Хотя в прошлом Цутому часто бывал в «Хакэ», в это место он почти не захаживал. И его интерес к неизвестной местности был вызван солдатской привычкой — позаботься о пути отступления заранее.

Он прежде всего исследовал дорожку, ведущую к дому. Крыша дома была необыкновенно крутой, снизу ее поддерживали деревянные подпорки. Как только удаляешься от калитки, тропинка, утопающая в траве, начинает вилять и в конце концов упирается в веранду. От этой основной дорожки влево отходило множество сильно истоптанных тропинок. Ступая по одной из них, Цутому поднялся на кручу, за которой находились водные ключи, принадлежащие хозяевам «Хакэ».

Отсюда Цутому открылся вид на маленькую лощину, окруженную кустами ямабуки и зарослями пахучего тропического бамбука,[23] перекинувшимися с соседнего участка Тёсаку. Стоя здесь, наверху, он вспомнил, как когда-то прятались они там вместе с Митико во время детских игр. В памяти воскресало забытое ощущение сообщничества, связанное с теплотой, исходившей от тела девушки, и запахом ее девичьих волос. Послышалось журчание ручейка на дне лощины. Пройдя мимо запруды, преграждавшей путь воде вниз, он увидел фигуры двух женщин, разговаривавших на веранде.

Митико сидела в центре веранды. Она была видна со спины, руки Митико были заняты шитьем. Укрытие Цутому было удалено от веранды метров на двадцать, но он смог разглядеть знакомую заостренную форму ушей.

«Впервые в жизни я разглядываю ее так подробно… Что за странная обстановка», — думал он. Словечко «обстановка» в лексиконе Цутому было военным приобретением.

«Она совсем не изменилась, с тех пор как вышла замуж. Какое странное у нее было лицо, когда я вернулся!.. И как она мне обрадовалась! Никто так не радовался моему возвращению. Даже когда на войну уходил, она одна по мне плакала. До чего же было глупо не заходить сюда так долго! Тяжело ей, после того как дядька умер. Она, как и я, одна-одинешенька.

Впрочем, у нее же Акияма есть. Отвратительный тип. Более странное сочетание, чем сочетание Акиямы и Стендаля, трудно себе вообразить. Может, я и не читаю книг, но мои друзья из класса французской литературы говорят, что он на лекциях только и может, что схватить Стендаля за ногу и стащить его до того уровня, где сам стоит».

Акияме повезло, что Цутому не читал «Пармскую обитель», в которой есть нюанс кровосмесительства. В противном случае юноша смог бы сразу дать определение своим чувствам к двоюродной сестре.

«И Томико здесь. — Цутому перевел взгляд на Томико, сидевшую напротив Митико. — Ее красивой считают. И сама она так считает, глазки мне строит, да, верно, всем строит. Когда такая с тобой флиртует, это не приносит никакой радости. Тельце тщедушное. Знает ли она, что на ее лице уже морщины появляются?…»

Это нелестное описание, данное Цутому Томико, можно объяснить тем, что он специально принижал ее только ради того, чтобы Митико в его глазах выглядела в самом лучшем свете.

Однако, если бы он услышал, что как раз в это время женщины разговорились о нем, ему бы ничего не оставалось, кроме как горячо поблагодарить Томико.

Несколько минут назад женщины, оставленные нами ради Цутому, обсуждали, может ли его поведение стать когда-нибудь преступным, как это случилось с Кэндзи. Заканчивая этот разговор, Томико выдвинула следующее предложение:

— А что если я пущу Цутому к себе в дом? В школе, куда недавно поступила Юкико, есть английский, а у нее с ним проблемы. Я дам Цутому работу у себя дома, и он будет всегда у нас на глазах. Тогда, может быть, он будет вести себя хоть немножечко лучше.

У Митико испортилось настроение: она — двоюродная сестра Цутому и сама намерена позаботиться о нем, а Томико просто навязывается.

Взгляд Томико обратился к кустам, в которых прятался Цутому. Он пошевелил ветками ямабуки. Увидев на лице Томико ужас, он высунулся наполовину и помахал ей рукой. Томико поднялась со своего места.

