— На то вы и творцы, чтоб красивые слова подбирать. Ты сама-то как бы описала этот нехитрый коитус?

Лена переплела пальцы на груди и, выставив локти вперёд, задумалась.

— Я бы написала так… "Она лежала, широко раскинув ноги и тяжело дыша. Воздух пропитался страстью и жарой. Он стоял перед ней голый, потный, горячий и втягивал воздух ноздрями, как буйвол перед схваткой. Капельки влаги на её животе искушали его язык…"

Я дёрнула Елену за косу:

— Неплохо. Держишь в напряжении, возбуждаешь. Но не многовато ли эпитетов?

— Не знаю, всё ж лучше, чем ничего. А читатели Франца в русском переводе так и не узнают о его сексуальных подвигах.

— Как я им сочувствую!

— Не смейся. В романе есть душераздирающая сцена прощания палестинской девушки-камикадзе с возлюбленным. Они всю ночь нежно ласкают друг друга, а утром она венчает живот, в котором матери вынашивают будущее, поясом шахида, начинённым тротилом, и подрывает себя вместе с целым автобусом израильских школьников. По её вере, смерть ради смерти врага — прямая дорога в рай. Нелюбовь…

Лена была права, если переводить произведение выборочно и удобоваримо для себя, своей ментальности, может получиться тягомотина и скукотища. Сколько такой требухи с зазывными аннотациями пылится на прилавках вокруг. И никто в этом не виноват кроме нас самих.

— Не унывай. Попробуй писать сама, — мне очень понравилась эта мысль. — У тебя получится, я уверена. Представляю, как на обложке будет красоваться твоя фамилия. Твоя, а не какой-то Джейн Смит. Сейчас тебя нет даже на титульном листе, хотя мы с тобой знаем, что львиная доля успеха книги — в таланте переводчика.

Моя подруга внимательно разглядывала свои руки, словно в них заключался ответ на все вопросы.

— Я не смогу… У меня нет жизненного опыта.

— Чего нет? Какого такого опыта? Тебе необязательно ссылаться на свою жизнь. Фантазируй, рождай миру образы. Представь, как это здорово — не привязана к чужому тексту, вольна сама вершить судьбами.

— Мне не поверят, Аня. Тебе легко говорить. Потягайся с моё по редакциям, где придираются по поводу и без повода к каждому слову. Но ты попала в точку — мне это близко. Я иногда пишу на вольные темы. Этюды всякие… — лицо Елены светилось изнутри.

Она уехала одухотворённой, переполненная неведомыми замыслами. Усевшись возле окна в автобусе, перестала замечать окружающих и меня в том числе. Зря я мускулы напрягала, махая ей рукой на прощанье. Ленка в тот момент листала свою мозговую подкорку, пробуя на вкус слова.

Я осталась одна, если не считать кошек. Наши мурки отнеслись к моему соседству терпимо, соблюдая взаимный нейтралитет: я не мешаю жить им, они — мне. У порога сидела Дульцинея, серая шубка её пестрела мокрыми волосками, тщательно вылизанными и прочесанными шершавым язычком. На солнцепеке у окна вытянулась Алиса, я звала её Чебурашкой из-за огромных ушей. Бедной Чебурашке все время было холодно, её совсем не грела короткая подпушка — ухищрения селекционеров лишили девонов настоящей шерсти. Маня-Тамагоча сладко спала на кресле, напрочь забросив плетёное лукошко. При виде меня она встрепенулась и резво устремилась к пустой миске. "Тамагоча кушать хочет?" — поприветствовала я её. Проникновенный слезящийся взгляд отвечал: "Зови как хочешь, только жрать давай!" Хорошо, что эти создания были кошками, почти без эмоций. Собаки бы уже давно начали скулить по любимой Елене Прекрасной.

Я тоже тосковала… И не только о ней. Ходил по матушке земле человек, покачнувший моё сердце. Я не винила его ни в чем. Просто ждала. Сессию сдала кое-как: два раза элементарное везение, зарубежку — с пересдачей. Курсовую — на ура, благо черновик удался, ничего править не пришлось. После экзаменов осталась оскомина стыда — могла бы и лучше постараться. С другой стороны, требования к заочникам всегда смягчались по причине их трудовой занятости. Но ужесточались при распределении: если школе приходилось выбирать между дипломниками очного и заочного видов обучения, предпочитали "очников". Многие студенты нашего заочного отделения специально грызли гранит науки, переваривая его с работой в учебном заведении.

