– Хорошо… – в раздумье отозвалась Лили. Рогожин молча поцеловал ей руку и, не заходя в гостиную, незаметно уехал.

Лили как ни в чем не бывало вернулась к гостям. Барон, Ютанов, Жорж и Анна Ивановна сосредоточенно играли в вист. Далецкий стоял у пианино и рассеянно перелистывал ноты.

– Спойте что-нибудь! – попросила Лили, подходя к нему.

Далецкий внимательно посмотрел ей в лицо, точно желая угадать, о чем говорила она с Рогожиным.

– Малый шлем на пиках! – громко крикнул Жорж.

– Пас… пас… пас!.. – один за другим произнесли партнеры.

– Не надо!.. В другой раз когда-нибудь! – с гримасой произнес Далецкий.

Лили порывисто поднялась с места и обратилась к Ютанову:

– Петр Иваныч! Ваша лошадь здесь?

– Здесь, моя прелесть! – ответил Ютанов, не поднимая глаз от карт.

– Можно прокатиться на ней?

– Отчего же нельзя? Поезжайте, куда хотите! Но кто счастливейший из смертных, который будет сопровождать вас?

– Я хочу пригласить с собой Дмитрия Николаевича!

– Я к вашим услугам! – смущенно пробормотал Далецкий.

Анна Ивановна многозначительно посмотрела на дочь.

– Надеюсь, что к ужину вы вернетесь? – с деланной улыбкой спросила она.

– О, да! – весело засмеявшись, воскликнула Лили и, кивнув Далецкому, вышла вместе с ним из гостиной.

Через несколько минут они уже мчались в пролетке на великолепной лошади по направлению к Петровскому парку.

Лили чувствовала необычайный порыв совершить какой-нибудь безрассудный поступок, отдавшись во власть мимолетному влечению к Далецкому и позабыв о коммерческой сделке, заключенной с Рогожи-ным.

Ее молодое красивое тело, еще не знавшее любовных ласк и страстных объятий, как будто протестовало против прозаической сделки и корыстных расчетов ума. Подавленные мечты о счастье и беззаветной любви ожили, затрепетали и наполнили истомой и тоской сердце Лили. И ей захотелось одурманить, опьянить и себя, и Далецкого.

Коляска на резиновых шинах плавно неслась по Тверской, залитой светом электрических фонарей. И от блеска этих фонарей казались бледными и тусклыми далекие звезды в лазурной мгле неба, нависшего над монотонными домами. Эти дома делали улицу похожей на мрачный узкий коридор.

Но вот выехали за заставу, – и небо раздвинулось, сделалось глубже, прозрачнее, и звезды вспыхнули ярче и заискрились, точно алмазы. Несмотря на конец августа, приближения осени и ненастья не чувствовалось даже по ночам. Было только немного свежее и прохладнее, чем днем.

– Как хорошо, – тихо сказала Лили, полузакрыв глаза и всей грудью вдыхая ночной воздух.

– В Москве как-то не замечаешь неба, звезд и вообще прелести ночи! – отозвался Далецкий.

– Вы где провели лето?

– Был на Кавказе, в Крыму, потом проехался по Волге. А вы?

– Жила и скучала с матерью на подмосковной даче. Наступило молчание. Говорить было не о чем, да и не хотелось. Желания, томившие сердце, делали обычный, простой разговор докучным и вялым.

Не зная еще, как вести себя с Лили, и только смутно догадываясь, что происходит в ее душе, Далецкий был сдержан и чувствовал неловкость и робость.

Лили видела это и после долгих колебаний решилась сама сделать первый шаг к сближению. Она наклонилась к Далецкому и заглянула ему в лицо.

– Вы всегда ведете себя так с женщинами? – шутливо спросила она.

– То есть?.. – пробормотал Далецкий и смутился.

– Скромно молчите, потупив глаза, и ждете, чтобы сама женщина начала за вами ухаживать?

Далецкий схватил руки Лили и крепко, почти до боли, сжал их.

– Ой! – вскрикнула девушка, но не сделала ни малейшего движения, чтобы освободить руки.

– Я давно, еще не зная, кто вы, испытал обаяние и власть вашей красоты, ваших чудных глаз, ваших чарующих ямочек на щеках! – говорил Далецкий. – Я хорошо помню, как увидел вас в первый раз в ложе театра. Вы сидели вдвоем с Рогожиным и чему-то улыбались, рассеянно слушая, что происходит на сцене. Какую зависть почувствовал я тогда к Рогожину, и какое влечение к вам вспыхнуло в моем сердце.

