— Пошел ты на х... — взвился Борька. — Я на работу еду, а ты, тунеядец, наверное, забыл, когда был на работе в последний раз. Сейчас тебя в милицию сдам... — Борька сделал вид, что открывает дверь своей машины.

— Попробуй сдай! — крикнул очкарик, на всякий случай неистово газанув на зеленый свет.

— Чего это тут у вас делается, Виктор? — спросил шофера Банкин.

— Дурачок он, не обращайте внимания, — напряженно улыбнулся шофер и, подумав, добавил: — Только неприятно вот, что все больше таких идиотов. К военным в очередях пристают... Спрашивают, коммунист ты или нет. Грозятся. Мне-то что. Я шофер. Шофером был, шофером буду... Но порядка не стало. Шпана всюду лезет. Наглеют. А партия попряталась. Где она? Исчезла. Боится. Ну, вот хотя бы у нас на базе. Нет, чтобы выйти в вечерний рейд или организовать патруль на овощехранилищах или на товарных станциях. Вмиг бы все эти разбежались. Так никому дела нет. А раз никому дела нет, так и из партии уходить начинают. Кому она такая нужна?

— Вот до чего половинчатость доводит, — неожиданно изрек Банкин. — Надо решительнее перестраиваться!

— Скоро доперестраиваемся, — мрачно ухмыльнулся Виктор. — Хотя дальше, пожалуй, некуда.

Эпизод под светофором испортил Банкину настроение перед коллегией. После коллегии оно не улучшилось. Доклад его слушали внимательно. Он, разумеется, старался понравиться министру, нажимал на то, как по-новому трудится вверенное ему посольство, приводил примеры. Больше стал заниматься культурой, способствует деятельности российских кооператоров, работает над созданием смешанных фирм и предприятий, восстановил связи с белой эмиграцией, думает, что надо бы уменьшить в составе посольства число разведчиков, предлагает помогать демократическим силам в этой социалистической стране, а не только ориентироваться на компартию.

Все должно было пройти хорошо. Секретарь коллегии показал ему предварительный проект решения, уже просмотренный министром. Решение, как говорится, было положительным. Но то ли он перестарался, то ли секретарь ему не все сказал, только под конец выступил один из членов коллегии с замечаниями, потом полез на трибуну заместитель министра и посоветовал ему помнить, что он представляет в стране пребывания интересы Советского Союза, а не интересы правителей этой страны в Москве. Все заулыбались, и Банкин почувствовал, что, несмотря на хороший проект решения, его выступление не получилось. Сколько ни старался, а не забыли они на седьмом этаже здания на Смоленской, как улепетывал он с предыдущей своей должности. Висит это на нем по-прежнему.

Прощаясь с министром на площадке лифтов, пригласил приезжать почаще. Сказал что-то насчет того, что каждый такой приезд дает мощный импульс развитию двусторонних отношений, помогает организации более целенаправленной работы коллектива, что и для него, и для жены такой приезд большая честь и радость, а в ответ услышал:

— Обязательно приеду и посмотрю вашу картинную галерею. Она ведь у нас одна из лучших в Европе. Там есть настоящие шедевры.

“Так просто сказал, — подумал смущенный Банкин, — или кто-то уже настучал?”

Дело в том, что совсем недавно снял он парочку хороших картин и приказал завхозу заменить на примерно одинаковые по размеру, приобретенные на барахолке. Картины думал продать скандинавским знакомым, чтобы пополнить запасы валюты, но пока, слава Богу, не успел.

“Надо повесить назад, — решил Банкин. — Сейчас не время. Пусть съездит и убедится, что все на месте. А с чекистами в посольстве все же пора наводить порядок. Делать им нечего, кроме как картины считать и охранять. Сволочи! И чего я им дался? Шпионов бы лучше ловили или вербовали. Небось, это посложнее, чем за послами глядеть”.

Виктор со своей черной “Волгой” ждал у главного подъезда. Усевшись на заднее сиденье, Банкин пощупал увесистую сумку, набитую бутылками, разной снедью и сувенирами. Там было все: от дорогого коньяка и виски до сахара, крупы, консервов, авторучек, рубашек, кожаных пиджаков и свитеров. В Москве, с ее пустыми магазинами, товарищи с нетерпением и интересом ждали подарков из-за бугра. Пайки на Грановского и в “Ударнике” пайками, а получить “привет” из дальних стран от друзей всегда приятно. К тому же на Грановского и в “Ударнике” отродясь такого нет и не было.