Я не переживала просто потому, что в школе работать не собиралась, имелись другие планы и диплом филолога требовался как базис, на котором со временем я воздвигну карьерную надстройку. Лена тоже на педагогике не зацикливалась, проходя обязательную практику не в классе, а у мамы в РОНО. Тётя Юля, до того как занять пост заведущей, долгие годы трудилась на школьной ниве, совмещая историю и обществоведение с должностью завуча. Досыта накушавшись учительского хлебушка, она не навязывала его нам, полагаясь на Ленину предпреимчивость и мою интуицию.

За время сессии я выспалась надолго. Лёва освободил меня от работы, загрузив ею Киру и Диму. Они поартачились, но согласились с условием, что я, в свою очередь, отпущу каждого из них отдохнуть на недельку. В середине июня похоладало: пасмурные дни, пронизывающий сильный ветер. Я мёрзла в плаще, а дома залезала в постель, облачившись в мохеровый свитер и толстые шерстяные носки до колена. Живые кошачьи грелки, завидев меня, разбегались в разные стороны, пугаясь интенсивности моих продрогших объятий. Не спасала даже пирамида из четырех одеял, плотно смыкавшихся над головой ночью, подобно гробнице Тутанхамона. В конце концов, холод стал таким же привычным состоянием, как одиночество.

После финальной визы в деканате "переведена на пятый курс", я позволила себе расслабиться в ближайшем к дому кафе. Хватило меня на две чашки кофе со ста граммами сливочного ликёра "Керолайн" в каждой. Проработав в баре пару лет, я получила неплохую специализацию как быстро и вкусно может напиться молодая девушка. Сочетание горячего и горячительного даёт по мозгам не хуже "отвёртки" или "ерша". Потом надо собрать всю волю в кулак, извлечь себя из-за столика и спокойно, координируя каждый шаг на раз-два с половиной, идти домой. Если повезет — никто не ограбит, не задавит, не изнасилует. Чтобы избежать вышеперечисленных криминальных деяний, я лично выбрала питейное заведение рядом с домом. Но в тёплую постельку попала не сразу…

На скамейке возле моего подъезда сидела знакомая фигура. Полурасплывшийся образ воспоминаний месячной давности. Несмотря на адский холод, меня прошиб пот. Я приказала себе остановиться и придать взгляду как можно больше осмысленности и устойчивости. "Фигура", заметив моё приближение, пререстала дуть себе за шиворот и поднялась, поглаживая живот.

— Шевелится… — я неуверенно ткнула пальцем, целясь прямиком в пупок. Оп-пля, промахнулась. Попала гораздо ниже.

Марк выгнул шею и слишком внимательно осмотрел свои джинсы:

— Что, уже?

Ещё и прикалывается! Поскольку руку с обличающим перстом я опустить забыла, немного подумав, растопырила все пальцы и махнула ими в него. Живот Марка на мой жест противно пискнул.

— У тебя там кто?

— Подарок… Тебе, — сказав это, он извлёк на свет божий маленького сиамского котёнка.

— Мне? — я собиралась только улыбнуться, сдержанно и нежно, но если разум был под контролем, эмоции устроили саботаж. Тихий смешок перерос в дикий хохот со слезами. Я зажала рот:

— Мне! Ой, мамочки, мне! Ха-ха-ха, мне, ну неужели…Мне!!!

Марк, держа в одной руке кошку, другой обнял меня за плечи и усадил на лавочку.

— Прости. Сейчас это пройдёт… Сейчас… Ты не весть что про меня подумал…

Его объятие успокаивало. Он терпеливо ждал полной победы моего рассудка.

— Я безнадёжно пьяна… Никогда больше в рот не возьму ни капли. Прости. Сегодня святое дело — отмывала сессию, — постепенно я пришла в себя. — Знаешь, что меня так рассмешило?

Мы сидели очень близко, его глаза напротив моих. Его губы… Я схожу с ума! Лучше немножко отодвинуться. Он не понял мой рывок, но объятия ослабил.

— Вряд ли сейчас смогу внятно объяснить. Ты не мог бы проводить меня до квартиры?

Маленького сиамца вновь сунули за шиворот — Марку понадобились обе руки, чтобы помочь мне одолеть шесть пролётов лестницы. С горем пополам я справилась с замком, и распахнув дверь настежь, продемонстрировала наш полуголодный кошатник: — Вот.