатурку из материалов, что имелись в здешних деревнях. И вскоре ванна стала белой. Можно было наполнять ее водой из резервуара. На дне, однако, оставалось крохотное отверстие, через которое всегда должна вытекать вода. Так делается для того, чтобы вода была «живой». По Закону только «живая вода» годилась для очищения.

— Вода становится живой из-за этого отверстия? — спросила Маленькая Саломея. — Она становится ручьем?

— Да, — ответил дочери Клеопа. — Вода течет. Значит, она живая. Этого достаточно.

В тот день, когда ванну наполнили водой, мы все собрались вокруг нее. Вода была яркой и прозрачной, но холодной. Она красиво поблескивала в свете ламп.

А мы с Иосифом строили новые рамы для виноградной лозы, растущей вокруг дома и вдоль стены, отделяющей двор от улицы. С крайней осторожностью мы переносили зеленые ветки на новые рамы, стараясь не повредить их. Кое-какие кусты все же погибли, и это было очень печально, но большинство прижились, и самые тяжелые ветки мы подвязали к раме новыми веревками.

Иаков занялся ремонтом скамеек в доме. Он разбирал их на части, выбрасывая то, что безнадежно испортилось, а из оставшихся частей собирал новые, крепкие скамейки.

К ограде часто подходили соседи — мужчины, направляющиеся на работу в поля и желающие переброситься парой слов, или женщины с корзинками по дороге на рынок, эти задерживались иной раз подольше. Почти все они были друзьями Старой Сарры, но не такими старыми, как она. А еще к нам заходили мальчики, предлагая помощь. Вскоре у Иакова завелся новый друг — Левий, он приходился нам родственником. Его родители владели плодородными полями и оливковыми рощами. Спустя несколько дней после нашего прибытия Маленькая Саломея тоже подружилась со стайкой девочек примерно одного с ней возраста. Теперь она могла пригласить их в дом, где они шептались и хихикали.

Женщинам в Назарете приходилось работать гораздо больше, чем в Александрии, ведь там у них была возможность каждый день покупать свежий хлеб и овощи, а иногда и готовую похлебку. Здесь же, чтобы испечь хлеб, они вставали с рассветом. Воду не развозили по домам, и женщинам надо было ходить за ней к ручью за деревней. Кроме того, на их плечи легла уборка комнат на верхних этажах, в которых пока никто не жил, мытье сколоченных Иаковом скамеек, подметание двора и земляных полов во всем доме.

Земляные полы в Назарете ничем не отличались от александрийских, только здесь они были более утоптанными и поэтому не такими пыльными. А вот ковры в нашем доме оказались замечательными: мягче и толще, чем египетские. С большим удобством мы откидывались на ковры и подушки после вечерней трапезы, чтобы отдохнуть.

И вот, незаметно для нас, поглощенных работой, наступил священный день отдохновения — суббота. Но женщины были готовы к нему: они запасли праздничные блюда, главным из которых была сушеная рыба, замоченная в вине и затем обжаренная, а также финики, орехи (раньше я их никогда не пробовал) и свежие фрукты с окрестных полей и садов, а еще оливки и много других вкусных вещей.

Все это разложили на блюда, после чего зажгли светильник, чтобы пригласить субботу в дом. Это было обязанностью моей мамы, и она прочитала негромкую молитву, поднося к лампе огонь.

Мы все прочитали благодарственные молитвы за наше возвращение домой и приступили к занятиям, все вместе, с пением, разговорами и довольными улыбками. Ведь это была наша первая суббота в этом доме.

Занимаясь, я одновременно думал о том, что Иосиф сказал Филону: суббота делает из всех нас ученых. Она делает из нас философов. Я не очень точно представлял себе, кто такие философы, но слышал это слово и раньше. Я предполагал, что оно относится к людям, которые изучают Закон. Учитель в Александрии как-то сказал, что Филон — философ. Да, все сходится.

А теперь мы все стали учеными и философами — в этой большой комнате, убранной и вымытой, свежие после омовения и погружения в микву, в чистых одеждах, и все это было сделано до заката. Иосиф читает, сидя возле лампады, от которой сладко пахнет оливковым маслом.