— Не напоминать? — спросила жена, убирая посуду.

— Слово мужчины!

— Ладно, поглядим, какое это слово, — сказала Зарифа.

…Сейчас было около десяти. Время ехать домой.

Азизов стал уже собираться, когда в дверь постучали.

Вошёл майор Семин. Он принёс документы по делу арестованного Щуко. Азизов просмотрел их. Ничего нового. Как же действовать? Многое мог бы прояснить допрос самого Щуко. Однако Азизов полагал, что не следует торопиться с допросом. После рассказа Оруд-жевой он почувствовал некоторое удовлетворение — подтвердилась его догадка, что кража инсценирована. Одновременно то, что сообщила посетительница, запутывало дело. Кто же это такой — старик с седой бородкой, в тёмном костюме и коричневой каракулевой папахе, владелец замшевого бумажника? С какой целью подстроил он происшествие и передал Щуко в руки милиции? Быть может, мстит за что-то? Нет, вряд ли. Щуко прибыл в Баку недавно, каждый его шаг в этом городе известен, участники встреч сфотографированы, и Оруджева, которой показали их карточки, не опознала среди них Седобородого (так Азизов мысленно называл второго участника происшествия). Значит, не исключено, что Щуко его не знает.

А может быть, знает? Что, если Седобородый — такой же агент германской разведки, как и Щуко? Нет, это маловероятно. Если он и агент, то работает на какую-то другую разведку. Но на какую? И с каких это пор иностранные разведки стали выдавать германских шпионов органам госбезопасности Советского Союза!

— Только что навёл справку, — негромко проговорил Семин. — Магазин, в котором прикрепляла свои карточки Оруджева, и квартира арестованного находятся по соседству. В пятидесяти метрах друг от друга. Так сказать, зрительная связь.

— И Седобородый наблюдал за домом, стоя в очереди? Хитро, ничего не скажешь.

— Когда будем допрашивать Щуко?

— Не будем.

Семин вопросительно взглянул на начальника.

— Не будем, — повторил Азизов. — Если поймали вора, должен быть суд. Так пусть суд состоится. Преступника приговорят по соответствующей статье. А потом, при конвоировании в тюрьму, случится что-то такое, что даст ему возможность бежать.

— Понял, товарищ полковник. — Семин улыбнулся. — Но не исключено, что Щуко не знает того, второго.

— Седобородого?

— Да. Не знает, даже не подозревает о его существовании.

— Все равно. Пусть считает, что его приняли за вора.

Часы в углу кабинета пробили десять. Азизов поднялся, запер сейф, взял шляпу.

— Закончим разговор завтра. Утром прошу ко мне пораньше. А сейчас… — Он улыбнулся. — Сейчас я должен идти, ибо опаздываю на свидание.

Зазвонил телефон. Азизов снял трубку.

— Слушаю… Здравствуй, сынок. Да, обещал и скоро буду. — И он дал отбой.

— Домой? — спросил Семин.

— Домой.

— А как же свидание?… А, понимаю! — Майор засмеялся.

Машина медленно шла по пустынной улице мимо тёмных, без единого огонька, домов, очертания которых едва угадывались в ночи. Из репродукторов лилась музыка — негромкая, тревожная.

Автомобиль свернул к морю. Луна только что взошла. Каспий лежал в её мягком свете большой, мирный, в мелких серебряных завитках.

Азизов опустил боковое стекло. В кабину ворвались ароматы моря — чудесная смесь запахов йода, смолы и соли.

— Хорошо, — негромко сказал шофёр.

— Хорошо, — повторил Азизов.

Машина проехала набережную, притормозила у небольшого дома.

Азизова ждали. Навстречу кинулся сын, за ним вышла улыбающаяся Зарифа.

Они вошли в дом. И тотчас же зазвонил телефон. Жена взяла трубку.

— Тебя, — сказала она Азизову.

Полковник взял трубку. Говорил майор Семин. Он сообщил, что арестованный Щуко попытался совершить побег.

— Как это произошло? — Азизов присел на стул, расстегнул воротничок, ослабил галстук.

— Подробностей не знаю, не успел расспросить. Кто-то из офицеров открыл огонь…

— Убили? — Азизов встал.

