Твердокаменный дядька оставался нем и глух до тех пор, пока Сергей не сунул ему один из двух оставшихся в кармане червонцев. Тогда выяснилось, что утром к администраторше приходил ее бывший сожитель, пьяница и тип крайне ненадежный. Он клянчил у всех встречных на бутылку, надоедал «своей бабе», а спустя какое-то время обнаружилась пропажа запасных ключей…
Лобанов легко выведал у моложавой, постреливающей на него глазами администраторши, что окаянного Кольку вернее всего искать в ближней общаге, и, не мешкая, отправился туда. Словоохотливая бабуся-вахтер сообщила Сергею, в каких комнатах обычно обретается «этот гад».
Лобанов обнаружил объект своих поисков. Какое-то пьяное мурло дрыхло на койке, даже не сняв ботинок. Рядом красовался знакомый чемодан. Забрав свое имущество и вытряхнув из воровайки остатки непропитых денег, Лобанов ощутимо припечатал ошалевшего Кольку к стене — еще раз попадешься на глаза, ноги выдерну! — и удалился.
Дня через три Сергея вызвали в горотдел милиции. Оказалось, что дежурный поспешил зафиксировать сообщение о краже в гостинице, а посланные туда сотрудники никаких материалов не представили, так что от Лобанова требовали внести ясность, «имело место событие преступления или не имело».
Выслушав рассказ Сергея, симпатичный замначальника угро с усмешкой одобрил проведенное Лобановым частное расследование, а потолковав с ним о том, о сем и перейдя на «ты», неожиданно предложил:
— Давай к нам на службу.
— Куда это к вам? — не понял Сергей.
— Ну, в милицию, в уголовку. Воров ловить и грабителей.
Лобанов расхохотался:
— Было дело, милиция меня самого ловила…
А через несколько месяцев он переехал в тот город, получил на милицейском складе новенькую форму и с непривычки в кровь исколол иголкой пальцы, пришивая погоны и петлицы…
— Во, блин! — сказал Сергей, входя в кабинет нового шефа. Необмявшийся китель сидел на новоиспеченном «менте» коробом. — Никогда погон не носил. Или погонов, как правильно?
— По мне хоть погоний, без разницы. — Замнач оторвался от живописно разбросанных по столу бумаг. — Не носил и не будешь. Ты сыщик, а не околоточный. Чтоб завтра был как человек, в штатском. Прикрепляю тебя для стажировки к старшему оперу Зиновьеву. Обмывать будете в выходной. В рабочее время увижу — убью! Все. Шагом марш в семнадцатый кабинет.
— Да, мой генерал! — гаркнул Лобанов и повернулся кругом через правое плечо…
Около месяца Сергея преследовало странное чувство, будто он ввязался в какую-то игру, и теперь трудно разобрать, забавная она или не очень. Но позабавиться ему не довелось. Работа в уголовном розыске оказалась тяжелой, нервной, выматывающей и грязной, но, как ни странно, она понравилась Сергею. Кажется, он наконец обрел «мужскую» профессию.
Здесь же, в ГОВД, он встретил милую инспекторшу по делам несовершеннолетних, удивительно непохожую на разбитных милицейских бабенок, но чем-то неуловимо напоминающую старшую пионервожатую из далекой сельской школы. Из-за этого сходства он, должно быть, и женился на «лейтенанте Галке».
Служба у Лобанова ладилась. Не имея никакого специального образования, но отдавшись новому занятию всей душой, он быстро постиг сыскные премудрости.
Пригодились и жизненный опыт, который успел приобрести Лобанов за время скитаний по свету, и давний, со студенческих времен, интерес к психологии. Новый опер почти никогда не орал на свою «клиентуру», не рукоприкладствовал и насмехался над сотрудниками, руководствовавшимися методом известного анекдота: рельсу брали?.. ах, не брали… давайте посмотрим. Зато он порой надолго запирался в кабинете один на один со свидетелем или подозреваемым, вел какие-то свои, негромкие разговоры и вдруг выдавал результат, на который могли уйти недели суматошной беготни.
