Они, эти рыцари и герои, и — Абст!

Подумать только, у него такой же диплом врача, он тоже давал клятву беззаветного служения больным и страждущим!

До комнаты Марты Ришер — десяток шагов. Карцов заставляет себя мысленно перенестись к этой странной девушке. Кто она? Фашистка вроде Абста, его преданная помощница? Кажется, в этом трудно сомневаться: Ришер делала то, что теперь поручили Карцову. Но ему известно и другое: Ришер вела киносъемку пловца на берегу лагуны, плакала и швыряла в воду брикеты. А потом спрятала в скале свою камеру. Несколько дней назад, находясь па площадке, он улучил момент и запустил руку в тайник — камера все еще там.

Он сопоставляет это с другими известными ему обстоятельствами мольбами Ришер отпустить ее в Германию, истерическим припадком и попыткой отравиться, когда Абст ответил отказом.

Тайная киносъемка пловца плюс съемки торпед и другого секретного оружия, которые она могла производить раньше, и настойчивое стремление уехать отсюда — нет ли связи между этими фактами? А вдруг она собиралась показать отснятую пленку кому-нибудь в Германии? Но кому? Уж во всяком случае не хозяевам Абста, которые обо всем творящемся здесь, конечно, осведомлены. Кому же тогда? Быть может, представителям оппозиции гитлеровскому режиму? Чепуха! Нет там никакой оппозиции, нет и не может быть. Люди, которые не были согласны с нацизмом, уничтожены или загнаны в лагеря, а те немногие, что уцелели, затаились, забились в щели, не смея высунуть носа. Свирепый нацистский террор ликвидировал все передовое, светлое, чем когда-то гордилась эта страна.

Стоп!.. Карцов вздрогнул от пришедшей на ум догадки. Что, если Ришер — разведчица? Для такого предположения есть все основания. Но на кого она работает? На американцев или англичан? Может быть, она русская?..

— Спокойно, — шепчет Карцов, зажигая сигарету. — Спокойно, не торопись. — Он жадно глотает горячий дым. — А вдруг вся цепь твоих рассуждений — лишь домысел? Тогда неизбежна ошибка, которую уже не поправить. Спокойно, не делай поспешных выводов!..

Перед ним дверь в стене коридора — небольшая, окрашенная в серое, с грубой скобой вместо ручки. Он гасит сигарету и стучит в дверь…

Марта Ришер лежит в постели. У нее такая же, как у всех, раскладная железная койка. Но укрыта больная не коричневым суконным одеялом казенного образца, а красно-белой полосатой периной.

При виде врача она откладывает книгу, которую читала, опускает глаза.

— Добрый день, — говорит Карцов.

Ришер подтягивает перину к подбородку. Карцов задает вопросы: самочувствие, сон, аппетит? И получает короткие, односложные ответы. При первых посещениях нового врача Ришер держалась иначе, но Карцов строго выполнял указания Абста, и она замкнулась. С тех пор в их взаимоотношениях ничего не изменилось.

Он приступает к работе, пытается вызвать коленные и ахилловы рефлексы. Тщетно. Ноги Ришер безжизненны.

— Теперь массаж, — говорит Карцов.

Он тщательно разминает мышцы ног. Ноги у Ришер стройные, мускулы хорошо развиты.

— Занимались спортом? Молчание.

— Занимались, — уверенно говорит Карцов. — И я знаю: это был велосипед!

Глаза Ришер полузакрыты. У нее длинные, круто изогнутые ресницы. Карцов упомянул о велосипеде — и ресницы дрогнули.

Он внимательно разглядывает ее тонкий прямой нос, полные губы — совсем еще детские, сросшиеся на переносице густые светлые брови… Обыкновенное лицо. И глаза самые обыкновенные — чуточку задумчивые и печальные. Встретишь такую где-нибудь под Воронежем или, скажем, на Ставрополье — и не отличишь от тысячи других.

Закончив процедуру, Карцов опускается на табурет, достает сигареты.

— Устал, — признается он. — Разрешите курить?

Ришер кивает.

— Не желаете ли составить компанию?

Девушка берет сигарету. Карцов долго пытается добыть огня, но спички отсырели. Тогда Ришер протягивает руку к столику у изголовья, нащупывает зажигалку.

— Спасибо. — Карцов прикуривает.

