Все люди двигались по направлению к воротам.
Клеопа был единственным из нас, кто, как жена Лота, все оглядывался и оглядывался назад.
— Смотрите, — обращался он ко всем, кто мог слышать его. — Видите вон там священников? — Он указывал на верх дальней стены внутреннего двора. — Как они догадались убежать туда? Они что, знали, что на нас нападут солдаты?
И тогда мы тоже увидели над воротами скопление людей, которые могли наблюдать ужасные события с безопасного места. Я еле различал их. Мне показалось, что они были одеты в нарядные одежды и головные уборы, но я не уверен.
Что они думали, глядя на нас с высоты? И кто придет позаботиться о том мертвом человеке? Смоют ли его кровь с мраморных плит? Весь храм был осквернен кровью. Его придется очищать.
Но времени разглядывать священников у нас не было. И я хотел одного: поскорее уйти отсюда. Я еще не боялся. Я был удивлен. Страх придет позже.
Позади нас маршировали солдаты, выкрикивая приказания. Они отдавали их по-гречески, повторяя затем на арамейском языке.
Это были те же самые солдаты, что убивали паломников. Мы двигались так быстро, как только могли.
— В этом году Песах праздноваться не будет, — кричали они, — Праздник закончен, Песаха не будет! Песаха не будет. Все расходитесь по домам!
— Песаха не будет! — пробормотал себе под нос Клеопа и засмеялся. — Как будто это от них зависит, будет Песах или нет! До тех пор пока в мире жив хоть один еврей, когда наступит Песах, тогда и будет Песах!
— Тише, — попросил Иосиф. — Не смотри на них. Чего ты добиваешься? Чтобы они еще раз смешали кровь евреев и галилеян с кровью жертвенных животных? Не дразни их!
— Это кощунство, — воскликнул Алфей. — Нам нужно как можно скорее уходить из города.
— Но правильно ли будет покинуть Иерусалим в такое время? — спросил мой двоюродный брат Сила.
Дядя Алфей строго приказал ему молчать.
Дядя Симон, самый спокойный из всех, как всегда, ничего не говорил.
Когда мы медленно проходили по туннелю, нас обгоняло много людей. Иосиф взял меня на руки, кто-то подхватил Маленькую Саломею. Остальных детей тоже несли мужчины. Клеопа хотел поднять Маленького Симеона, своего самого младшего сына, который плакал от усталости и просился на руки, однако опять закашлялся, поэтому Симеона взяла на руки моя мама.
Это был хороший знак. Она держала на руках ребенка, значит, с ней все в порядке.
В темноте туннеля было довольно плохо видно, но теперь это не имело значения. Маленькая Саломея все плакала и не успокаивалась, как бы ни утешала ее тетя Мария. Я не мог дотянуться до нее — она оказалась далеко позади меня.
— Песаха не будет! — повторил Клеопа, когда приступ кашля закончился и он снова смог говорить. — Значит, этот царь, который не стал дожидаться, пока Цезарь подтвердит его право на трон, взял да отменил Песах! Этот царь, руки которого теперь по локоть в крови, как и у его отца…
— Ни слова больше, — прервал его Алфей. — Если они услышат тебя, то все мы окажемся в беде.
— Конечно. Ведь им ничего не стоит убить десятки невинных людей, как мы сами только что видели, — не унимался Клеопа.
Иосиф произнес тем же тоном, которым иногда говорил в Александрии:
— Пока мы не покинем Иерусалим, ты не произнесешь об этом ни слова!
Клеопа ничего не ответил. Но больше ничего не говорил. Никто ничего не говорил.
Мы вышли на свет и вновь увидели множество солдат, которые презрительно отдавали людям приказы.
На улицах тоже лежали убитые. Сначала могло показаться, что они просто спят. Наши женщины при виде мертвых принялись плакать и причитать. Нам приходилось обходить или переступать через тела. Родственники погибших оплакивали их, стоя на коленях, кое-кто молил о помощи, и мужчины начали раздавать монеты тем, кто попадался у нас на пути. Но некоторые люди были так потрясены горем, что не могли думать о деньгах.
Плакали даже те, кто торопился уйти подальше от храма. Наши женщины заливались слезами, и тетя Мария рыдала громче всех, потому что для нее это было первое паломничество, она мечтала о нем все время, что прожила в Египте, и вот что случилось, когда она попала сюда!
В синагоге, где уже собрались почти все наши родственники, царил страх. Иосиф собрал нас во дворе, пока женщины торопливо поднялись на крышу за вещами. Сам он вместе с Алфеем отправился раздобыть ослов. Иаков сказал нам, детям, стоять смирно и тихо и присматривать за малышами. Я держал за руку Маленькую Саломею и Маленького Симеона. Клеопа прислонился к стене и, улыбаясь, бормотал что-то еле слышное.