Но со временем Сергеев энтузиазм несколько поостыл, все чаще сменяясь досадой и недоумением. Лобанов готов был мириться с бессмысленной на его взгляд и бессовестной по сути погоней за «процентом» раскрываемости преступлений; ворчать, но терпеть иных нерадивых и бездушных коллег; продираться сквозь удручающую канцелярско-бюрократическую рутину. Но столкнувшись с тем, что перед законом «все равны, но некоторые равнее», а для иных он вообще не писан, Лобанов несколько раз дерзко и не без вредных последствий для себя повздорил с начальством.
А потом дела и вовсе пошли наперекосяк.
Во время кетовой путины мужское население города почти в полном составе пропадало на тонях. Никаких лицензий в то время еще не продавали, но рыбачили все. При скудном продовольственном снабжении «глубинки», где даже зеленоватая вареная колбаса давно перевелась в пустых магазинах, запальчивая формула «у реки, да без рыбы?!» стала законом.
Река день и ночь ревела лодочными моторами, производство шло вполсилы, а по опустевшему городу в одиночку и группами брели и ехали в автомобилях небритые мужики в штормовках, энцефалитках, ватниках и болотных сапогах, пьяноватые, охрипшие, измученные ночными заплывами и тасканием тяжелых, мокрых мешков с добычей. Очумелая от круглосуточных вахт и спирта рыбинспекция бороздила воды, ловя и распугивая обнаглевших браконьеров, отбирала сети и улов, строчила протоколы, грозилась, орала простуженным матом, пускала ракеты, а порой и отстреливалась. Милиция вылавливала по берегам и дорогам груженные под завязку машины и «сухопутных рыбаков», выменивавших рыбу на водку у настоящих, водоплавающих.
Ни соли, ни спиртного было не достать, народ по ночам не спал, потроша и засаливая красную рыбу и икру, в вытрезвитель никого не клали, потому что, во-первых, было не до того, а во-вторых, неизвестно с кого следовало начинать: две трети городского населения непрерывно пребывали в средней степени опьянения.
Зато грабежи и кражи прекращались напрочь. Ворье частью тоже рыбачило, а частью заготавливало коноплю, которая поспевала как раз в это же время.
Упомянутая вакханалия именовалась в народе веселым словом «фестиваль» и продолжалась весь сентябрь, а ее последствия расхлебывались до самой следующей путины.
Не обходилось и без жертв. Кто-то тонул во время шторма или по причине ночного столкновения лодок на полном ходу, кто-то спьяну сам вываливался за борт, иных утаскивала на дно вместе с суденышком севшая «на задев» сеть, а кто-то вообще пропадал при невыясненных обстоятельствах.
Однако среди всеобщего бедлама встречались неприкосновенные островки стабильности, «блатные» тони и табора, где промышляли друзья и родственники рыбнадзора, всякий мелкий чиновный люд, имеющий хоть какое-то отношение к власти, и рыбаки, «пашущие» на городских «шишек». Сами «шишки» в воде не полоскались, а заседали в белом трехэтажном доме, стоящем среди густой зелени и помахивающем с крыши трехцветным полотнищем, словно кисточкой тюбетейки…
В тот год пропал без вести офицер милиции, прикрепленный к рыбнадзоровскому экипажу. Сергей, участвовавший в расследовании, получил вскоре сообщение от своего агента, отиравшегося среди рыбинспекторской братии. Стукачок утверждал, что «мента замочили сами эти шакалы». Колесо завертелось. Вскоре были арестованы двое инспекторов и моторист катера, после чего следственно-оперативная группа без особого труда «размотала» преступление.
Но далее дело приняло удивительный оборот. Сюрпризы начались с выяснения мотивов убийства. «Расколовшиеся» охранники рыбных богатств то ли с дурного перепугу, то ли желая прикрыться от корячившихся сроков громкими именами, полили как из ведра: кто, сколько и для кого ловил; куда завозил; сколько «левых» бочек икры ушло в краевой центр, а сколько и выше; как и где «реализовывали излишки» и кому какие барыши потом перепадали. Замелькали фамилии, при звуке которых следователю прокуратуры хотелось встать навытяжку. Он, бедняга, не знал, как остановить пошедшую вразнос машину разоблачений, не затыкать же рот обвиняемым. Долг обязывал его допрашивать все новых всплывающих в деле свидетелей, работников рыбоохраны, а те, зная, что мокрушники «поплыли», тоже не собирались корчить из себя партизан. Всеми двигала тайная надежда, что на главных зачинщиков «промысла», на БОЛЬШИХ людей, следствие не замахнется.
