Пять минут миновало, и теперь она могла подняться к Людовику.

Она редко ходила галереями Понтуазского дворца одна, хотя и знала их достаточно хорошо, чтобы не заблудиться. Стражи стояло мало — порядки в резиденции Людовика не были слишком строги, потому что он не опасался ни вероломных врагов, ни чрезмерно настойчивых просителей, будучи уверен, что достойно справится и с теми, и с другими. Маргарита миновала два караула, пересекла три зала и два прохода, поднялась, спустилась и снова поднялась по лестнице и наконец очутилась перед дверью в покои своего супруга.

Жуанвиль уже ждал ее, приплясывая на месте от нетерпения.

— Я уж думал, вас задержали, — выдохнул он, вытягивая свою по-мальчишески худую шею и косясь Маргарите за спину с недоверчивостью старого сторожевого пса. — Вы шли одна?

— Одна, Жан, одна. Полно, — улыбаясь ему, сказала Маргарита. — Сир супруг мой у себя? Он меня ждет?

— Да, да, ох, что ж это я совсем… проходите, мадам.

Он распахнул перед ней дверь, продолжая озираться. Маргарита ступила вперед.

Покои Луи были просторны, хотя и несколько темноваты, как и все комнаты Понтуазского дворца. Они включали прихожую, соединенную с гардеробной, которой король почти не пользовался, предпочитая одеваться в спальне, и собственно спальню, соединенную с кабинетом. В глубине комнаты был альков с кроватью, а у окна стоял большой дубовый стол и удобное кресло, в котором Маргарита и застала своего супруга склонившимся над бумагами. Ни слуг, ни приближенных, за исключением Жуанвиля, поблизости видно не было — после мессы Луи, случалось, отсылал их всех, чтобы поработать в тишине и покое. Маргарита остановилась и какое-то время нерешительно стояла у порога, не смея отвлекать его от чтения, в которое он, кажется, был глубоко погружен, даром что едва только успел прийти с мессы.

— Сир, вы звали меня? — наконец робко сказала Маргарита, и Людовик, выпрямившись, обернулся к ней.

На долю мгновения в его лице мелькнуло что-то вроде удивления, будто он совсем забыл, что сам же и звал ее. Это выражение не было редкостью на лице Людовика, но в первые годы их брака оно не переставало изумлять его жену — она не понимала, как можно так быстро и так глубоко уходить в себя, забывая о том, что делал или о чем просил всего четверть часа назад. Маргарита не знала, о чем он думал в такие минуты, но давно убедилась в его способности мгновенно вспоминать о насущном тогда, когда возникала нужда.

И все же она смутилась оттого, что он, пожелав видеть ее у себя, тотчас же забыл об этом желании.

— Как хорошо, что вы пришли, — сказал Луи и протянул руку, призывая ее подойти ближе, что Маргарита и сделала — не без застенчивости, которую никак не могла изжить.

Когда их разделяло уже всего три или четыре шага, Луи опустил руку, и Маргарита остановилась.

— Кто-нибудь видел, как вы сюда шли?

— Нет, сир.

— Матушка?…

— Нет. Никто.

Людовик кивнул, без того облегчения, что чувствовала Маргарита; скорее, с удовлетворением.

— Ни к чему тревожить ее лишний раз, — пробормотал он будто бы про себя, сам вряд ли заметив, что, как всегда, ищет ей оправдание. Впрочем, слова эти не были обращены к Маргарите, так что она, благодарение Богу, могла ничего на них не отвечать.

— Я хотел поговорить с вами… — произнес Людовик и замолчал, вдруг покраснев быстро и густо, как мальчик. Он чаше краснел от гнева — который, впрочем, прекрасно умел сдерживать, — нежели от смущения, и уже по одному этому Маргарита поняла, что разговор предстоит важный.

— Я готова выслушать вас, сир, и покориться вашей воле, в чем бы она ни была, — тихо ответила Маргарита, потупив взгляд. Сердце у нее болезненно дернулось, отдавшись ноющей болью в груди.

Луи прошелся по комнате, рассеянно пропустив сквозь пальцы свои густые светлые волосы.

— Собственно, вы и сами знаете, что я хочу сказать… что я хотел… Марго, вы хорошая жена мне, — сказал он, резко остановившись. — Или делаете все, чтобы быть ею. За это я благодарен вам и люблю вас со всею силой, с какой завещал нам Христос любить ближних наших.

