— Вот и хорошо, — засмеялся Паттерсон. — Уверен, что он это оценит. Правда, ваше собственное положение будет усложняться. Вы ведь у нас были, так сказать, идеологом перестройки. Сейчас перестройка подходит к концу, то есть к успешному завершению. Наступает новый этап. У него есть своя идеология. Не перестроечная, а наша, капиталистическая. Ваша исключительная роль как идеолога переделки социализма может стать спорной. Будут другие претенденты на это место. Вы их знаете. К тому же немаловажное значение имеет отношение к вам Ельцина. Он, наверное, не забыл вашего выступления на пленуме ЦК, когда его в опалу отправили. Вы член Политбюро, он неудачный секретарь МК. Зачем ему держать вас подле себя? У него свои кадры, свои люди. Так что вы подумайте заранее.

— Я намерен пойти на траурный митинг в честь павших героев Белого дома и выступить там, — многозначительно заявил Тыковлев. — Там не только Ельцин и Горбачев говорить будут. Шеварднадзе тоже хочет. А я чем хуже?

— Да, да, сходите, не помешает, — согласился Паттерсон.

— Я Горбачеву и нового министра иностранных дел подсказал, — продолжал Тыковлев. — Хороший парень, из послов. Я его с детства знаю.

— А, это Банкин, что ли? — равнодушно переспросил Паттерсон. — Колоритная фигура. Его в МИДе, конечно, не полюбят. Ну и хорошо. Союзный МИД все равно доживает последние месяцы. На российский МИД смотреть сейчас, Александр Яковлевич, надо. За ним будущее. Дружите с Козыревым, мой вам совет.

— Мелко он плавает, зад наружу, — раздражился Тыковлев.

— Сейчас время великих перемен. Кто был ничем, тот становится всем, и наоборот, — назидательно заметил Паттерсон. — К этому времени надо суметь приноровиться. Это непросто. Но ведь вы у нас и златоуст, и писатель. У вас огромные потенциал и возможности. Переосмысление советской истории будет задачей целых поколений историков, политиков, политологов, литераторов, артистов и художников. Неужели это вас не увлечет? В ваших руках партийные и государственные архивы, за вами знание людей и событий, понимание социальных потребностей нового общества, которое будет складываться в вашей стране. Вашего слова будут ждать. И будьте уверены, в трудную минуту мы всегда будем готовы помочь. Вы можете не беспокоиться за свое будущее.

— Спасибо, — кивнул Тыковлев. — За эти годы мы стали с вами единомышлен­никами. Иного я от вас и не ожидал.

“А зря”, — про себя подумал Паттерсон, но, разумеется, промолчал.

*   *   *

Впереди по красной ковровой дорожке решительно удалялась меж высоких дубовых дверей кремлевского коридора высокая статная фигура Ельцина. Одет он был в темный костюм и белую рубашку с галстуком. Под желтоватым светом бра поблескивали серебром седые волосы, тщательно расчесанные и уложенные с применением лака. Российский президент следил за своей внешностью, любил фотографироваться и нравиться публике.

“Ишь, как вышагивает, не скажешь, что только что бутылку уговорил, —  раздра­женно подумал хромавший сзади Тыковлев. — Не догонишь. А догнать надо, обязательно надо. Сейчас решающий момент...”

Позади за одной из дубовых дверей остался на диване плачущий Горбачев. Теперь уже бывший президент СССР. Отречение состоялось. Потом несколько часов говорили о делах с Ельциным, передавали ему папки с документами особой важности, ядерный чемоданчик. Нет больше СССР. По приказу Ельцина сняли красный флаг с Кремля и водрузили российский трехцветный. Он никак не хотел подниматься, протестовал подъемный механизм, скрипел и заклинивался, но все же вздернули.

Вот теперь Ельцин ушел. Встал и ушел. Попросил все вещи до завтрашнего утра вынести. Обещал здание на Ленинградском проспекте под фонд Горбачева, машину бывшему президенту оставил и пенсию определил. К лирике склонен не был.

Когда он вышел в дверь, сухо попрощавшись, Горбачев, вытирая слезы, попросил оставить его одного. Очень даже кстати попросил. Они про свои дела порешили, а про Тыковлева ни слова. Хороши гуси!

