Начал с нобелевской премии. Как и следовало ожидать, реакция собеседника была самой положительной. Ни тени сомнения на лице Генерального по ходу доклада не появилось. Глаза оживились, чай пить перестал. Было видно, что молча смакует каждую подробность, и чем больше этих подробностей, тем лучше становилось настроение Генерального.

— Ты знаешь, я этого ожидал, — внезапно для Тыковлева объявил Горбачев. — Если они действительно хотят поддержать нас, они должны это сделать. Не думай, что у меня тут могут быть какие-то личностные соображения. Это дело десятое. Они, конечно, есть. Каждому было бы приятно. Все мы люди. Но имей в виду, это было бы большой победой нашей партии, нашей перестройки. Так надо глядеть на это дело. И взять под контроль, чтобы не сорвалось. Поручаю тебе проследить и довести до конца. Привлеки МИД, Международный отдел ЦК, КГБ. Но аккуратно, по-умному.

— Начнем немедленно работать. Надо позаботиться, чтобы вовремя вашу кандидатуру выдвинули на соискание. Там у них куча всяких правил и по срокам, и по тому, кто имеет право кандидатуры предлагать.

— Вот-вот, разберись и дай поручения. Меня держи все время в курсе дела. На предстоящем этапе это одна из важнейших задач во всей идеологической работе партии. Давай из этого будем исходить. Что еще?

Выслушав рассказ Тыковлева о беседе с Паттерсеном в потемках у ресторана “Фрогнерсетер”, Горбачев заметно помрачнел:

— Это что же он себе позволяет, твой американец? Они представляют себе, с кем разговаривают? Или это ты себя так с ними поставил, что тебе возами говно под дверь сгружают и не стесняются. Им что, мало нашего решения по ракетам “Пионер”? Ведь всю группировку наших самых современных ракет мы им пожертвовали. Генеральный конструктор даже застрелился. А нашу “Оку” я им ни за что отдал, все ради того, чтобы договориться. Радиолокационную станцию в Красноярске срыли. Это что, тоже не в счет? “Полчища танков, полчища танков!” А у них полчища самолетов и эскадры авианосцев. Весь мир под прицелом держат. Что им наши танки. Да, аппетиты растут не по дням, а по часам. Кубу им теперь отдай, из Вьетнама уйди. А они что отдадут, откуда уйдут?

— Ясно, что это запросная позиция, — попробовал смягчить гнев Горбачева Тыковлев. — Щупают нас, авось где-нибудь обломится.

— Запросная-то запросная, да только больно уж они большой лопатой грести собрались, — продолжал кипятиться Горбачев. — Не видишь сам, что ли? Что там танки! От руководящей роли КПСС откажись. Это раз. Плановую экономику ликвидируй. Это два. Парламентаризм по их образцу введи. Это три. Свободу печати ты уже ввел. Но это не считается. Это они уже в карман положили и спасибо не сказали. Чего они еще там у тебя просили? Ах, да! Экономический суверенитет для союзных республик. Это как? Может, ты знаешь, как? Я пока не знаю. И из Восточной Европы уйди. Хорош букет! А что пообещали? Ничего! Хвалить, по плечу и дальше похлопывать, может быть, нобелевскую премию дать. Может быть! Да что же это такое? — окончательно расстроился Горбачев. — Капитуляции требуют. Они что, нас разбили, оккупировали, за горло взяли? Откуда этот тон, эта наглость? Ты не вздумай на Политбюро о своих доверительных беседах докладывать. Знаешь сам, что будет.

— Спокойнее к этому относиться надо, Михаил Сергеевич, — напуская на себя безразличие, возразил Тыковлев. — Мало ли чего им хочется. Хотеть не грех. А что им дать, а где к черту послать — это ведь в наших руках. Теперь, по крайней мере, мы услышали, в чем их программа-максимум. Можем подумать, контршаги подготовить, нашу пропаганду точнее настроить.

