— Сир де Куси просит прощенья великодушного, что двор соломой не стелен, — буркнул наконец мажордом, завершив осмотр, который Людовик вынес с обычным своим смирением. — Уж не ждали никак, что гости пожалуют. Их милости ужинают как раз. Спрашивают, не угодно ли господам присоединиться.

— Мы принимаем приглашение с благодарностью, — сказал Людовик, и мажордом взглянул на него с возросшей неприязнью, словно надеялся, что гости откажутся от угощенья и, удовлетворившись миской супу, подобру-поздорову отправятся спать в сарай. Его раздражение было таким явным, что Жуанвиль открыл было рот от возмущения, но Людовик незаметно тронул своего друга за руку, приказывая молчать. Жуанвиль стиснул зубы и последовал за мажордомом тесной винтовой лестницей в главную залу донжона.

Ужин сира де Куси столь же мало отличался от любого другого ужина сеньора средней руки, как и описанные выше замок и роща — от любого другого замка или рощи. В просторном, темном, дымном от чадящих факелов зале напротив огромного камина (дрова в котором, впрочем, едва тлели) стоял стол на козлах, покрытых нестругаными досками. Стол был уставлен множеством широких мисок и блюд, в основном глиняных и деревянных, наполненных еще дымящимся красным мясом — ужинать, видимо, только что сели. Вдоль стола стояли скамьи, на которых сидела свита — человек шесть или семь рыцарей с рожами заправских разбойников, одетых грязно и безо всяких отличительных знаков на коттах; по правде, сброд этот более походил на наемников, чем на верных вассалов своего господина. Во главе стола, в единственном кресле, восседал сам хозяин замка — столь же мало отличный от любого хозяина любого подобного замка, собирающего вокруг себя подобных людей и затевающего подобные пиры. Был он примерно одних лет со своим мажордомом, то есть около пятидесяти; бородат, плечист, скуласт и, вероятно, высок ростом, хотя это трудно было сказать, пока он сидел. Могучую грудь его обтягивала котта с вышитым родовым гербом, и, судя по неопрятности этого парадного платья, сир де Куси использовал его в качестве повседневной одежды. Выражение лица и весь облик сира де Куси были таковы, что Жуанвиль мгновенно убедился в правдивости как свидетельства замордованных юношей, так и слов аббата Фукье, с которым они расстались два дня назад и который подтвердил всю историю. Такой самодовольный, свирепый, ограниченный головорез, каким выглядел сидящий во главе стола человек, вполне был способен на любое зверство.

— А, вот и наши незваные гости пожаловали! Милости просим! — пробасил хозяин замка, скорее весело, нежели сварливо. Он не привстал, чтобы приветствовать гостей, однако сделал знак рукой, и сидящие по левую руку от него рыцари потеснились. Это было несложно, учитывая, что огромный стол с легкостью вместил бы тридцать человек, тогда как за ним не сидело и дюжины.

— Вы уж простите безыскусность нашей трапезы, — добавил сир де Куси, пока его гости занимали указанные места. — Мы тут все как всегда, для своих, для домашних. В нашу глушь редко кто заглядывает с добрыми намерениями — проходят, бывает, да в какого ни плюнь, тот либо плут, либо вор, либо браконьер, либо еще какой проходимец.

Говоря это самым простодушным тоном, сир де Куси крутил ус и поглядывал на своих гостей тем же хищным взглядом, которым давеча их одаривал мажордом и которым — что следует упомянуть для полной откровенности — сам Людовик перед тем окидывал замок. У Жуанвиля появилось неприятное ощущение, словно они с королем были пташками, по неосторожности влетевшими в клетку.

Однако через миг он вдруг увидел то, чего не видел прежде, — райскую птицу, которая уже сидела в этой клетке.

Птица эта запела нежным, серебристым голоском, едва окончилась басовитая речь хозяина замка.

— О, мессиры, воистину ужасающе жаль, что мы не были осведомлены о вашем прибытии заранее! Если бы знать, что дом наш почтят славные рыцари-крестоносцы, я бы отыскала по такому случаю скатерть.