Митико удивилась неожиданному движению Томико. Обернувшись в ту сторону, куда был устремлен взгляд Томико, она заметила румянец, мгновенно вспыхнувший на ее щеках Митико не приходилось прежде видеть такого выражения на лице своей кокетливой невестки. Потом ей нередко вспоминалось, что она подумала в этот момент о том, как оно безобразно.

Томико воскликнула:

— Цутому!

Цутому усмехнулся и спустился на дорожку. Он успел заметить, как, увидев его, Митико отпрянула назад.

Наш демобилизованный, двадцатичетырехлетний парень, прошел между двумя красавицами, сидевшими на веранде, и заговорил с ними. Он обратил внимание на то, что Митико упорно старалась не смотреть ему в глаза. Напоминать ей сейчас о том, как они прятались детьми в лощине, в их потайной хижине у ручья, ему показалось неуместно. Он подумал, что Митико, свято относившаяся к родительской воле, должно быть, сердится на него за то, что он пришел с заднего входа.

Покойный старик Миядзи несколько заблуждался насчет Акиямы. Презирая зятя, старик считал, что интерес Акиямы к Томико — пустая блажь. Но в этом с виду тихом преподавателе французского языка текла старая крестьянская кровь, и с самого начала влечение к Томико было не просто причудой. Акияма собирался соблазнить ее. И с некоторого времени Митико стала обращать внимание на частые прогулки мужа, но, привыкшая к образу жизни и идеям отца, она никогда не шла дальше того, что мог предположить старик.

Да и привычка к долгой совместной жизни в браке не позволяла ей думать, что увлечение мужа могло привести к сколь-нибудь серьезным последствиям.

Тягу Акиямы к Томико усилило кокетливое заигрывание невестки, но главная причина его увлечения Томико крылась в неудовлетворенности тем, как Митико исполняла супружеские обязанности. Он не ходил к проституткам только из присущей ему скаредности и болезненного страха подхватить венерическую болезнь. В этом смысле замужняя Томико была безопасней, и связь с ней не потребовала бы денег. Подобного хода мыслей ни добродушный старик Миядзи, ни Митико не могли себе представить.

Такой расчет послужил отправной точкой для вполне заурядного адюльтера, но, конечно, потребовалась определенная развращенность с обеих сторон. Акияме, рвавшемуся вверх по карьерной лестнице, было не до морали, и зловещую роль в его растлении сыграло увлечение Стендалем. Стендаль, будучи поклонником салонов девятнадцатого века, не считал, что брачные узы вредят любви, даже наоборот, совершенствование в любви является одним из забавных стимулов, которые могут привести к величию. Живший иллюзиями, не знавший любви, Акияма не думал о разнице между странами и эпохами и воспринял идеи француза по-своему, с чрезвычайно необычной стороны.

В то время парламентом был рассмотрен запланированный для обсуждения на конец года вопрос о супружеской измене. Можно сказать, что вероятность отмены наказания за супружескую измену подстегнула тайные желания Акиямы. Нельзя сомневаться в добрых намерениях прогрессивных мыслителей, утверждавших, что пора и с жен снять горькое бремя феодализма, но на деле экономически подкрепленная свобода женщин не увеличилась, а ответственность мужчин, заводящих любовниц, уменьшилась. Во всяком случае, в подходах к реформам чувствовалась и психологическая подоплека. У Акиямы отпала необходимость бояться тюремной одежды и соломенной шляпы узника.

Томико кокетничала не только с Акиямой, она так себя вела с каждым мужчиной, и Акияма, изучавший французскую литературу, это знал. Но эти отрывочные знания никак не помогли ему избавиться от мучений, которые он испытывал на самом деле. Мужчине вовсе не обязательно вникать во все тонкости женского флирта, ибо, влюбленный, он теряет все ориентиры, кроме собственных любовных страстей. Но так как Акияма хотел лишь соблазнить женщину, не поддаваясь страсти, ему пришлось вникнуть в смысл кокетства Томико.

Они начали изливать друг другу недовольство супругами. Томико намекала на непонимание Оно, а Акияма жаловался на холодность Митико. Оно и Митико были двоюродными братом и сестрой, то есть входили в одну семью «Хакэ», и тот факт, что Акияма и Томико были как бы чужими для этой семьи, делал последних ближе друг другу.