— Вот именно — точнее. Надо все проанализировать, трезво обдумать, просчи­тать. Я ведь не за то, чтобы все с порога отвергать, — внезапно переменил тон Генеральный. — Военные расходы нам сокращать надо? Надо! Усиливать роль государственных органов, прежде всего Советов, и разгружать парторганы от несвойственных им задач мы уже давно решили. Значит, пора разрабатывать план, как это будем делать. Перестать командовать соцстранами тоже пора. Они из детских штанишек уже давно выросли. Вопрос, как нам сохранить их в качестве новых друзей. Пусть Шеварднадзе этим и займется. Экономическая самостоя­тельность республик, если подумать, дело тоже нужное и полезное. Но опасное. Тут деликатный подход нужен и тонкий расчет. Может быть, тебе самому этим вопросом заинтересоваться? Давай, давай, не стесняйся. В общем, линия такая: они хотят, чего хотят. Хотеть не возбраняется. А мы делаем то, что нам самим нужно и полезно. А потом будем сообщать им, что, мол, с учетом ваших пожеланий и рекомендаций решили так-то и так-то. В общем, будьте довольны тем, что дают, господа хорошие. А в остальном не обессудьте. Как ты считаешь?

— Правильно, — поддержал Тыковлев. — Но надо бы наших военных подвинтить. Они никак своих железяк отдавать не хотят. У них на будущий год денег не будет, на что солдат кормить? А они все за каждый танк цепляются. Кому сейчас эти их танки нужны? Надо бы создать комиссию Политбюро, которая взяла бы под контроль все переговоры по разоружению. Пора Генштабу скомандовать, чтобы руки по швам. Половину народного бюджета съедают, а все им мало...

— Аккуратнее, аккуратнее, товарищ Тыковлев, — замахал руками Генеральный. — Ты не вздумай поссорить нас с армией. Докомандуешься. Тут надо, чтобы они сами себя уговорили. У нас ведь разные генералы есть — гибкие и менее гибкие. Вот и надо, чтобы право решать оказалось у более гибких. А насчет создания комиссии Политбюро — это мысль. Только кого на нее поставить? Может, Зайкова? А потом сразу его на пенсию. Насчет союзных республик не забудь. Это твое дело будет.

— А потом меня сразу на пенсию? — с издевкой спросил Тыковлев.

— А потом посмотрим, как у тебя получится, — жестко глядя ему в глаза, ответил Горбачев. — Ты мой товарищ, единомышленник. Так я считаю. Мы с тобой в одной лодке. Вместе начинали, вместе и идти надо. До конца. Согласен?

— Согласен. Нет вопроса, Михаил Сергеевич.

— И это правильно, — обрадовался Горбачев. — Ты у нас сейчас за всей международной сферой присматриваешь. Значит, кому, как не тебе, заняться и союзными республиками. Да, кстати. Я тут письмо Гавелу написал.

— Кому? — нерешительно переспросил Тыковлев.

— Гавелу, Гавелу, — повторил Генеральный. — Мне это Иржи посоветовал. У них там в Праге борьба идет. Якеш, он, конечно, не за перестройку. А Гавел авторитетом пользуется, демократически мыслит. В общем, надо иметь в виду, что фигура будущего. Надо, значит, постараться его удержать на нашей стороне. Он пригодится, когда в Чехословакии всерьез за перестройку возьмутся.

— Так ведь он же в тюрьме сидит. Как чехословацкие друзья к письму отнесутся?

— Как отнесутся, так и отнесутся, — обиделся Горбачев. — Млынарж дело советует. Он старый мой товарищ. И Гавела подбодрим, и Якешу сигнал подадим. Он ошибку сделал, когда посадил Гавела. Только авторитета ему прибавил. Вот мы Сахарова из Горького в Москву перевезли. Чебриков думал, что ошибка. А я считаю, мы только выиграем. Он, конечно, обижен. Но из этого только один вывод: работать с ним надо. Вон даже Вилли Брандт называет его русским патриотом. А мы не умеем людей видеть. Все по старинке. Кто не с нами, тот обязательно против нас. Гибче надо! Так и с Гавелом. Объяснить надо чешским друзьям.

— Попробовать можно, только сомневаюсь я, что они поймут. А обидятся — это точно.

— Ладно, ладно. Вот возьми письмо и пошли кого-нибудь в Прагу из между­народного отдела. КГБ не впутывай. Только вопросы лишние будут. Пусть едет и передаст Гавелу лично в руки. И вообще подумай, что тебе пришло время иметь контакт в соцстранах не только с нынешними ЦК, а и с так называемой оппозицией. Это социалистическая оппозиция. Нам ее знать и слушать надо. Авось тогда и свою оппозицию лучше понимать будем. Нам консенсус в обществе нужен. Понимаешь? Консенсус. Без него перестройка забуксует и остановится. Надо объединять все здоровые силы общества на основе демократии и гласности.