— Спасибо, сир мой супруг, — сказала Маргарита еще тише, чем прежде. — Я… вы слишком добры, и мне…

— Однако, — отрывисто продолжал Людовик, не дав ей закончить, — вот уже шесть лет нашему браку, и все эти шесть лет Господь не дает нам детей.

Маргарита опустила голову еще ниже, пытаясь скрыть, что у нее задрожали губы.

— Не подумайте, будто я корю вас, — продолжал Людовик тем же отрывистым тоном — Господь знает, что я не склонен винить других в своих собственных бедах. Хотя, как сказал мне мэтр де Молье, лекари в таких случаях винят женщину, но я полагаю, что вина на нас обоих. Так я не устаю повторять моей матери, даром что это тот редкий и огорчительный случай, когда мы с нею расходимся во взглядах.

Маргарита с трудом сглотнула. Она и так знала, что Бланка винит в бесплодии их брака ее, и только ее одну. И она даже не могла утешать себя мыслью, что на месте королевы-матери рассудила бы иначе.

— Ходят слухи, — продолжал Луи, вновь принявшись расхаживать по комнате и ерошить волосы, — что среди пэров даже звучат уже слова о разводе. Однако…

— Сир супруг мой! — вскинув голову, воскликнула Маргарита. Возглас ее после долгого молчания прозвучал столь остро и пронзительно, что испугал ее саму. Луи в удивлении поднял на нее глаза, и она попыталась говорить ровнее и тише — ибо еще мать учила ее, что для мужчин нет ничего отвратительнее женской истерики. — Сир супруг мой, если будет угодно вам расстаться со мною, знайте, что ни на миг не перестану благословлять вас в моих молитвах… ибо что успокоит вас, то хорошо и для меня. Но, молю вас, не покрывайте имя отца моего позором! Позвольте мне удалиться в монастырь. Я уйду по собственной воле. Я…

— Марго, Марго, — сказал Луи куда мягче, чем прежде, — и Маргарита осеклась, в ужасе поняв, что все-таки устроила истерику. О Господи, нет, ей было так стыдно… она…

— Марго, — повторил Луи в третий раз, шагая к ней еще на шаг и останавливаясь, стоя теперь так близко, что мог бы коснуться ее груди. — Вы всегда были немножечко слишком нетерпеливы, дорогая моя жена. Тогда как терпение — благо, и не Христос ли нам завещал его как одну из прекраснейших добродетелей? Я же сказал, что не виню вас. Я полагаю, что в нашей беде повинны мы оба. Мы согрешили, Маргарита, мы нечисты и преступны пред Господом, и от грехов надлежит нам очиститься… Я говорил с преподобным аббатом Ройомонским, и с архиепископом Реймса, и, конечно же, с братом Жоффруа, и все они подтвердили мои сомнения. Я позвал вас, чтоб мы подумали, как нам вместе искупить перед Господом свою вину. Вместе, слышите, Маргарита? Вы не примете постриг одна. Я вас не отпущу.

Маргарита кивнула, глядя на него расширившимися глазами и ничего не видя сквозь слезы. Ей почудилось, будто Людовик потянулся было, чтобы накрыть ладонями ее плечи, но потом убрал руки снова. Он исправно ходил к ней три раза в месяц, в те дни, когда им велел мэтр де Молье, и почти никогда не касался ее в иное время. Даже наедине.

— Думаю, — медленно проговорил Людовик, — необходимо паломничество. Быть может, нам следует просить заступничества святого Тибо или же…

Договорить он не успел. Речь короля, которой Маргарита внимала с трепетом и надеждой, была грубо прервана торопливым и громким, как барабанный бой, стуком в дверь. Бой этот и Маргарита, и Людовик знали так же крепко, как «Pater noster».

— Ваше величество! — донесся из-за закрытой двери приглушенный голос Жуанвиля. — Ваше величество, королева!

— Боже! — вырвалось у Луи. Он редко поминал Господа всуе, столь редко, что уже по одному этому можно было сполна судить о степени его растерянности, смятения и досады. Он метнулся к двери, чуть не сбив Маргариту с ног, и откинул полог так порывисто, что Жуанвиль едва не упал из прихожей в спальню, неловко взмахнув в воздухе канделябром, которым только что барабанил в дверь.

— Королева! — выдохнул он.