Наблюдатель поднес к глазам крошечную фотокамеру размером со спичечный коробок – современное устройство с гигабайтом памяти и десятикратным «зумом». Включил «увеличение» и щелкнул затвором, запечатлев через окно сидевшую в кухне семью, которая беспечно поглощала диетический завтрак из зерновых хлопьев.

Ровно в 8.06 Кэтлин О'Майли распахнула входную дверь. Кэтлин была в школьной форме, с алым рюкзаком и с двумя наручными часами – по штуке на каждом запястье. Длинные золотисто-каштановые волосы сияли на солнце. Наблюдатель сфотографировал девочку, которая села в черный «лексус» и включила радио, настроенное на рок-волну.

Положив камеру на приборную доску, мужчина достал из ящичка синий блокнот и начал что-то записывать в него аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Было очень важно правильно зафиксировать информацию. Факты прежде всего.

В 8.09 дверь открылась снова. Доктор Бен О'Майли был в легком шерстяном костюме и красном галстуке, подпиравшем туго накрахмаленный воротничок рубашки. Повернувшись к жене Лорели, он поцеловал ее в щеку и зашагал по огибавшей особняк дорожке.

Все шло точно по графику. Камера жужжала, снимая кадр за кадром.

З-з-зт, з-з-зт, з-з-зт.

Доктор бросил мусорный мешок в голубой бак, стоявший на обочине дорожки. Он втянул носом воздух и оглядел улицу, не обратив внимания на серую машину. Потом присоединился к дочери. Через минуту «лексус» вырулил на Оушн-Колони-роуд и направился на север.

Наблюдатель закончил свои записи и убрал блокнот и фотокамеру в ящик. Теперь он видел их невооруженным глазом – свежевыглаженную форму и белые носочки девочки, оживленную улыбку на ее хорошеньком лице. Зрелище было настолько трогательное, что у мужчины навернулись слезы. Она казалась такой радостной и живой рядом с отцом, заурядным доктором, облаченным в серую одежду.

Впрочем, наблюдатель знал, что у доктора О'Майли есть замечательное свойство. Ему нравилась его хирургическая точность. И он сильно на нее рассчитывал.

Главное – никаких сюрпризов.

В моей голове зазвучал голос: «Эй, Линдси!» Я рывком очнулась, схватилась за пистолет, но обнаружила, что не могу сдвинуться с места. Надо мной склонилось темное лицо, подсвеченное мутно-белым светом.

– Сахарная фея, – пробормотала я.

– Меня называли и похуже, – рассмеялась женщина. Это была Клэр. Я лежала на ее столе – значит, со мной все кончено.

– Клэр… Ты меня слышишь?

– Отлично слышу, золотко. – Она наклонилась и нежно прижала меня к себе. – С возвращением.

– Где я?

– В Центральной городской больнице. Это послеоперационная палата.

Туман начал рассеиваться. Я вспомнила мрак и холод на Ларкин-стрит.

– Джейкоби, – прошептала я, глядя на Клэр. – Он не выкарабкался?

– Его поместили в палату интенсивной терапии. Ребята с ним работают. – Клэр улыбнулась. – У тебя гости, Линдси. Поверни голову.

Это потребовало невероятных усилий, но я посмотрела направо и увидела его симпатичное лицо. Мужчина был небрит, с потемневшим от тревоги и усталости лицом, но от одного вида Джо Молинари на сердце у меня запели соловьи.

– Джо! Ты же уехал в Вашингтон!

– А теперь я здесь, малышка. Примчался, как только обо всем услышал.

Он меня поцеловал, и я почувствовала слезы на его щеках. Мне хотелось объяснить, что творится у меня в душе.

– Джо, девочка мертва. Господи, какой ужас!

– Насколько я знаю, у тебя не было выбора. Грубая щетина Джо скользнула по моей щеке.

– Номер моего пейджера рядом с телефоном. Линдси, ты меня слышишь? Я приду завтра утром.

– А? Что ты сказал, Джо?

– Постарайся немного поспать, Линдси.

– Хорошо, Джо. Я только…

Сиделка Хизер Грейс – не знаю, есть ли на свете ангелы, но, кажется, она была одним из них, – придержала мою каталку, когда я подъехала к кровати Джейкоби. Яркий послеполуденный светлился в окна палаты интенсивной терапии и растекался по синему линолеуму. В грудь Джейкоби попали две пули. Одна прострелила легкое, вторая задела почку; от удара башмаком у него был сломан нос, а лицо приобрело оттенок баклажана.