Тыковлев наддал ходу, догоняя Ельцина. Тот продолжал двигаться по коридору в прежнем темпе, явно делая вид, что не слышит торопливых шагов у себя за спиной. Надо ему теперь прислушиваться к чьим-то шагам! С этого часа он самодержец всея Руси. Он победил!

С трудом Тыковлев поравнялся с Ельциным. Тот бросил на него взгляд сверху вниз и, не замедляя движения, спросил:

— Какие-либо вопросы остались?

— С Михаилом Сергеевичем все ясно. Он расстроен, как вы понимаете, попросил остаться один, чтобы ему не мешали.

— Пусть останется, — равнодушно заметил Ельцин. — Как человеку я ему сочувствую, но как политика не уважаю. Не уважаю, — мрачно повторил он.

— Я, собственно, не за этим, — нерешительно начал Тыковлев. — Мне тоже надо определяться. В развитии демократических процессов есть и мой вклад. Я не хотел бы отходить от политической деятельности.

— А я так понял, что вы вместе с Горбачевым в его фонде трудиться будете, — поглядел на Тыковлева Ельцин.

— Может быть, но я еще этот вопрос для себя окончательно не решил, — заторопился Тыковлев, давая понять, что ждет других предложений.

Коридор через десяток метров заканчивался. Того и гляди, нырнет Ельцин в лифт, и все, след простыл. Ищи следующего случая.

Ельцин на минутку остановился.

— Если хотите, можете приватизировать свою дачу. По остаточной стоимости, — добавил он после некоторой паузы. — Я скажу управляющему делами. Может быть, со временем подберем вам работу в идеологической области. Пока пишите. С публикациями поможем. До свиданья!

*   *   *

С тех пор, как спустили над Кремлем красный флаг, Тыковлева не покидало чувство неприкаянности. Кабинета в Кремле не стало. С утра иногда ходил по городу, посещал митинги, выступал. Ему хлопали. Впрочем, хлопали и другим ораторам, которые, на взгляд Тыковлева, несли полную околесицу. Он быстро понял, что серьезные люди сейчас на митинги не ходят. Делом заняты. Делят кто государственные должности, кто собственность. Кто сматывается из страны в погоне за длинным рублем.

По-прежнему приглашали в посольства. Раньше ходил редко. Теперь стал ходить чаще. Хоть людей увидишь и сам покажешься. В посольствах — полная смена декораций. Решительные и хамоватые депутаты Верховного Совета РСФСР, никому доселе не известные сотрудники институтов, именующие себя полито­логами, подозрительного вида президенты и генеральные директора самых неслыханных российских компаний, с ними накрашенные девицы вольного поведе­ния в норковых и собольих шубах.

Разговор один: Россия возвращается назад в цивилизационный клуб, мы теперь стратегические союзники с вами. “Вами” — в зависимости от места коктейля и обилия выпивки — может означать все что угодно, от США до Туркменистана. Ну и, разумеется, шепотом: как обеспечить стабильность новой демократической власти. Сидит она непрочно, министрам-демократам страшно, денег нет, по стране пошел развал. Обещали план Маршалла, да что-то не торопятся. Дайте, дайте поскорее денег, кредитов. Иначе нам хана!

Денег, однако, не дают. Красивая и любезная, украинской внешности канадская послиха на прекрасном русском языке объясняет гостям, что Россия очень богатая страна. Если хорошо поискать, то деньги обязательно найдутся. Надо только нагнуться и поднять их с земли.

— Да, да, — согласно кивает ей директор одного из институтов Академии наук по имени, кажется, Тотошин. Он сейчас у Ельцина на роли главного эксперта по разоружению. — Но чтобы поднять с земли деньги, надо уметь это сделать. Мы пока не научились. То, что в стране еще ездят трамваи, течет вода из кранов и в домах есть свет — всем этим, мадам, мы обязаны красным директорам. Их надо срочно купить! Их немного, тысяч двадцать — двадцать пять. Оставим в их руках заводы, в том числе и военные. России на всех хватит. Мы все равно не в состоянии забрать в свои руки все. Не получится. Получив в собственность завод, директор тут же перестанет быть красным, а мы спасем демократию.