За портьерой оказался вход в подсобное помещение. На пороге Лобанов заколебался.

Как же теперь Леха, один? Заговорившись с Надеждой Андреевной, а после ввязавшись в чужую склоку, Сергей совсем упустил приятеля из виду. Еще эта морда в малиновом пиджаке к нему привязалась. Как бы не влип Алексей Александрович. Но Надя настойчиво торопила спутника.

В подсобке он сперва сунулся к двери, ведущей в полутемный коридор, и тут же замер, споткнувшись взглядом о темно-бордовую лужу, жирно поблескивавшую под ногами. Знакомая такая была лужа, и Сергею она чрезвычайно не понравилась.

Навидался таких за время милицейской службы. Свинью, что ли, здесь резали? Хотя, может, неловкая официантка сок пролила? Но Лобанов точно знал, что это не сок.

Надежда Андреевна дернула его за рукав и повлекла в противоположную сторону.

Там, в глухой на первый взгляд стене обнаружился проход, ведущий в какой-то тесный, неосвещенный предбанник.

Они поплутали по запутанным задворкам ресторана. Один раз Надя испуганно шарахнулась от распахнутой двери, из которой валил пар и доносился лязг посуды.

Кухня? Судя по гулким, отдающимся эхом голосам и раскатистому дребезгу крышек, кухня была большая и работа в ней кипела вовсю. Бело-сизый, пропитанный жирным смрадом туман вываливался оттуда неестественно плотными клубами.

Лестничный марш привел их в гостиничный коридор, будто начинающийся ниоткуда и уходящий в никуда, с нескончаемой ковровой дорожкой под ногами, перегоревшими через одну неоновыми трубками под потолком и рядами неопрятных дверей по обеим сторонам. Лобанов, не раз живавший в таких «отелях», даже оглянулся в поисках зловредной карги — дежурной по этажу. Он уже ничему не удивлялся. В самом деле, куда случайные женщины приводят таких кавалеров, как он? «Ох гостиница, моя ты гостиница…» Общаги, съемные углы. В нормальных квартирах живут нормальные семьи. Лобанов, во всяком случае, там почему-то надолго не задерживался.

Надя открыла одну из дверей и пропустила Сергея вперед. Он вошел и чуть не рассмеялся. Шутки с ним, что ли, взялись шутить? Эдакий зловещий розыгрыш в духе сочинений Агаты Кристи. Впрочем, ничего зловещего на этот раз взгляду Лобанова не открылось. За распахнутой дверью не оказалось никакого гостиничного номера, хоть это, конечно, была Надина комната, в воздухе даже стоял слабый запах уже знакомых Сергею духов.

Но, во-первых, в гостиницах не держат чисто прибранных деревенских горенок с узкой железной кроватью под выцветшим бархатным ковриком, изображающим «лебединое озеро», с нелепой настольной лампой-«подхалимкой», которой сто лет в обед, изогнувшейся на допотопном письменном столе; с пестрой лоскутной дорожкой на дощатом полу и вышитыми занавесочками на незрячем от налипшего снега окошке.

А во-вторых, Надежда Андреевна никак не могла проживать в… Лобанов потер глаза так, будто собирался выдавить их. А почему, собственно? Чем не подходит ей светелка сельской пионервожатой, ведь и сама она… «Если я рехнулся или умер, — подумал Сергей, — то не самое это, оказывается, плохое дело».

Но Лобанов определенно чувствовал себя живым и здоровым. Будто толчок землетрясения всколыхнул в нем что-то, взламывая твердь прожитых лет и выпуская на волю горько-сладкую волну, в которой смешались и восхищенный ужас при виде чуда, и боль старой вины, и радость освобождения от докучливой хвори, которой показалась Сергею вся прожитая жизнь. Раньше ему часто снилось, что он возвращается в далекий поселок, шагает по его пыльным улицам, взбегает на полузабытое школьное крыльцо, спешит к двери пионерской комнаты, распахивает ее.

Любочка в его снах никогда не менялась и выглядела, как в ту роковую встречу, привлекшую внимание несчастного двоечника. Сергей с порога бросался к ней, но ему всегда не хватало единственного шага, который неизбежно заканчивался похожим на удар пробуждением… Но не в этот раз! Пусть это бред, антимир или сто сорок пятое измерение! Зубами вцепиться в него и больше не выпускать, ни за что, никогда…

— Как нехорошо получилось. — От звука Надиного голоса Сергей вздрогнул. — Прости. Это, в сущности, я тебя втравила.