Взгляд Ришер встречается со взглядом Карцова, в котором сегодня доброжелательность, теплота.

— Устал, — повторяет Карцов улыбаясь. — Отдохну немножко — и начнем гимнастику… Кстати, я тоже увлекался велосипедом.

Он с юмором рассказывает, как однажды на шоссейных гонках сбил неосторожного прохожего.

— И как вы думаете, кем оказался прохожий? — восклицает он. — Моим соседом по дому, с которым у нас были давнишние нелады. Разумеется, он не поверил, что это случайность…

— Вы все сочинили, — говорит Ришер.

— Сочинил, — признается Карцов.

— Зачем?

— О, у меня коварный замысел!

— Хотите развеселить меня?

— Очень хочу. К тому времени, когда за вами придет транспорт, вы должны быть на ногах.

Он хотел приободрить больную, но при упоминании об отъезде девушка начинает плакать.

Карцов встает, чтобы подать воды, и… остается на месте.

В комнату входит Абст.

— Что здесь происходит? — спрашивает он, остановившись у порога.

— Ничего особенного, шеф. Просто я сделал массаж, и вот в ногах фрейлейн появились боли. Хороший признак. Разумеется, фрейлейн разволновалась.

— Это правда? — говорит Абст, обращаясь к Ришер.

Та наклоняет голову.

— Хорошо. — Абст оборачивается к Карцову: — Закончив с больной, приходите ко мне. Возьмите с собой карточки группы.

— Вы вторично солгали, — говорит Ришер, когда шаги Абста затихли в отдалении.

— Вы тоже!

Они долго молчат.

— Историю с велосипедом я сочинил, — говорит Карцов. — Я никогда им не увлекался. У меня была иная страсть: кинокамера! Люди, умеющие работать с кинокамерой, особенно на фронте или, что еще опаснее, среди врагов, — это мужественные люди, не так ли?

Ришер молча глядит на него. Карцов заканчивает массаж.

— Вот вам две сигареты. Помните: вы должны выздороветь. Как можно скорее!

И он уходит, осторожно притворив за собой дверь.

Пронзительная трель звонка, шипение сжатого воздуха, вырвавшегося из-под тормозных колодок, и трамвай останавливается. Он уже коснулся буфером рассеянного прохожего.

Вздрогнув, тот отступает и, прижав к груди рыжий портфель, торопливо идет прочь. Вожатый долго глядит ему вслед. Вероятно, мелкий служащий. Сейчас время обеденного перерыва, и тысячи таких, как этот, на полчаса покидают свои письменные столы в конторах, чтобы выпить в баре стакан пива, поболтать с соседом, а то перекинуться в карты или просто посидеть за газетой, прислушиваясь к сплетням и пересудам.

Вздохнув, вожатый берется за рычаг контроллера. Трамвай трогается.

А человек с портфелем под мышкой стремится побыстрее уйти от места происшествия. В подобных случаях полиция тут как тут, не успеешь оглянуться…

Сделав крюк, он вновь появляется на перекрестке, где едва не попал под трамвай, пересекает улицу. У одиноко стоящего дома с двумя липами возле крыльца чуть замедляет шаги. Он у цели.

Но что такое?.. Странно выглядит ящик для почты, укрепленный на палисаднике возле калитки. Утром хозяин этого дома должен был выйти к калитке и, вынимая газету, чуточку подтолкнуть ящик — скосить его влево. Тому, кто должен явиться в двенадцать часов, это сигнал безопасности. Знак, что все благополучно и в дом можно войти.

А ящик не скошен — висит как обычно. Вот и газеты не вынуты: из ящичной щели торчит угол «Ангрифф».

Человек с портфелем под мышкой неторопливо идет мимо дома. Утром он побывал возле двух конспиративных квартир, где рассчитывал укрыться и переждать тревогу. Обе квартиры оказались проваленными.

Теперь выяснилось, что нельзя воспользоваться и этой. Остается последнее убежище, расположенное за несколько километров отсюда.

Он долго блуждает по улицам. Он хорошо изучил этот большой портовый город на северном побережье страны и полюбил его. Когда-то город был одним из самых веселых в Германии. У причалов теснились корабли под флагами десятков стран. Улицы заливала разноязыкая пестрая толпа туристов и моряков. Бары и рестораны тонули в огне рекламы, всюду слышались песни, музыка… Теперь же город замкнулся, стал враждебным, чужим…