Плач по убиенным заглушал все другие звуки. Я никак не мог забыть об убитом человеке, который погиб совсем рядом с нами. Похоронит ли его кто-нибудь? А если нет, то что с ним будет?
Я не смотрел в лицо того солдата, который убил его. Я не смотрел в лицо ни одному солдату. Все, что я видел, это высокие сапоги, доспехи, темные и начищенные, и их копья. Смогу ли я когда-нибудь забыть их копья?
— Уходите из Иерусалима! — Даже сейчас кто-то из них кричал на иврите во дворе синагоги. — Уходите из Иерусалима, возвращайтесь домой! Песаха не будет.
Тот мертвый человек, должно быть, знал, когда бросал камень, спрятанный под одеждой, что солдат убьет его. Он ведь специально пронес в храм камни и заранее собирался бросать их.
Но при этом он выглядел совсем как мы. Та же простая накидка, туника, те же темные волнистые волосы, борода, как у Иосифа и моих дядей. Еврей, как и мы, хотя кричал он по-гречески. Почему же он поступил так? Почему он бросился на солдата, зная, что тот вооружен?
Я вновь увидел, как копье пронзило того человека и то, как он потом смотрел на меня. Эта картина проносилась в моей голове снова и снова. Я видел мертвых во дворе храма и разбежавшихся овец. Я закрыл глаза ладонью. Я не знал, как избавиться от страшных видений.
Мне стало холодно. Я прижался к маме, которая тут же раскрыла руки, чтобы обнять меня. Я уткнулся носом в ее мягкую накидку.
Мы стояли рядом с Клеопой. Маленький Симеон, которого я все еще держал за руку, вертелся и играл с отцом. Я сказал дяде:
— Почему тот человек бросал камни, ведь он знал, что солдаты убьют его?
Клеопа видел это. Мы все это видели, правда? Сначала Клеопа задумался, глядя на лучик света, падающий во двор синагоги из-за высоких стен.
— Это был хороший момент, чтобы умереть, — ответил он мне. — Лучшего момента в его жизни, наверное, и не было.
— Ты думаешь, это хорошо? — спросил я.
Он засмеялся своим тихим смехом и посмотрел на меня:
— А ты? Ты как думаешь, хорошо это было или нет? — Но дожидаться моего ответа он не стал, а тут же начал шептать мне в ухо по-гречески: — Архелай дурак. Цезарю остается только посмеяться над ним. Царь евреев! — Он покачал головой. — Мы беженцы в собственной стране. Вот в чем правда. И вот почему они сражались! Они хотели избавиться от злосчастной семьи царей, которые строят языческие храмы и живут как языческие тираны!
Иосиф схватил Клеопу за руку и потянул его в сторону.
— Не говори об этом, — сказал Иосиф, пристально глядя в глаза Клеопе. — Больше никаких разговоров здесь, понятно? Мне все равно, что ты думаешь, главное — молчи.
Иосиф вернулся к увязыванию поклажи на купленных ослах. Чуть мягче он добавил:
— Сейчас ни слова, понимаешь меня, брат?
Клеопа не ответил. Тетя Мария подошла к дяде и утерла ему пот со лба.
То есть я был не прав, когда думал, что Иосиф никогда не реагирует на речи Клеопы.
Однако Клеопа не подал виду, что слышал слова Иосифа. Он с улыбкой погрузился в рассеянную задумчивость, как будто Иосиф и не говорил ничего. Лицо его покрывали капли пота, хотя день был нежарким.
Наконец все собрались, и Иосиф и Зебедей вывели нас из двора.
— Брат мой, — обратился Иосиф к Клеопе, — когда мы выедем за ворота, я хочу, чтобы ты поехал верхом на осле.
Клеопа кивнул.
Проходя по узким улицам, мы сбились плотной толпой, как стадо овец. Плач женщин, звучащий повсеместно, усиливался, когда мы шли под арками или в самых узеньких переулках. Я видел, что окна и двери плотно захлопнуты. Деревянные ворота дворов закрыты. Люди перешагивали через просящих милостыню, что сидели, сгорбившись, вдоль дороги. Мужчины кидали им монеты. Иосиф вложил одну монетку мне в ладонь и сказал, чтобы я дал ее какому-нибудь несчастному, и когда я так и сделал, тот поцеловал мои пальцы, принимая милостыню. Это был старый человек, худой и седой, с ярко-голубыми глазами.
