Он застонал, стиснул кулаками виски. Дважды пытался он встать, но оба раза в раненой ноге начинала пульсировать такая нестерпимая боль, что он лишался сознания.

Вот Аскер вновь открыл глаза, прислушался. Было тихо. Он с трудом подтянул руку с часами, приподнял голову. Часы оказались разбитыми.

Усилие утомило. Некоторое время он лежал неподвижно, отдыхая. Потом повернул голову, огляделся. Краешек неба был подёрнут прозрачной желтизной. Сколько же сейчас времени? Часа четыре? Видимо, около того. Близился рассвет. Значит, скоро конец операции…

Ещё несколько минут ушло на отдых. Проклятая слабость, неужели это — результат одной лишь раны в бедре? Аскер попробовал шевельнуть больной ногой. Она одеревенела. Подобрав валявшийся рядом нож Торпа, он вспорол штанину, осмотрел рану — широкую, с рваными краями. Потом чуть коснулся её. Из раны медленными толчками полилась кровь. Он понял: нож Торпа задел какой-то большой сосуд, потеряно много крови. Потому и слабость.

Стараясь не делать резких движений, он отстегнул брючный ремешок, замотал им ногу повыше раны, подсунул под ремень рукоять ножа и несколько раз повернул, затягивая жгут. В глазах помутилось от боли, но зато кровь перестала течь.

Ещё минута на отдых. Отдышавшись, он вспомнил о пистолете Торпа. Ага, вот и пистолет — лежит на обочине. Аскер поднял его, осмотрел, сунул оружие в карман, стал на четвереньки, опёрся на здоровую ногу и медленно выпрямился. Его качнуло от слабости, он снова упал.

Через некоторое время он повторил попытку. На этот раз удалось поставить больную ногу на землю и не упасть. Аскер постоял немного, запрокинув голову и балансируя руками, сделал шаг здоровой ногой, подтянул больную, снова шагнул.

Он понимал: двигаясь так, ему и за сутки не добраться до аэродрома. Он отчётливо сознавал и то, что не позже чем через полчаса последние самолёты заберут последний груз, последних десантников и уйдут в воздух.

Краешек неба на востоке стал розовым. Оттуда потянуло ветерком. Потом ветер стих. Аскер уловил нарастающий шум моторов. И вот уже над головой проплыла на восток невидимая в белесой мгле группа тяжёлых самолётов. Шум моторов становился гуще, стихал.

— Последние, — прошептал Аскер.

Он сделал шаг вперёд, ещё два или три шага, со стоном опустился на землю, закрыл глаза. Да, теперь все — он обречён. Жить осталось — часы, быть может, минуты. Если в воздухе вражеские истребители, то к аэродрому, конечно, спешат и части наземных войск. Первый же автомобиль, который проедет по этому шоссе, наткнётся на разбитые машины, на тело Торпа. Начнутся поиски, и тогда конец.

Он опёрся о землю ладонями, приподнял голову. Невозможно примириться с мыслью о смерти, когда кажется — вся жизнь впереди. Жизнь! А что он знает о жизни? Многое. Многое — и ничего. Ему же и тридцати не исполнилось!..

Сами собой потекли по лицу слезы.

Он плакал?

Ну и что ж! Он-то ведь находился наедине с собой, вокруг была только ночь, безмолвная равнина, ничего больше…

Время шло. Он затих. Потом поднял голову, прислушался. Почудился какой-то звук. Самолёт? Нет, это не был шум авиационного мотора. Что же, тогда? Автомобиль? Да, вероятно, автомобиль.

Обдирая колени об асфальт, он сполз в придорожный кювет, вынул пистолет, извлёк обойму. Шесть патронов. Значит, он ещё сможет…

Звук стал слышнее. И странно — Аскер почувствовал, что ровнее стало биться сердце, прояснилось в голове. Он приподнялся над кюветом. Руки его, упиравшиеся в край обочины дороги, ощутили, что земля легонько подрагивает. Он приложил к ней ухо, отчётливо услышал отдалённый лязг металла. Сомнений не было — шёл танк. Танк или танки.

Что же он медлит? Или впрямь решил погибнуть вот так — просто, без пользы для дела? Нет, тысячу раз нет! Но он не в силах идти. Значит, должен ползти. Скорее за обочину, подальше в поле!..

Аскер вцепился руками в наружный откос кювета, подтянул, помогая здоровой ногой, тело. Так, хорошо… Теперь — ползти!