За последние дни я уже в третий раз навещала друга, но все мои попытки взбодрить его ни к чему не привели. Джейкоби по-прежнему пребывал в мрачном настроении. Когда я села рядом, он спал, но потом в его распухших веках появились маленькие щелочки.

– Привет, Уоррен.

– Привет, красотка.

– Как себя чувствуешь?

– В полном дерьме.

Он болезненно закашлялся, и я сочувственно кивнула.

– Не бери в голову, дружище.

– Мы облажались, Боксер.

– Знаю.

– Я постоянно думаю об этом. Даже во сне. – Он замолчал, потрогав повязки на носу. – Мальчишка меня чуть не укокошил, пока я стоял, держась за свой член.

– А я считала, это был мобильник.

Он даже не улыбнулся. Плохой признак.

– Непростительная глупость.

– Мы поступили так, как подсказывало сердце.

– Сердце? Какого дьявола! В следующий раз надо больше шевелить мозгами.

Разумеется, он прав. Я слушала Джейкоби, кивая, и мысленно добавляла кое-что к его словам. Например, как я буду себя чувствовать, когда опять возьму в руки оружие? Смогу ли стрелять? Или стану колебаться? Я налила Джейкоби стакан воды и поставила его на соломенный кружок.

– Это я во всем виновата. Нужно было надеть на них наручники и…

– Перестань, Боксер. Мы действовали вместе. Кроме того, ты спасла мне жизнь.

В дверях появился новый посетитель: шеф полиции Энтони Траччио – аккуратно причесанный, в отлично выглаженном костюме и с коробкой конфет в руках. Он напоминал подростка, который шел на первое свидание. Правда, сходство было не таким уж большим.

– Джейкоби, Боксер! Рад, что застал вас вместе. Как дела, ребята?

Я ничего не имела против Траччио – он был хороший парень и вел себя нормально, хотя мы с ним не очень ладили. Шеф немного постоял, покачиваясь, потом приблизился к кровати Джейкоби.

– У меня есть новости.

Мы сразу насторожились.

– В «Лоренцо» обнаружили отпечатки пальцев детей Кэйбота. – В глазах шефа блеснул огонек. – Сэм Кэйбот признался.

– Господи Иисусе! Не может быть, – выдохнул Джейкоби.

– Клянусь здоровьем матери. Парнишка сказал сиделке, что они с сестрой придумали игру с подростками, сбежавшими из дома. Она называлась «Пуля или ванна».

– Сиделка даст показания? – спросила я.

– Разумеется. Она сама мне об этом сообщила.

– «Пуля или ванна»? Вот ублюдки! – Джейкоби фыркнул. – Игра!

– Но теперь с играми покончено. В спальне девочки нашли записи и вырезки с разными криминальными историями. Она была помешана на убийствах. Короче, давайте поправляйтесь и ни о чем не беспокойтесь, ладно? Это подарок от ребят. – Шеф протянул мне конфеты и открытку с надписью «Выздоравливай», под которой стояло множество подписей. – Все вами гордятся.

Мы побеседовали еще пару минут, передав благодарность нашим друзьям из полиции. Когда шеф ушел, я пожала руку Джейкоби. Оказаться вместе на волосок от смерти – это сближает больше, чем любая дружба.

– Они получили по заслугам, – произнесла я.

– Ага. Можно пить шампанское.

Я не стала с ним спорить. То, что дети Кэйбота оказались убийцами, ничего не меняло в происшедшем. И намерение, о котором я размышляла последние дни, только укрепилось.

– Джейкоби, я подумываю о том, чтобы бросить это дело. Уйти с работы.

– Да ладно тебе. Ты мне это говоришь?

– Я серьезно.

– Никуда ты не уйдешь, Боксер.

Я расправила одеяло на его кровати и нажала кнопку вызова, чтобы сиделка отвезла меня в палату.

– Спи крепко, напарник.

– Угу. И ни о чем не беспокойтесь – так он сказал?

Я наклонилась и – впервые в жизни – поцеловала его небритую щеку. Я знала, что ему больно, но Джейкоби расплылся в улыбке.

День был ясным и красивым, как картинка из альбома школьника. Яркое желтое солнце. Щебет птиц и теплый воздух, пропитанный благоуханием цветов. Даже стриженые деревья у больницы, которые три недели назад я видела голыми и серыми, теперь стояли в шапках свежей зелени.