— Ничего, я сам такие штуки терпеть ненавижу. — Лобанов прошел к столу, обернулся.

Надежда Андреевна никак не могла быть Любой. Хотя бы из-за возраста. Той ведь сейчас чуть меньше, чем ему самому, и выглядит она наверняка соответственно.

Муж, дети, первая одышка. Сергею не хотелось об этом думать. Да и с комнатой он что-то напутал. Кровать, например, была не железной, а вовсе тахта, и коврика с лебедями над ней не наблюдалось. Висела там на голой стене какая-то маринистическая репродукция, вся в тучах и штормовой пене, словно сердитый глаз, подглядывающий через дыру в бледных обоях.

Второго выхода номер, конечно, не имел, а окна здесь доверия Сергею не внушали.

Сплошь бельмастые от мороза, будто в глухую, лютую зиму, они казались ненатуральными, словно нарисованными, и неизвестно еще, куда выходили.

«Попала мышка в мышеловку», — решил Лобанов, опускаясь в жесткое гостиничное кресло. Однако погоней пока не пахло.

— Что же мы дальше будем делать? — спросил Сергей.

— Не бойся, — Надя присела на тахту. И добавила: — Они тебя сами побаиваются.

— Вот я и смотрю, — усмехнулся Лобанов. — Какой я, оказывается! — Он дурашливо продемонстрировал бицепсы.

— Не обольщайся. Просто они не понимают…

— Ты тоже, — перебил Сергей.

Надя промолчала.

— Кстати, тебя, я думаю, теперь заодно со мной по головке не погладят. Как быть с этим?

— За меня можешь не волноваться.

— Я бы и рад, кабы не повидал, каков нрав у вашего предводителя. Он же тут царь и бог? Правильно?

— С Юрием Ивановичем у нас отношения особые, — помолчав, сказала Надежда Андреевна. — Понимаешь, он хочет от меня ребенка.

— Вот те раз, — озадачился Сергей. — Он что же, в тебя влюбленный?

— Еще чего! Но ему это для чего-то нужно.

— Пристает?

— Нет, здесь совсем другое. Но он меня не тронет, потому что тоже как бы… опасается.

Пристально взглянув на Надю, Лобанов будто проглотил какую-то вертевшуюся на языке фразу и лишь поразмыслил вслух:

— Отчего это у меня все время руки чешутся вашему командиру морду набить?

— У тебя не получится.

— Это почему же? А если попробовать?

— Эх ты! — Надя покачала головой. — Простота не всегда признак гениальности. В данном случае мордобой ничего не решает. Ты думаешь, Юрий Иванович, он — кто?

Он, кстати, знакомым тебе не показался? Может, встречал ты его раньше где-нибудь? А?

Лобанов призадумался.

— Предположим. Кажется, где-то видел, но не помню где. Что из этого?

— А то, представь себе, что кого ни спроси, он каждому кажется знакомым. Поверь, уж я-то знаю. А припомнить его, как ты, никто не может. Удивительно, правда? Не веришь, друга своего спроси.

— Так кто же он такой?

— Любишь ты вопросы ставить ребром. А если я точного ответа не знаю?

— Тогда давай его Сатаной объявим, — предложил Сергей. — Говоришь, он от тебя ребенка заиметь домогается? Замечательно! Ребенок Розмари. Вельзевулово семя! И не хватает тут попова работника Балды, чтоб чертям воду замутить.

— Напрасно ты смеешься, — серьезно сказала Надя. — Он не дьявол. Я точно знаю, что он человек. Он, может быть, больше человек, чем мы с тобой, чем вообще можно себе представить.

— В каком смысле?

— А в таком, что он — это отчасти и ты, и я… и каждый. Эдакий портрет Дориана Грея, но один на всех.

— Одна-ако… — протянул Лобанов. — Вельми мудрено сие есть. — И отрезал: — Не знаю, чей он там портрет, но не мой.

— Никогда не говори никогда, — невесело усмехнулась Надя.

— Ну и накрутили вы, сударыня, — сказал Сергей. — Можно закурить?

— Можно… Вот поэтому, я думаю, ничего ты ему сделать не сможешь. И никто не сможет. Бой с тенью.