Акитада поерзал на месте. Он замерз, ноги отекли, и начала ныть спина. Сколько ему еще здесь оставаться? Он-то пришел совсем за другим — утешить юную вдову, это дитя, оставшееся в одиночестве среди ненавидящих ее слуг. Насколько он понял, поддержать ее было некому, кроме няньки. Ни родни, ни мужской защиты, ни даже подруги. Интересно, приходил ли кто-нибудь навестить ее? Юкинари? Икэда? Мотосукэ? Ведь девушка в столь нежном возрасте вряд ли знает, как обращаться с огромным имуществом. Акитада представил себе ее, одинокую, брошенную слугами, жмущуюся в сиротливый комочек в огромном темном пустом зале, где ни тепла, ни еды, и только крысы шныряют вокруг… Кто-то вцепился в его рукав, и он дернулся всем телом.

Но это оказалась всего лишь служанка — дородная, средних лет женщина в холщовом траурном одеянии. Опустившись рядом с ним на колени, она заглянула ему в лицо черными глазами — будто жареные зернышки на бледной, непропеченной пышке.

— Моя госпожа просит господина уделить ей немного времени, — хрипло прошептала она.

«Должно быть, это и есть нянька», — подумал Акитада. Традиционным жестом коснувшись лица, он поднялся, ощущая противное покалывание в спине, и последовал за ней к выходу.

Нянька оказалась с него ростом — настоящая великанша. Шагала она размашисто и шумно, как заправский работяга. Они долго кружили какими-то длинными сумрачными коридорами с деревянными полами, напоминавшими пластины черного льда. Краем глаза он успевал разглядеть комнаты, скудно, но изящно обставленные. В одной из них заметил на стене прекрасной работы каллиграфический свиток, а в другом месте — глиняный горшок с крошечным деревцем-бонсай безукоризненной формы.

Когда великанша наконец растворила дверь в покои своей госпожи, Акитада даже зажмурился. Множество свечей и фонариков ярким светом заливали покои, больше напоминавшие китайский дворец, нежели традиционный японский дом. Перекрытия под потолком были выкрашены ярким красным и зеленым лаком, и повсюду в огромной комнате стояли вешалки с богатой одеждой. Вдоль стены тянулись в рядок резные и лакированные столики, расписные, обитые кожей платяные сундуки и плетеные бамбуковые подставки с изысканной посудой для чая, какую Акитада однажды видел в столичной лавке богатого китайского торговца. Ступив внутрь, он почувствовал под ногами что-то невыразимо мягкое и теплое, гораздо более приятное, чем самые толстые циновки из морских водорослей. Эта пушистая роскошь оказалась китайским ковром с узорами из цветов и бабочек. Даже створками дверей здесь служили лакированные решетки или обтянутые бумагой панели с изображением жанровых сценок. Одна такая дверь затворилась за ним, и он остался наедине с вдовой.

Если от созерцания комнаты у него захватило дух, то при виде дамы, пославшей за ним, он едва не ослеп. Она сидела на помосте, высоком даже для особы императорских кровей. Стойка с занавеской, коей по этикету надлежало укрывать даму благородного происхождения от глаз посетителей-мужчин, не помешала Акитаде от дверей разглядеть женскую фигуру почти полностью.

Поверх траурного облачения на ней был цветастый жакет с вышитой цветущей сакурой на небесно-голубом фоне. Волосы, обрамлявшие бледное овальное личико, ниспадали на плечи, словно потоки черного лака. В огромных глазах, смотревших на гостя, застыла мольба, губки были слегка приоткрыты. Акитада был так очарован ее красотой, что не мог оторвать глаз; она же, покраснев, тотчас прикрыла лицо изысканным расписным веером.

— Спасибо, что пришли, вы очень добры, — поклонилась она, прячась за веером. — Пожалуйста, садитесь, господин.

Акитада опустился на подушку настолько близко к помосту, насколько это позволяли приличия.

— Я лишь совсем недавно удостоился чести познакомиться с вашим покойным мужем, но, мне кажется, успел высоко оценить этого человека, — тихо начал он. — Я пришел выразить вам мою глубокую печаль по поводу его кончины.

— Благодарю вас. — За занавеской вздохнули, и стало тихо. Потом вдруг она крикнула: — Мне кажется, я ненавижу монахов! И от благовоний этих мне становится дурно. Я едва не потеряла сознание там, в зале, просидев долгие часы под это бормотание, колокольчики, барабаны и ужасный запах. Мне даже хотелось умереть!

