Неужели и впрямь объяснение в том, что Эльза Кунгаева чеченка, а Костя Блохин русский?

И тут я вновь вернулся к рассказу Дегтева. Он поразил меня не столько разгулом первобытных страстей, сколько первозданным чувством   ц е н ы   человеческой жизни, присущим народам Кавказа. Не ценности — это слово из арсенала гуманитария-болтуна, а именно цены. Как во времена Древней Руси с ее “Ярославовой правдой”, где четко было расписано, как и чем должен поплатиться убийца.

Мы-то думали, что с тех пор ушли далеко вперед, что наша нравственность выше той, изначальной. Любили повитийствовать о “бесценности” человека. А вышло так, что в постсоветский период бесценность эта на Руси стала восприниматься буквально: как отсутствие — не только ценности — какой-либо цены. Задави тот же чеченец на джипе курицу, сбей корову — он, возможно, предпочел бы откупиться от разгневанной хозяйки. А тут убили русского подростка, и не только чужие — свои недоуменно пожимают плечами: чего шуметь-то?

А вот чеченцы — о своих! — так никогда не скажут. Еще бы: не только весь род, сам аллах с небес внимательно смотрит: отмщена ли кровь, достаточно ли искупление, глубоко ли раскаяние тех, из чьей среды вышел убийца.

Но если два народа живут бок о бок и один из них мерит жизнь своих сыновей вселенской мерой, мстит до седьмого колена за каждую каплю их крови, а другой не замечает своих смертей, позволяет глумиться над жертвами, тогда...… Исход ясен — безвольный и беспамятный принужден будет исчезнуть. Освободить место сильному, непрощающему, хищному.

Кажется, это начинают понимать мои соотечественники. Пока скорее интуитивно, откликаясь на импульс опасности. Тем ценнее стихийные всплески народной солидарности, воли. Пусть еще спорадические, вынужденные обстоя­тельствами, локальные. Но — поднимающие людей на защиту своих городов, своих близких.

Отпор, данный наглецам в Угличе, заставил говорить о возможности русского сопротивления. “Сам” Глеб Павловский помянул о нем со смесью страха и невольного уважения. Конечно, в его речах прозвучало ритуальное слово “погром”. И пророчество вдогонку: “Есть опасность возникновения внесистемной национа­листической силы... Вот тогда на месте Хакамады и Явлинского окажутся ребята из Углича (здесь и далее цит. по: “Независимая газета”.15.10.2002).

Да уж, можно представить всю глубину трагедии — русские “ребята” на месте нерусских витий. И ведь все дело именно в русскости! Ничего, кроме   у к о р е н е н- н о с т и   — в Угличе, в родной земле, культуре, истории, — главный политтехнолог Кремля предъявить им в качестве обвинения не может. Погром — это так, для галочки, нечто вроде “дежурного блюда”. Хотя какой же это погром — пришли с российскими флагами требовать защиты у власти... Между прочим, Павловский оговаривается: “Общий вопль на местах: “Соблюдайте законы!” — и в частности законы об иммиграции”. И о самих “угличских” отзывается не без уважения: “...Толковые ребята: выпускники финансовых академий, факультетов менедж­мента”.

Павловский импровизирует — московские прозорливцы на места не выезжают, убеждены, что им и так все видно с верхних этажей столичных небоскребов... На самом деле, Юрий Первов — руководитель угличского протеста по образованию медик, по призванию художник, а по совместительству успешный бизнесмен (охранное предприятие “Варяг” далеко не самое важное в его хозяйстве). Человек, безусловно, толковый, тут политтехнолог попал в точку. Но отнюдь не “зоологический” националист — по матери он татарин. Вопрос не в чистоте крови, а в чистоте совести. Возможно, Павловскому это и впрямь нелегко понять. А может, он и понимает, но скрывает сознательно, раздувая миф о “русских погромщиках”.

В интервью упоминается и подмосковный Красноармейск. Трудно представить себе больший контраст с Угличем. Ни древней архитектуры, ни святоотеческих преданий, ни волжского простора. Город строился в послевоенные годы. Как центр военных технологий, где крупные оборонные предприятия соседствуют с “закрытыми” НИИ. Да и сам военный наукоград не так давно был закрытой территорией.