— Ранили, товарищ полковник. Не опасно для жизни.

— Все равно плохо. — Азизов помолчал. — Где он находится?

— Там же, в отделении.

— Берите нашего врача, выезжайте. Я сейчас буду.

Он положил трубку и виновато посмотрел на жену.

Майор милиции Широков доложил Азизову о происшествии. Полковник раздражённо поморщился. Похоже было, что рухнули все планы. У преступника перебита нога. На какое-то время он обречён на неподвижность. Значит, не удастся осуществить комбинацию с побегом, чтобы и дальше наблюдать за связями Щуко.

— Можно устроить так, чтобы распространился слух, будто побег удался? — вдруг спросил он начальника отделения.

Широков был удивлён.

— Ну? — нетерпеливо повторил полковник. — Побег, мол, удался, и арестованный скрылся.

— Полагаю, что можно, — неуверенно ответил Широков.

— Слух должен быть распространён не только среди жителей окрестных домов, но и между работниками отделения. Конечно, не считая тех, которые были здесь во время происшествия. С ними придётся поговорить особо. Вы понимаете меня?

— Так точно.

— Тогда действуйте.

Широков вышел. Проводив его взглядом, Азизов встал. Поднялся и Семин. Полковник обнял его за плечи.

— Поехали, Артемий Ильич, ко мне. Я, когда ты звонил, только в дом вошёл. Но одним, так сказать, глазом успел стол оглядеть. Поверишь, сыр видел, долму[62] видел! А по дороге потолкуем. Есть интересная мысль.

— А… работа? — неуверенно проговорил Семин.

— На час едем. На один час. Потом возвращаемся в отдел.

— Едем. — Семин улыбнулся, потёр ладони. — Я, брат, знаешь как долму люблю!

Обер-ефрейтор Герберт Ланге стоял в офицерском блиндаже и отвечал на вопросы своего ротного командира лейтенанта Шульца.

— Таким образом, вы, Ланге, были дневальным по взводу и дежурили в землянке вторую половину ночи?

— Да, господин лейтенант.

— Никуда не отлучались?

— Нет, господин лейтенант.

— И вы видели, как вернулся с поста ефрейтор Георг Хоманн?

— Так точно. Он сменился в два часа ночи, ввалился в землянку и стал расталкивать солдат, занявших его место на нарах.

— Ну, а дальше? — Лейтенант испытующе оглядел обер-ефрейтора, его квадратное костистое лицо, массивное туловище с прижатыми к бокам длинными, тяжёлыми руками. — Что было дальше?

— Дальше? — Ланге чуть шевельнул рукой, шире раскрыл свои большие светлые глаза. — Я не знаю, что вас интересует, господин лейтенант.

— Вы ни о чем с ним не говорили?

Ланге облизнул губы, шумно перевёл дыхание.

— Говорил, господин лейтенант.

— О чем же, Ланге?

— Да ведь он, Хоманн, только три дня как из отпуска. А мы с ним из одних и тех же мест…

— Остбург?

— Остбург, господин лейтенант.

— Гм… Так о чем же вы беседовали? Предупреждаю, обер-ефрейчор Ланге, говорить правду, не лгать! Учтите, мне кое-что известно.

— Господин лейтенант в чем-то подозревает меня? — На лице Ланге отразилось удивление, растерянность.

— Нет, нет, — быстро сказал ротный командир.

Шульц имел основания верить Ланге — исполнительному и храброму солдату. Но ни в чем ведь нельзя было упрекнуть и ефрейтора Георга Хоманна. Тот тоже считался лучшим солдатом и, кроме того, недавно спас жизнь ему, Шульцу. А вот полчаса назад выяснилось, что Хоманн исчез, причём не просто исчез, а перебежал к русским!

По требованию лейтенанта Герберт Ланге доложил о своей беседе с Хоманном. В ней не было ничего особенного — ефрейтор Хоманн рассказывал о поездке в Остбург. Там все по-прежнему. Только вот бомбят город здорово. И люди ходят злые.

— Господин лейтенант, — сказал Ланге, заканчивая свой рассказ, — при выезде жандармы предупредили Хоманна, чтобы он держал язык за зубами: ни слова о том, что делается в тылу, об очередях, о бомбёжках. Поэтому прошу вас…