Сердце у Акитады защемило. Это неискушенное, неопытное создание, конечно, не может вынести всей суровости поминального ритуала. Она еще дитя, слишком юна, чтобы понять всю значимость древнего обряда и найти в себе силы и стойкость, коими гордилась бы более зрелая женщина.

— Да, все это очень трудно для вас, и я это хорошо понимаю, — мягко проговорил он. — Как я могу помочь вам?

— Не могли бы вы иногда навещать меня? Просто разговаривать, как сейчас. Я так одинока с тех пор, как… — Голос ее дрогнул.

Акитада не знал, что сказать.

— О, простите меня! — воскликнула она. — Вы, наверное, считаете меня ужасной. Вы такая важная особа из столицы! И мне не следовало просить вас о таких вещах.

— Нет-нет! Вовсе нет, — оживился Акитада. — Я охотно буду навещать вас каждый день, если вы позволите. Почту за честь такое доверие со стороны светлейшей госпожи.

Она вздохнула с облегчением, и из-за занавески вдруг показалась маленькая нежная ручка. Акитада растерялся. Касаться дамы из чужой семьи строжайше запрещалось, но ручка была такая маленькая и беспомощная, поистине детская, даже меньше, чем у его младшей сестры. Да, она, конечно, вдова князя Татибаны и все равно всего лишь девочка, так похожая на его сестру. Только в отличие от сестры одна-одинешенька в целом мире и нуждается в поддержке, в обществе кого-то, кто заменил бы ей, пусть ненадолго, брата или отца, которых у нее не было. Он чуть придвинулся и взял эту крохотную ручку в свои ладони. Она была очень холодная и тут же жадно приникла к его теплым пальцам.

— Какие у вас теплые руки, — прошелестело из-за занавески. — А я совсем замерзла, просидев там, в зале, много часов подряд.

Акитада почувствовал себя неловко и вдруг со всей отчетливостью осознал, что они совсем одни.

— Может, мне позвать вашу няньку, чтобы она принесла горячую жаровню? — предложил он.

Маленькие пальчики только крепче сжали его руку.

— Пожалуйста, не надо. Она слишком много суетится.

— Тогда позвольте мне хоть как-то помочь вам. Я хорошо разбираюсь в законах, а вас вскоре ожидает бумажная волокита. Скажите, князь Татибана назначил душеприказчика?

Ее пальцы дернулись и сжались в кулачок.

— Понятия не имею, что это такое, — сказала она. — Мне ничего не известно о подобных вещах. Никто ко мне не приходит.

— Никто? Как странно! — Акитада все больше ощущал неловкость своего положения. Слегка стиснув ее пальчики, он попытался отнять свою руку. Но она только крепче сжала ее, прежде чем отдернуть свою. К своему ужасу, он снова услышал из-за занавески всхлипывание.

— Простите, — смущенно проговорил Акитада. Всхлипывания стали громче, и тогда он взмолился: — Вы не должны плакать! Все будет хорошо, вот увидите. Вы молоды и очень красивы, и в вашей жизни еще будет счастье.

— Нет! — воскликнула она. — Никто никогда больше не захочет меня. Лучше бы я тоже умерла!

Акитада поднялся. Она рухнула лицом вниз, хрупкой кучкой шелка и глянцевых волос, узкие плечики и спина содрогались от рыданий, и две крохотные ножки в белых носочках горестно бились одна о другую. Он отставил ширму, опустился на колени и сгреб ее в объятия, словно маленькое плачущее дитя. Он гладил ее по спине, уткнувшись лицом в ароматные волосы, и бормотал слова утешения, а она прижималась к нему с отчаянием одинокого ребенка.

— Хм!.. — Хриплый резкий звук, донесшийся от двери, прервал попытки Акитады утешить вдову. Над ними горой возвышалась нянька, на неприятном лице застыло хмурое неодобрение.

Акитада выпустил из объятий плачущую девушку и поднялся на ноги.

— Очень хорошо, что ты пришла, — сказал он. — Твоей хозяйке нужна помощь. Она очень расстроена и… э-э… замерзла. Принеси-ка сюда жаровню. И выпить чего-нибудь горячего! — Смущенный своим глупым лепетом, он отошел в сторону.