Сии благородные слова, являвшие собой образчик северного радушия, изрекло дивное создание, сидевшее по правую руку от сира де Куси. До сей минуты создание это оставалось незамеченным Жуанвилем, поскольку он слишком пристально изучал самого хозяина и его потасканную свиту, не забывая приглядывать за королем, чтобы тот, по своему обыкновению, не сделал вдруг чего-либо неуместного. Только поэтому Жуанвиль, слишком озабоченный всей этой сомнительной авантюрой, затеянной его сюзереном, не сразу заметил то, на что немедля обратился бы взгляд любого другого мужчины, которому случилось бы войти тем вечером в главную залу замка Куси.

Он не заметил единственного и главного украшения этого замка, его светоча и зари — мадам де Куси.

Было это хрупкое, тонкое, белолицее, синеглазое — словом, будто со страниц романов Кретьена де Труа сошедшее видение, своей пронзительной красотой поразившее Жуанвиля в самое сердце. Поражало в этой даме также и то, как роскошно и богато была она одета в сравнении со всеми остальными в зале. Платье ее из зеленой парчи было расшито золотой нитью, низкий вырез на груди кокетливо, едва не бесстыдно открывал нижнюю сорочку красного бархата, густо украшенную вышивкой и жемчугами. Жемчуг же увивал ее шею, запястья и длинные золотистые косы, затейливо уложенные на аккуратной, гордо сидящей на длинной красивой шее головке. Губы красавицы были особенно красны от карминовой краски, а ресницы — особенно черны от с умом использованного угля. Она сидела по правую руку от мужа не на скамье, а на придвинутом к столу сундуке, покрытом меховым покрывалом — что, бесспорно, свидетельствовало об ее особом месте в этом доме: ведь в большинстве таких замков жены сеньоров сидели на голых скамьях вместе со свитой, а то и вовсе на соломенных тюфяках, брошенных прямо на пол. Однако следует признать также и то, что далеко не у каждого сеньора была такая жена.

Мадам де Куси оказалась единственным среди всех этих замков, рощ, ужинов и сеньоров, что совершенно не походило на тысячи им подобных в здешних краях.

Жуанвиль поймал себя на том, что пялится на нее во все глаза — он понял это по ухмылкам рыцарей, сидящих рядом и заметивших его изумление так же, как, бесспорно, заметил его и сам де Куси. Однако хозяин не разгневался, напротив, благодушно рассмеялся, бесспорно зная, каким обладает сокровищем.

— А, дурная моя башка, забыл представить вас моей дорогой супруге. У нас-то тут все свои и давно без церемоний. Ангелина, радость моя, не стесняйся, приветствуй благородных крестоносцев в нашем доме.

— Рада приветствовать благородных рыцарей, — сказала мадам де Куси своим певучим голоском и премило зарделась, что явило очаровательный контраст с ее слишком откровенной нижней сорочкой. Блуд и целомудрие именно тогда наиболее успешно разят сердца, когда сливаются воедино.

Жуанвиль опомнился наконец, поняв, что его восхищение, хоть и искреннее, неучтиво. Он потупил глаза и украдкой взглянул на короля, любопытствуя, как тот отзовется на прелести хозяйки замка. Увиденное нисколько не удивило Жуанвиля, ибо он знал короля хорошо и давно.

Людовик отозвался на прелести местной царицы сердец так же, как отзывался на женские прелести всегда — то есть никак.

На приветствие мадам Ангелины король ответил поклоном, встав с места и тут же сев обратно. Жуанвиль торопливо последовал его примеру. По легкой морщинке, появившейся меж бровей прекрасной дамы, Жуанвиль понял, что она ожидала большего. Однако морщинка быстро разгладилась, и прелестное личико хозяйки вновь оживилось улыбкой. Жуанвиль гадал, сколько ей может быть лет: в первый миг он не дал бы ей больше семнадцати, но эта мимолетная морщинка каким-то непостижимым образом вдруг состарила ее в один миг лет на двадцать.

— Ну расскажите же нам! — попросила мадам де Куси веселым и звонким голосом, всплеснув руками и лукаво поблескивая своими голубыми очами. — Вы ведь только что воротились из святой земли?

— Да, недавно, — ответил за Людовика Жуанвиль, видя, что король не расположен к застольному любезничанию. — Мы вернулись из-за моря одновременно со свитой короля Людовика.