Вонзая локти в рыхлый, податливый грунт, ящерицей извиваясь между борозд и кочек, он двинулся прочь от дороги. Раненой ноги он уже не чувствовал: боль отдавалась выше, в спине, в затылке, в висках — по ним будто кувалдами молотили. Ползти… Ползти вперёд! Скорее, скорее!..

Он потерял ощущение времени. Что-то, что было сильнее его самого, гнало вперёд. Была ли это тренированная воля бойца? Или могучий инстинкт жизни? Кто знает! Скорее всего, и то и другое.

Лязг танковых траков, рёв моторов надвинулся, стал оглушающе громким. И — оборвался. Если бы Аскер поднял голову, он увидел бы остановившуюся на шоссе стальную серую громадину, позади неё — два грузовика с солдатами. Но он лежал ничком в неглубокой ложбинке, обессиленный, полумёртвый от перенесённого напряжения, от нестерпимой боли.

Солдаты попрыгали с грузовиков, подбежали к машинам, загораживавшим шоссе. Крышка люка танка откинулась, показался офицер.

— Что там такое? — спросил он.

Ефрейтор, склонившийся над телом Торпа, поднял голову.

— Штатский.

— Жив?

— Уже остыл.

— Пошарьте в карманах.

Ефрейтор обыскал труп, поднялся.

— Эй, у кого фонарь?

Подошёл солдат. Луч света, скользнув по груди ефрейтора, остановился на книжечке, которую тот держал в руках.

— Удостоверение сотрудника гестапо, — сказал ефрейтор, адресуясь к офицеру. — Штурмфюрер Адольф Торп.

— Это они. — Офицер сделал солдатам знак. — По машинам!

— А не поискать ли вокруг? — нерешительно проговорил ефрейтор.

— Так они и ждут тебя здесь! — Офицер выругался.

— Но что делать с телом?

— Снесите на обочину. Подберём, когда будем возвращаться.

Крышка танкового люка захлопнулась. Солдаты оттащили труп на край шоссе, взобрались на машины.

Взревел мотор. Танк содрогнулся, двинулся вперёд, обошёл автомобили и устремился на восток. Грузовики ехали следом.

Прошло несколько минут, прежде чем Аскер отдышался и смог поднять голову. Грохот танка смолк вдали. На равнину вновь легла тишина.

И вдруг там, где скрылись танк и грузовики, раздались отдалённые взрывы, глухие толчки выстрелов. Две яркие вспышки озарили горизонт.

Аскер лежал неподвижно, боясь думать о том, что могло произойти. Вот он зашевелился, приподнял голову. Горизонт уже окрасился в багрянец. Над ним вспыхивали и пропадали тоненькие золотые лучики. И на этом фоне на шоссе появилась точка.

Аскер поднял перемазанный в грязи пистолет, беспокойно кашлянул. А точка росла. По очертаниям, которые она принимала, это не мог быть ни легковой автомобиль, ни грузовик.

Что же тогда?

Потянул ветерок. Он донёс рокот мотора. Аскер понял: идёт мотоцикл.

Мотоцикл!.. Напрягая последние силы, Аскер пополз к шоссе, затаился в кювете.

Теперь звук мотора слышался отчётливо. Аскер определил: четырехтактный, одноцилиндровый, скорее всего — «БМВ».

Мотоцикл подлетел к автомобилям, затормозил. Водитель соскочил с седла, кинулся к телу Торпа. Аскер поднял пистолет. Рука плохо слушалась, мушка плясала по спине мотоциклиста, склонившегося над убитым. Человек выпрямился, обернулся. Аскер выронил оружие.

Перцев кинулся к нему, упал рядом, целуя перемазанное кровью и глиной лицо Аскера.

— Говори, — прошептал Аскер.

— Вывезли!

— Рыбин?

— Нет его… погиб.

Аскер вскрикнул:

— Торп?

— Он. Ну да ты с ним рассчитался!

— А… Упиц?

— Ушёл… Как сквозь землю провалился, проклятый!

— Упустил! — Аскер застонал. — Танк… Это вы его?

— Десантники. Встретили, как надо. У аэродрома ещё три горят. По другим дорогам шли. — Он помолчал. — Наших много побили. С воздуха, пулемётами. И два самолёта сожгли, гады!.. Вот и тебя… Сидеть сзади сможешь?

Аскер кивнул.

Перцев развернул мотоцикл, поставил на подножку, запустил двигатель. Подбежав к Аскеру, поднял его, на руки, снёс к машине.

— С ног сбился, разыскивая тебя, — торопливо говорил он, усаживая Аскера на второе сиденье. — Думал уже оставаться со Штыревой…