Лили неестественно рассмеялась.

Вдали блеснул ослепительный свет электрического фонаря у загородного ресторана. Кучер сдержал лошадь, и она, фыркая после продолжительного бега, пошла шагом.

– Хотите заехать на полчаса выпить бокал шампанского? – неуверенно предложил Далецкий.

– Да, да! – воскликнула Лили. – Я сегодня готова пить и плясать, и даже петь.

– Вы поете?

– Пою. Рогожин и мама говорят, что с моим голосом смело можно идти на сцену, а в гимназии все пророчили мне, что я непременно сделаюсь известной певицей.

– Почему же вы не поступаете в консерваторию?

– Это не входит в планы моей матери.

– Какие же планы имеет по отношению к вам Анна Ивановна?

– Зачем вы спрашиваете? Вы, наверное, уже хорошо осведомлены об этом от Жоржа! Мама хочет, чтобы я поступила прежде на содержание к какому-нибудь богачу, например к Рогожину, и затем с помощью его пробила себе дорогу на сцену.

– И вы согласны на это?

– А что же мне делать? Не идти же замуж за какого-нибудь чиновника или за обнищавшего и страдающего подагрой барона Рауба? Рогожин же никогда не женится на мне. Он для этого слишком богат и слишком много о себе думает. Но оставим это!.. Все это прозаично и скучно, а мое бедное сердце так жаждет поэзии и… и хоть немного, хоть ненадолго любви. – Лили грустно вздохнула, но затем тотчас же рассмеялась.

Далецкий, сильно взволнованный, склонился к девушке.

– Лили!.. – задохнувшись, воскликнул он и обнял ее за талию.

Лили не сопротивлялась.

– Вы хотите объясниться мне в любви? – шутливо спросила она.

– Я хочу сказать вам, чтобы вы не делали задуманного вами шага! – искренне и горячо ответил Да-лецкий. – Разве можно такой, как вы, юной и очаровательной, нежной и чистой, отдать себя, свои поцелуи и ласки за какие бы то ни было деньги человеку, к которому у вас нет ни влечения, ни любви?.. Да ведь вы при первой же попытке к этому придете в ужас, и все миллионы Рогожина не в состоянии будут изгладить этого чувства из вашего сердца!..

– Замолчите… – глухо простонала Лили.

– Нет, не могу! – крикнул Далецкий. – Ведь я знаю, хорошо знаю, что к Рогожину вы не чувствуете ничего, кроме отвращения. Вы думаете, я не понимаю, что происходит в вашей душе, какой там надрыв и тоска? Только в силу этого надрыва и тоски вы и поехали со мной и… и готовы даже отдаться мне, лишь бы не Рогожин был первым обладателем вашего тела.

Лили молчала.

– А пока я не был знаком с вами, не чувствовал близости вашей, я думал и мечтал о вас, мечтал цинично и грубо, – продолжал между тем Далецкий. – Большая часть мужчин, к которым принадлежу и я, плотоядно вожделеют животной страстью к каждой хорошенькой женщине; они мысленно раздевают ее и оценивают по статьям, как лошадь. Я так же относился к вам, но теперь…

– Что теперь? – тихо и тревожно спросила Лили.

– Теперь я люблю вас!

Коляска остановилась у ресторана, и Далецкий с Лили поспешно прошли в отдельный кабинет, сопровождаемые любопытными взглядами официантов и публики.

– Итак, после долгой и скучной морали – объяснение в любви? – спросила Лили, снимая с головы шляпку и с задумчивой улыбкой глядя Далецкому в лицо.

Тот смущенно молчал.

Официант принес шампанское, разлил его в бокалы и молча удалился, задернув за собой тяжелую портьеру. Лили подошла к столу, взяла в обе руки по бокалу с ледяным игристым вином и подошла вплотную к Далецкому.

– Ну, – сказала она, подавая ему бокал, – давайте чокнемся и выпьем за нашу любовь!

– Лили… – изнемогая от страсти, пробормотал Далецкий.

– Тс! – прервала его девушка с кокетливой улыбкой и лукаво прищурила глаза. – Если опять нравоучение и мораль, то лучше молчите. Слышите? Сегодня вам разрешается говорить только о любви… Говорите мне о том, что я очаровательна и красива и что вам доставляет удовольствие и счастье видеть меня, быть со мной наедине и… целовать мои руки, губы…