Теперь — приезжай, кто хочет. И едут! Привлекает налаженный еще в допере­строечные времена быт, развитая инфраструктура, заботливо созданная, дабы оградить нужных стране ученых от мелочных тягот советской жизни.

Проблема приезжих — единственное, что роднит Красноармейск с Угличем. Точнее, проблема бесцеремонного поведения гостей, бросающих вызов долго­терпению хозяев.

Однажды терпение лопнуло. Это случилось нынешним летом — 7 июля. Непосредственным поводом стало нападение группы армян на жителя города Игоря Самойлюка. Сюжет во многом напоминает угличский. Кафе, ножи в руках горячих кавказцев. Самойлюк заступился за русскую женщину, которую армяне хотели насильно усадить за свой стол. За заступничество Самойлюк поплатился ножевым ранением. Счастье уже то, что выжил...

Я сказал:   н е п о с р е д с т в е н н ы м   поводом, потому что подобные нападения в Красноармейске случались и раньше. За неделю до этого армянами был избит русский парень. Перед тем насмерть забили ногами Александра Румянцева. Все эти преступления, как и в Угличе, остались безнака­занными. Тем-то и порочна система “гостевания”: напакостят в чужом для них городе — и сразу уезжают. Либо в соседний центр, либо на Кавказ, а это теперь и вовсе заграница.

Жители Красноармейска не ограничились митингами. Процитирую газету “Патриот”: “Возмущенные бандитским беспределом люди провели санитарные рейды по местам проживания бандитов, в результате 12 их оказались в больнице” (“Патриот”, № 36, 2002). Признаюсь, меня смущает косноязычие приведенной фразы, да и чересчур лихой стиль. Однако трудно не согласиться с основным тезисом публикации — он выделен в газете жирным шрифтом: “Когда власти своим бездействием фактически поощряют насилие и убийство русских людей, мы вправе противостоять этому любыми доступными нам средствами!”.

Так что зря Павловский, а заодно с ним орава журналюг кричат о погроме!.. Если бы кругозор кремлевских стратегов распространялся за пределы Московской и ближайших к ней областей, политтехнолог должен был бы упомянуть и о настоящем побоище в Ростове-на-Дону, где стенка на стенку сошлись от 60 до 150 человек (“Новые Известия”. 2.10.2002). И вновь зачинщиками оказались армяне. Причина та же — безудержная похоть приезжих. (Предвижу трудные объяснения с моими армянскими друзьями. Скажу им одно — “только ты не обижайся”, как прибавлял Фрунзик Мкртчан в замечательном фильме “Мимино”, — если вы хотите, чтобы не только вас, людей, безусловно, достойных, но всю нацию, все народы Кавказа уважали, сами следите за своим хамьем. Устройте при диаспорах нечто вроде судов чести. Пусть подонки не позорят соотечественников — наследников древних культур Кавказа. Но пока вы не приструнили бандитов, и более того — скопом защищаете насильников, не взыщите: русские будут судить обо  всем Кавказе по деяниям худших его представителей.)

Впрочем, вызывающее поведение — не единственное неудобство, связанное с мигрантами. Основную проблему представляет их многократно возросшая за последние годы численность. Можно сказать, что агрессивность приезжих отчасти объясняется их колоссальной массой. С другой стороны, в ее стремительном расширении  у ж е  заключена агрессия.

В этом смысле наиболее уязвимой оказалась столица.

Полсотни чеченских террористов продемонстрировали, какие беды способен натворить даже небольшой отряд воинственных горцев. Страшно представить, что может произойти, если в подобных акциях примет участие хотя бы незначительная часть их московской диаспоры.

Между прочим, призывы к скоординированному протесту столичных чеченцев уже раздавались. После взрыва в подземном переходе на площади Пушкина в августе 2000 года один из лидеров чеченской диаспоры, выступая по телевидению, пригрозил, что, если СМИ и дальше будут придерживаться версии о “чеченском следе”, все его соотечественники, проживающие в Москве, выйдут на демонст­рацию протеста. Конечно, теракт и демонстрация — далеко не одно и то же. Хотя в данном случае речь шла о массовом выступлении  в   с в я з и   с терактом...