— В ЦК, на Старую площадь, — важно произнес Борька, предвкушая череду приятных бесед, тем более откровенных, чем существеннее будут подношения друзьям и товарищам.

*   *   *

— Ну, как отчитался? — улыбнулся Тыковлев Банкину. — Как там ребята себя в ЦК чувствуют? Сбегал ведь уже, наверное? — Тыковлев понимающе подмигнул своим черным глазом и для чего-то провел рукой по лысому лбу.

— Все в норме, Александр Яковлевич. Послезавтра улетаю назад.

— Чего это ты так торопишься, Борис? Походил бы по Москве. Дома ведь.

— Походил бы, — согласился Банкин. — Раньше бы походил, а сейчас не хочется. Неуютно тут у вас как-то стало.

— Неуютно, — согласился Тыковлев. — На улицах сплошная барахолка, грязь, бомжи. В магазинах пусто. В Верховном Совете бардак — что в союзном, что у Ельцина в РСФСРовском. Цены растут. По телевизору одна чернуха. В Киеве демонстрации. В Армении война. В Вильнюсе стрельба. Теперь вот еще в Югославии заваруха начинается. Помяни мое слово, гражданская война там будет. Михаил Сергеевич боится, что югославский пример для нас заразительным окажется. Да только что поделаешь? Остановить югославские события нам уже не под силу. Со своими республиками справиться не можем. Придется, пока не поздно, переделать Союз в конфедерацию. Может, тогда все успокоится хоть на время. Горбачев сейчас над новым договором между республиками работает. Не знаю, что выйдет. Он работает, а другие все растаскивают по своим сусекам. С Ельциным совсем сладу не стало. Избрали его российским президентом. Он теперь покажет. Инаугурацию затеял. Не знает: то ли на библии, то ли на конституции присягать, звать или не звать патриарха, звонить или не звонить по Москве в колокола, играть или не играть гимн, позвать на сцену Горбачева или придержать его в партере, или вообще не приглашать. Чувствуешь? В общем, издергался Михаил Сергеевич из-за этой инаугурации совершенно. Разваливается Союз, на грани краха народное хозяйство. Поставил он вместо Рыжкова нового предсовмина Валентина Павлова. Думал, молодой, покладистый. Так тот не хочет слушаться, особых полномочий для себя требует. Шеварднадзе в отставку ушел, не посоветовавшись. Сказал, что идет диктатура. Какая диктатура? Кто диктатор? Ясно, что просто струсил идти дальше с Горбачевым. Другого объяснения нет. Шкуру свою спасать решил. Ну, президент, конечно, на него обиделся. А как не обижаться? Уходят от него люди, один остается. Из прежних прорабов кто еще с ним? Я, да Медведев, да мелочь всякая. Военным он насолил так, что дальше некуда. Крючков  только и говорит, что про империалистический заговор. Лигачев с Ниной Андреевой призывы против перестройки пишут. Меня со дня на день из партии должны исключить. Но я ждать не буду. Сам выйду. Неуютно, говоришь? Всем неуютно. Это лето будет переломным. Только в какую сторону переломным? Как думаешь? Что там у тебя сведущие люди говорят?

— Выжидают они, кто кого, — с готовностью ответил Банкин. — Он Ельцина или Ельцин его. Видят, что слабеет Горбачев с каждым днем. Но и насчет Ельцина особой уверенности тоже нет. Он сейчас вроде бы с Сахаровым, Афанасьевым, Гавриилом Поповым — в общем, с демократической оппозицией. Да только какой он демократ? Такой партократ и диктатор, что пробы негде ставить. Черт его знает, куда повернет, с кем стакнется. А Горбачеву пути ни назад, ни в сторону теперь уже нет. Только вперед. Вперед — значит надо переходить на сторону демократов. Только сумеет ли? Да и захотят ли его брать демократы? У них свои амбиции. Дискредитировал он себя за последнее время здорово. А Ельцин, если разобраться, и военных, и КГБ, и партаппарат устроил бы. Свой человек, не размазня, глядишь, и порядок бы за пару недель в стране навел.